Нгуен Хонг - Избранное

— Ну, пронесло! — с облегчением вздохнула Бинь.

Она собралась было зайти в закусочную, как вдруг перед ней вырос Нам. Он успел переодеться, на плечи его наброшен был дождевик.

— О, это ты! Что-нибудь случилось?

Нам покачал головой.

— Нет! Сколько у тебя денег?

— Только пять хао!

— Пять маленьких, и все?

— Чего мне врать!

— Раз так, — скорчил недовольную гримасу Нам, — придется до Тхайбиня топать пешком. И сматываться надо сейчас же.

— Почему?

Нам кивнул в сторону закусочной.

— Тут еще двое легавых.

— А что, они крепко пришились? — нахмурилась Бинь.

Она испугалась: вдруг полиция узнала, что они виновны в убийстве Ба Бая?

— Ну что ж, отканываем! — сказала она Наму.

Они свернули на узкую тропинку, убегавшую в глубь полей. Был уже девятый час. Стояла непроглядная мгла. Луны, как всегда в конце месяца, не было. Из черных зарослей бамбука вылетали светляки и опускались куда-то, прочертив по небу короткий сверкающий след, отчего темнота и безмолвие ночи казались еще тревожней.

Бинь тяжело дышала, сердце в груди готово было разорваться. Нам, словно услыхав его стук, взял Бинь за руку и тихо спросил:

— Тебе очень страшно, дорогая?

Бинь покачала головой и спросила:

— Скоро будет кладбище за деревней Тхюиван?

Нам ухмыльнулся и кивнул налево. Бинь повернула голову и увидала в густой пелене тумана могильные холмики и кусты диких ананасов, дремавшие под тихий стрекот цикад.

Они прошли уже километра четыре. Начал накрапывать дождь, потом он пошел сильнее. Бинь дрожала — платье ее промокло насквозь. Нам снял плащ и хотел набросить ей на плечи, но она отказалась и ускорила шаг.

На душе у нее стало еще тоскливей. И хотя рядом шагал Нам, ей казалось, что она идет одна, совсем одна, по безлюдной дороге, и дорога эта ведет не в Виньбао и Тхайбинь, а в какое-то неведомое место, где повсюду подстерегают опасности.

Перед ней в который раз возник призрак Ба Бая. Он грозил им издалека. Как отчетливо видны его обагренное кровью тело и разметавшиеся волосы. Ба не разжимал губ, не смеялся, не говорил ни слова, но, странное дело, чей-то голос, удивительно похожий на голос Ба Бая, шептал: «Жизнь Нама, твоя, Бинь, жизнь, жизнь всей братвы закончится еще ужаснее, еще страшней и мучительней!..» На лице Ба не было ни обиды, ни злобы против нее или Нама, будто смерть его была записана в книгу справедливых возмездий.

Они давно уже миновали Тхюиван. Дождь не унимался. Ветер дул все сильнее. Среди залитых водой полей, под непроницаемо черным небом трудно было отыскать размокшую дорогу.

Вдруг во мраке замигал огонек. Бинь тронула мужа за руку:

— Давай отдохнем немного. Не знаю, как ты, а у меня прямо ноги отваливаются да еще живот схватило.

Нам ничего не ответил. «Даже если та пара легавых, что мы встретили у закусочной, и заметила нас, — прикинул Нам, — все равно им нас не догнать. Мы их сбили со следа еще на пристани в Ниньзианге, так что можно, пожалуй, и переночевать. Только надо встать пораньше, чтобы пройти Нгабадо и успеть в Тхайбинь к десятичасовому автобусу на Намдинь. А легавых — пусть набежит хоть десяток — бояться нечего».

Услышав, что Нам что-то бормочет себе под нос, Бинь переспросила:

— Ты согласен, да?

— Конечно!.. Конечно, согласен! — весело оказал он.

Минут через десять Бинь могла уже разглядеть маленькую бамбуковую хижину, стоявшую между стволами двух огромных развесистых эуфорий. Она отпустила руку Нама, подбежала к двери и постучала.

— Кто там? — послышался голос из дома.

— Откройте, пожалуйста.

— Кто вы? Что вам угодно?

Дверь приоткрылась, и показалось женское лицо под темной косынкой.

— Уважаемая хозяйка! — умоляющим голосом заговорила Бинь. — Мы с мужем спешим в Тхайбинь, родич у нас при смерти; но на дворе такая темень и дождь льет — позвольте переночевать у вас. Мы уйдем завтра рано…

Бинь не успела договорить, как из дома послышался мужской голос:

— Пожалуйста, милости просим. Жена, открой поскорее дверь! Гостья, наверно, совсем промокла.

Быстро отворив дверь, женщина пригласила Бинь и Нама войти и присесть на лежанке. Мужчина, державший на руках ребенка, встал, выкрутил фитиль лампы и поторопил жену:

— Ну-ка, женушка, налей гостям чаю.

— Уважаемые хозяева, — запротестовала Бинь, — не волнуйтесь, пожалуйста, из-за нас…

Потом Бинь стала сама разливать чай. Чай был китайский, пряный и ароматный, какой пьют обычно по праздникам. Бинь сперва удивилась, но после подумала, что у хозяев, наверно, сегодня какое-нибудь торжество. Мужчина уселся с ребенком на руках рядом с ней и, видимо, угадав ее мысли, сказал степенно:

— Чего уж скрывать от вас: сегодня у нас поминки. Приготовили, как водится, чай да пригласили кое-кого из родни, хотели почитать Библию. Да только дождь полил. Живем-то мы на отшибе, далеко от деревни, вот никто и не пришел…

— Какое счастье, что вы заглянули к нам! — подхватила жена. — Мы вам очень, очень рады.

Хозяин посмотрел на жену. Он, должно быть, хотел спросить у нее, когда лучше читать Библию — сейчас или попозже, перед сном. Жена пожала плечами. Бинь сразу нашлась:

— Уважаемые хозяева, это просто чудесно. Зажгите, пожалуйста, свечи, мы почитаем Библию вместе с вами.

— О, так вы тоже христиане? — обрадовалась хозяйка.

Бинь немного смутилась:

— Да. Муж, правда, недавно приобщился к истинной вере, а я крещена от рождения.

— Может быть, ваш муж хочет отдохнуть, — сказал хозяин, — если так, то пусть устраивается на лежанке. А мы с вами почитаем из Евангелия о крестных муках Иисуса Христа да помолимся, пока не отметим благой этот труд пятьюдесятью зернами четок.

Жена его чиркнула спичкой, зажгла свечи и, налив чаю, попросила Бинь приступить к чтению.

Вот уже года три, как Бинь не вспоминала о молитвах, но она с детства помнила их наизусть, поэтому и теперь еще читала гладко, с подобающим выражением.

Она смотрела на изваяние божьей матери меж двумя ветками белых бумажных лилий, стоявших в раскрашенных глиняных горшках, на дрожащие огоньки четырех свечей, и ей казалось, будто она возвращается в далекую пору детства…

Дома у них алтарь тоже стоял на полукруглой доске, шириной больше метра, приколоченной к столбу, на котором держалась крыша. И у них были такие же белые лилии в раскрашенных фаянсовых горшках и такая же статуя пресвятой девы с серьезным и ласковым лицом. Но дома еще висела картина в форме сердца, которую Бинь и сейчас хорошо помнила. На ней был изображен Иисус с печальным и усталым взглядом. Перстом он указывал на свою отверстую грудь, где билось истекающее кровью сердце, пронзенное острыми сверкающими мечами.

Дойдя до того места, где Иисус, несущий тяжелый крест, останавливается и обращается к жителям Иерусалима с ласковой речью, хотя никто из них не сказал ему доброго слова, а только глумились и насмехались над ним, изнемогавшим под бременем креста, Бинь не смогла сдержать слез.