Нам Као - Избранное

Нян даже причмокнула.

— Проклятые французы. Одна у них забота — как бы взять нас покрепче за горло. Да только ничего не выйдет!

Как бы в ответ на ее слова где-то вдали послышались выстрелы и взрывы ручных гранат.

— Говорила же я, — оживленно воскликнула девушка, — наверняка это парни из нашей деревни. Здорово научились воевать! Я слышала от партизан, что сейчас второй этап войны, и главная задача теперь — уничтожить опорные пункты врага.

Льеу не совсем понимала, что значит «этап», но все равно обрадовалась. Она и сама чувствовала, что первый шаг уже сделан и теперь они ближе к победе.

— Ничего, выдержим, — отозвалась она. — Небось в эту ночь они многих недосчитаются и завтра опять к нам пожалуют, чтобы расквитаться… Значит, утром снова прятаться. А что они сумеют нам сделать? Разве что дома пожгут. Так теперь лето, можно и под открытым небом прожить.

Женщины помолчали, потом Льеу тихо сказала:

— Пойдем спать.

— Да, завтра рано вставать. Не забудь меня разбудить. А то последнее время я сплю как убитая.

Нян жила одна. Родных у нее не было, одна только престарелая бабушка, да и та давно эвакуировалась. Нян осталась присматривать за садом. Ночевать она обычно приходила к Льеу, чтобы перекинуться с ней словечком и помочь, когда нужно было быстрее собрать детей и уходить с ними в лес.

Женщины вошли в дом. Лунный свет косыми лучами падал на кровати. Старшая дочь спала, уткнувшись лицом в плечо братишки.

— Ты только посмотри, — со смехом воскликнула Льеу. — И чего это она уткнулась в него? В такую-то духоту?

Нян посмотрела и тоже засмеялась:

— Давай положим ее на другую кровать.

Она бережно взяла девочку на руки и осторожно, чтобы не разбудить, перенесла на другую кровать.

— До чего тяжелая стала! Совсем взрослая. На свадьбу скоро позовете?

— И не стыдно напрашиваться?

Льеу склонилась над сыном и поцеловала его. Ее щека коснулась старой рубашки мужа, лежавшей на постели, мягкий шелк был прохладным и приятно щекотал лицо. Проводив Киена, она ни на одну ночь не расставалась с этой рубашкой.

Льеу зажмурила глаза и прошептала:

— Бедный мальчик! Мать ушла, бросила тебя на сестру… Плохая у тебя мама! Но это все из-за проклятых тэй!

Она прижала сына к груди и попробовала представить себе лицо мужа: радостное и улыбающееся…

Вот он, долгожданный день Победы, день Независимости!

Мысленно она уже видела, как сын бежит навстречу отцу. А тот смотрит на него и глазам своим не верит: «Неужели это мой сын, такой большой? Вот здорово!»

Дорогие образы постепенно стираются, мысли путаются. Льеу засыпает.

1948

Перевод И. Быстрова.

— Вот где живет господин Хоанг, — проговорил деревенский парень, указывая на стоящий неподалеку каменный дом. — Идите по этой тропинке.

— Спасибо. Я еще зайду к вам, — ответил я и, похлопав его по плечу, направился к невысоким кирпичным воротам.

— Подождите, — спохватился вдруг парень. — Пожалуй, мне лучше пойти с вами, там большая злая собака.

Я широко раскрыл глаза, чуть не ахнув от удивления, и сразу вспомнил, как приходил к Хоангу в Ханое. Всякий раз, нажав кнопку звонка, я слышал яростный лай, и мне приходилось дожидаться, пока хозяин выйдет в прихожую и, взяв за ошейник громадного, размером с теленка, европейского пса, привяжет его под лестницей. Лишь после этого решался я войти в дом и быстро проходил в комнаты мимо торчавшего из-под лестницы собачьего хвоста. Как же я боялся этой свирепой немецкой овчарки!

Но однажды, зайдя к Хоангу, я не услышал знакомого лая, и хозяин с глубокой грустью сообщил мне о смерти собаки. Я постарался придать лицу сочувственное выражение, но, сказать по совести, новость эта нисколько не огорчила меня.

Собака околела во время страшного голода, о котором, верно, долго еще будут с содроганием вспоминать наши потомки. Но она подохла не оттого, что хозяин плохо кормил ее. Хоанг был не только писателем, но и весьма ловким дельцом, связанным с черным рынком.

Поскольку издательства в то тяжелое время перестали выпускать книги и покупать рукописи, большинство писателей очень бедствовало. А Хоанг по-прежнему жил припеваючи, и овчарка его всегда получала мясо. В те дни трупы умерших с голода валялись прямо на улицах, и собака, скорее всего, отравилась, наевшись мертвечины, впрочем, она могла подохнуть и от чего-нибудь другого. Так или иначе, злая судьба не миновала ее.

И вот сейчас, направляясь к Хоангу, который эвакуировался с семьей в деревню, за сотни километров от Ханоя, я вдруг узнаю, что он завел себе нового пса! Я даже рассмеялся. Мой провожатый тоже обнажил зубы в улыбке, хотя и не понимал причины моего веселья.

Мы подошли к усадьбе, и парень громко окликнул хозяев. В ответ на зов раздался дробный стук деревянных сандалий по вымощенной кирпичом дорожке. Мальчуган в черном берете и сером свитере выглянул из ворот и, окинув меня внимательным взглядом темных блестящих глаз, радостно закричал:

— Папа! Да это дядя До! Дядя До пришел! Папа!.. — и, даже не поздоровавшись со мной, сынишка Хоанга опрометью бросился в дом.

— Что такое, Нгы? Что случилось?! — услышал я грудной, немного сердитый голос Хоанга.

Когда Хоанг разговаривал с сыном, в его голосе всегда появлялись суровые нотки.

Мальчик что-то ответил скороговоркой, я не разобрал слов, и сразу молодой звонкий голос жены Хоанга распорядился:

— А ну-ка, Нгы, привяжи поскорее собаку!

Наконец ворота открылись, и в них появился Хоанг. Все такой же толстяк, он выступал степенно и важно, делая при ходьбе плавные движения чересчур короткими, напоминавшими ласты руками. Манера Хоанга держаться, его медлительная походка еще в ту пору, когда он жил в Ханое и носил европейское платье, придавали ему внушительный вид. Сейчас, в зеленой пижаме, полнота его особенно бросалась в глаза, а натянутый поверх пижамы шерстяной белый свитер, казалось, сдавливал грудь, затрудняя дыхание.

Хоанг стоял в воротах, откинув голову и приоткрыв рот, протягивая мне пухлую руку, и я не мог разобрать, то ли он удивлен, то ли обрадован. Присмотревшись, я заметил в его внешности кое-какие изменения — над верхней губой появилась жиденькая щеточка усов.

— Боже мой! Да неужто это ты?! Ну как же я рад! — воскликнул он низким воркующим голосом и повернулся к дому. — Жена, это действительно До! Подумать только, пройти такое расстояние по скверной дороге, чтобы повидать нас!

Из дому выбежала молодая женщина, застегивая на ходу длинное терракотовое платье. Видимо, она спешно переоделась по случаю прихода гостя. Жена Хоанга встретила меня с неподдельным радушием:

— А мы все время вас поджидали. Но когда сын влетел в дом с криком, что вы пришли, муж не поверил, решил, что мальчик ошибся. Ведь от поселка до нашей деревни, верно, километров пятнадцать, а то и двадцать.