Чарльз Сноу - Лакировка

Теперь они шли по набережной в сторону Милбэнка, и ветер бил и толкал их в спину. Брайерс сказал дружески, почти просительно:

— Ну, не упирайтесь, Хамфри. Признайте, что мы докопались до сути. Это же так.

— Не буду спорить, — сказал Хамфри тоже дружески, но неопределенно. Потом Хамфри добавил так, словно они вновь работали над одним делом: — Но веских улик ведь нет?

— Если мы не сумеем сломить его.

— А вы сумеете?

Но Брайерс сказал, что на это Хамфри может ответить не хуже его самого, а может быть, и лучше.

Не успел Хамфри вернуться домой после этой прогулки по набережной, как затрещал телефон. Звонил Брайерс. Он говорил осторожно, намеками, но смысл был ясен. Никому не передавать то, что он сказал. Положение критическое. Ни в коем случае ничего никому не говорить. Без всяких исключений.

Хамфри почувствовал раздражение. Неужели Брайерс думает, что прожитая жизнь ничему его не научила? Но еще больше он был раздражен, а вернее, обижен потому, что это было недвусмысленное предупреждение ничего не говорить Кейт. Когда он был у них в гостях, Брайерс прямо сказал, что у него нет секретов от жены. Стоит ли за этим предупреждением просто профессиональная недоверчивость? Хамфри и сердился и испытывал тягостную раздвоенность. Его поставили в ложное положение, а ради чего? В Кейт он уверен, как в самом себе. Следовательно, у него по отношению к ней есть определенные обязательства, И он мучился из-за того, что его обязательства противоречат друг другу.

А Кейт тем временем, приглашая гостей на задуманный обед, тревожилась из-за Хамфри. Радость не заглушала подозрений и только делала ее более чуткой. Она еще не дошла до того, чтобы жалеть себя, но теперь по вечерам, оставаясь одна, ловила себя на трезво-ядовитой мысли, что ей всегда не везло в жизни. Вот и опять, когда она как будто нашла счастье с Хамфри, верить этому ей не следует. Что-то случилось. Но что?

Она думала, что хорошо его понимает, но после того, как он с такой неохотой позволил, чтобы она устроила для него обед, они почти не виделись. Она искала и не находила объяснения. Неужели он уже охладевает к ней? Раза два она почти отгадала правду, но отмахнулась от нее. Она вспомнила, как совсем недавно, лежа рядом с ним, счастливая, сказала с полным убеждением: «Любовь не бывает без доверия, правда?» Хамфри, тоже счастливый, ответил с насмешливой любящей улыбкой: «Еще как бывает! Например, мне пришлось так любить. Но ничего хорошего сказать о такой любви не могу. Ну, нам она, слава богу, не нужна. Нам повезло. Очень повезло, спасибо тебе».

И вот теперь она чем-то все испортила. И зачем только ей вздумалось устраивать этот обед? Но ведь мысль казалась такой удачной! Она рассчитывала просто, как нечто само собой разумеющееся, показать, что принадлежит ему, что они теперь вместе. Но она не могла и не хотела винить себя. Собственно говоря, любовь не лишила ее бойцовского духа, и она винила Хамфри. Не все время, не в самые тревожные минуты, но все-таки довольно часто она думала, что он ведет себя, как ребенок. Да, это он виноват.

Тем не менее, когда наступил назначенный день, она встретила его со страхом. Она буквально вынудила себя отправиться к Хамфри пораньше. Но, к большому ее облегчению, он встретил ее в столовой нежный и как будто вполне спокойный. Он сосредоточенно понюхал бутылку с вином.

— Кроме нас, тут, конечно, никто не обратит внимания, что он пьет, — сказал он, словно обед был самый обычный, — по почему бы нам не угостить себя?

Они поднялись в гостиную. Первым приехал Лурия, за ним Перримены и Селия. Кейт стало еще легче на душе: Хамфри превратился в радушного хозяина и держался естественно и приветливо. Что бы там ни было, никто из них ни о чем не догадается. И она сама, если бы не знала твердо, наверное, ничего не заподозрила бы… хотя нет, она же воспринимает мельчайшие оттенки его настроения. Пожалуй, ей не стоило так удивляться… или чувствовать такое облегчение. Она ведь не была с ним знакома в те дни, когда он постоянно подчинялся строжайшей самодисциплине. Тогда значение имела только цель, а чувства в счет не шли. И о выражении их речи быть не могло. Занимаясь другими людьми, приходится поступаться собственной личностью. И Хамфри хорошо напрактиковался в умении подавлять себя.

Во время обеда Кейт, хотя и не забыла про свои тревоги, все равно наслаждалась тем, что сидит во главе стола напротив Хамфри. Они впервые пригласили гостей на обед, а простые радости доставляли ей не меньше удовольствия, чем самым простеньким женщинам. Ведь всеми приготовлениями занималась она. Заботливо следя за Хамфри, она заметила, что он пьет больше обычного, но не сомневалась, что власти над собой он не потеряет. Атмосфера за столом была гораздо более непринужденной, чем на другом званом обеде, который ей вдруг вспомнился, — у Тома Теркилла три месяца назад. Но при этом воспоминании обруч тревога, сжимавший ей виски, стал туже.

Хамфри не терял ясности головы и с привычным умением занимал гостей. С Ральфом Перрименом он вернулся к разговору, который они вели дома у Перрименов, — стоит или нет посвящать жизнь тому, чтобы сделать карьеру. Хамфри сказал, что с тех пор не раз прикидывал, сколько людей предпочитает не напрягаться, не принимать участия в гонках.

— Вероятно, больше, чем мы думаем. — Ответ Перримена был утешительным в своей безапелляционности.

— Очень многие люди способны обходиться малым, — вмешался Лурия, — если они умеют принимать действительность такой, какова она есть.

— И очень хорошо! — сказала Кейт, невольно бросив на Хамфри полный счастья взгляд, который не остался незамеченным.

— Как я уже спрашивал вас: сколько усилий следует тратить, если тебе не дано совершить что-то по-настоящему важное? — Перримен снова говорил с неколебимой уверенностью. — Почти все мы способны на небольшие свершения, не так ли? Но многие ли способны на великие свершения? А если это нам не дано, то какой смысл мучить себя бесплодными попытками? Каждый из нас, сидящих сейчас за этим столом, мог бы достигнуть чего-то, если бы посвятил этому жизнь. И был бы забыт через десять лет.

— Любой человек, когда-либо живший на земле, будет со временем забыт, — сказал Лурия.

— Нет, послушайте, профессор Лурия! Вы знаменитость в своей области. Мы все это знаем. И среди присутствующих вы один такой. Но вы же не Фрейд, верно? Вы же не Маркс? И когда вы оглядываетесь назад, кажется ли вам, что оно того стоило?

Никто из них не слышал, чтобы с Алеком Лурией разговаривали подобным образом. Сам он принял это с величественным спокойствием.

— Ни один человек в здравом уме не считает, будто он сделал много, — сказал Лурия. — Просто делаешь то, что можешь на своем месте и в свое время. В этом смысле я с вами согласен, доктор. Но я не считаю это достаточным оправданием для ухода в расслабленную пассивность.