Лайош Надь - Избранное

Словно бы ощутив прилив свежих сил, старуха больше не задыхалась. Помолчала задумчиво и заговорила быстрее:

— Весь день да всю ночь думала я над тою издевкой. На свадьбе кусок в горло не лез. Будто злой дух какой шептал мне все на ухо: «Поставьте крест, душенька». Всю жизнь мою покалечил тот случай. Нет… не могла я… ни перед кем… защитить свою правду. Какая же правда может быть у того… кто имя… даже имя свое написать не умеет?

Совсем выдохлась, ослабела старуха. За целую жизнь, наверно, не говорила так много сразу. Закружилась у нее голова, и она просительно смотрела на сына. Большой, угловатый человек взял ее на руки и понес в угол за печку. На стул усадил, сам рядом стал и молча бережно обнял.

Так же молча жена его стелила старухе постель. Потом заботливо подвела к постели, раздела и, как дитя, уложила спать. Сухонькая старушка почти потерялась в подушках, а из-под пухового одеяла, когда ее укрыли, торчала седая, на птичью похожая, голова.

Разные смутные мысли теснились в голове у Адама Стракоты. Учить надо девочку… И еще кооператив… Много, ох, много книг у учителя. Надо бы попросить почитать. Что там написано в этих книгах?..

— Отвезу завтра Эржику в город, в школу, — наконец сказал он. Потом низко наклонился к матери и добавил: — А вам, маманя, куплю мягкое кресло. Как у врача в приемной.

Он долго смотрел на мать: слышит ли, что обещает ей сын?

Но старуха не слышала. Не знала она уже и того, что лежит здесь, в доме, в комнате с низким бревенчатым потолком. Она шла по лугу, которому ни конца, ни края, не шла даже, а парила над ним. Воздух был там прозрачен и свеж, и вокруг толпился народ. Все знакомые. Вон ее муж, погибший в четырнадцатом году, а вон девочки, мальчики, с которыми ходила в приходскую школу. Недолго она ходила, а все же их помнит. А вот летит перед ней большое стадо гусей, тех самых, которых она пасла, когда было ей всего-то лет семь. Какие гладкие у них перышки! Она выдергивает одно из хвоста гусака, очиняет и улыбается. И весь луг, облака, все синее небо исписывает своим именем. А молодой священник, который ее венчал, стоит перед ней и ласково, одобрительно улыбается…

— Гляди, какое лицо у нее красивое, — сказала Анна Стракота мужу.

— Совсем молодое стало, — сказал Адам, и глаза его застлали слезы.

Эржика выбежала из комнаты. Было слышно, как во дворе она плачет.

1952

Перевод Е. Терновской.

Это произошло более двух лет назад. Балинт медленно выздоравливал после серьезной болезни. Ему уже разрешали вставать, и ежедневно он выходил немного погулять возле своего дома в одном из кварталов особняков в Буде.

Однажды он, как обычно, отправился на прогулку. Был конец августа, листья на деревьях пожелтели и опадали. На улицах стояла непривычная тишина. Не было видно ни играющих детей, ни прохожих, и только у калитки сада одной из вилл стояла, словно поджидая кого-то, старая женщина в черном платье. Когда Балинт приблизился, она шагнула ему навстречу и сказала:

— Простите, сударь! Не сердитесь, что докучаю вам, хотя мы незнакомы. И не удивляйтесь, что обращаюсь к вам по старинке, — ведь я старомодная женщина, знаете, из того старого, недоброго мира!.. — И она иронически улыбнулась.

Балинт остановился, приподнял шляпу и молча, серьезно слушал. Он с любопытством разглядывал старуху. Она была небольшого роста, снежно-белые волосы обрамляли ее лицо, по которому разбегались мелкие морщинки. Глаза ее горели молодым огнем.

— Моя фамилия Тани, — представилась женщина. — Я вдова Белы Тани. Мой муж был главным инженером на государственной железной дороге. Этот домишко принадлежит мне, — взглядом она указала на виллу, возле которой они стояли. — Я живу на доходы с этого дома, если тут вообще может идти речь о доходах, и на пенсию.

— Словом, вы живете неплохо, — утвердительно сказал Балинт.

— Какое там — неплохо! Я влачу нищенское существование! Да, да, именно так! Знаете, в мирное время, в старое, доброе, мирное время…

Балинт перебил ее:

— И теперь время мирное. Мы для того и боремся, чтобы сохранить мир.

— О, — сказала вдова Тани, — я слышала о вас и представляла себе более умным человеком. Вы серьезно так думаете, как говорите?.. Или… и меня хотите агитировать?

— Вас ни в коем случае! Вижу, это было бы бесполезно.

Тани спокойно продолжала:

— Вы директор Д-ского завода.

— И это вы знаете?

Тани ответила вопросом:

— Вы хотите сказать, что у нас хорошо поставлена информация? Это правда. О, мы многого избежали бы в прошлом, если бы…

Балинт теперь уже раздраженно перебил:

— Я вас не понимаю! Вы для того и остановили меня, чтобы поболтать об этом?

— Да нет же, нет! Впрочем, я говорю глупости. Да о чем и говорить несчастной старухе, у которой уже никого нет на свете?

Тани поглядела на Балинта, глаза ее затуманились, словно от набежавших слез. Все же она улыбнулась и продолжала:

— У вас такое доброе лицо! Я часто слежу за вами из окна, когда вы возитесь с детьми. Кстати, эти невоспитанные щенки не заслуживают сахара, который вы им раздаете…

«Щенки!» — возмутился Балинт, но не проронил ни слова. Теперь ему было очень любопытно узнать, чего хочет от него старуха.

— Сейчас и детей-то воспитывать не умеют.

— А еще чего мы не умеем? — резко спросил Балинт.

Старуха слегка растерялась.

— Ну, не надо придираться к моим словам! Я ведь знаю, что говорю много глупостей, я вам это уже сказала. Просто я вижу, что вы очень любите детей. Но не мешало бы немного любви уделить и взрослым. Особенно старикам, и, конечно, прежде всего одиноким, всеми покинутым женщинам.

— Что вам от меня угодно, сударыня? — холодно спросил Балинт.

— Скажу коротко. Вижу, что наскучила вам. Так вот: этот маленький домик и в самом деле мой.

Балинт:

— Это я уже знаю.

— Между тем у меня нет никаких родственников. А я слыхала, что посторонним нельзя завещать имущество.

— Этого я не знаю, — сказал Балинт. — Меня это не интересует, потому что у меня нет собственности. Да если б и была, что, вообще говоря, невероятно, я и тогда не стал бы заниматься этой проблемой. Хотя бы потому, что не собираюсь пока умирать.

— И я тоже, — засмеялась Тани, но тут же нахмурилась. — Я только боюсь, что рано или поздно дом национализируют. — И она шутливо погрозила Балинту. — Вы ведь на все способны!

— Да, на все, что идет на пользу обществу. Поэтому возможно, даже несомненно, что когда-нибудь и доходные дома национализируют.

Пока он говорил, старуха испытующе смотрела ему в глаза. Балинт продолжал:

— Но вам не стоит об этом волноваться. Проживете и на пенсию. Ваш муж, как вы сказали, был инженером. Ну вот! А у моей бабушки не было пенсии в старости. А ведь дед погиб в войну четырнадцатого года. Бабка даже в семьдесят лет стирала да гладила на чужих. Так и умерла с утюгом в руке. Мать не могла ей помогать как следует, так как во что бы то ни стало хотела меня выучить. В том старом, добром мире хозяева не очень-то заботились о бедняках, знать не хотели об их судьбе.