Лайош Надь - Избранное

7 января, воскресенье.

Ночью я спал хорошо, хотя сильно кашлял. Подвал сырой, хлеб здесь в течение нескольких дней не сохнет, бумага делается волглой, стоящие на полу под кроватью чемоданы начали гнить, постельное белье влажное, как у потеющего от лихорадки больного.

О том, чтобы проветривать белье, не может быть и речи. Вообще нет никакой защиты от заразных болезней. Гигиену люди не соблюдают. Только умываются у крана в мастерской, и все. Пыль, конечно, не выбивают, вещи не чистят. Что будет, когда белье загрязнится? Смены нет, а где уж тут стирать, сушить, гладить.

Что же в таком случае творится, например, в йожефварошском одноэтажном пролетарском доме? Ведь там и подвал для убежища непригодный, узкая нора, да и только, и здание над ним невысокое, так что опасность огромна. У бедняков, живущих своим трудом, продуктовых запасов нет никаких. Представишь себе, что в таких местах происходит, волосы дыбом встают.

Вчера сказал авторитетным людям из нашего дома, что надо бы пропагандировать гигиену, может, даже обязать жильцов соблюдать ее. Чтобы как-то оградить себя от вшей. Вши, тиф — вот сейчас главная опасность. Говорил я, видимо, совершенно впустую.

Оправление естественных потребностей сейчас тоже проблема. В верхнем подвале у самого входа есть клозет и ведро. Туда выходят ночью. Холодно. От убежища далеко. Днем некоторые поднимаются на первый этаж к дворнику. Но там в унитазе нет воды, он сейчас бездействует. Воду туда носят в ведре из мастерской, где пока еще течет из крана тоненькая струйка. Вот будет кошмар, когда воды не станет. Ни пищу приготовить, ни умыться, ничего.

О военном положении болтают всякий вздор, нет смысла слушать. Г. в отчаянии, боится, что, если осада продлится еще несколько недель, у нее иссякнут все запасы. Еврейская девушка И., которая скрывается у нее с фальшивыми документами, тоже совсем подавлена. Сидит в темной комнате, зевает, мерзнет, ничего не хочет делать, даже читать не может; мы почти не разговариваем.

Т. снабдил все убежище свининой. Как он ее раздобыл, его дело. Сегодня я ел свиное жаркое с гарниром из тархони. Получилось невкусно: как долго жена ни вымачивала мясо, оно осталось соленым. Т. дал мне коробку табака «Герцеговина», теперь на несколько дней есть курево.

Нынешний день прошел сравнительно спокойно. Утром был небольшой обстрел. Вот ведь что интересно: идет обстрел — плохо, прекращается — наступает полная безнадежность.

Сигареты я сворачиваю из табака, готовых сигарет у меня нет. Счастье, что сохранилось немного папиросной бумаги. Но отсутствуют другие предметы первой необходимости, уже несколько месяцев нельзя ничего купить. Нет батареек для карманного фонарика, нет спичек, сигарет, табака, зажигалки, свечей. Перед рождеством хотел купить карты, но даже их не достал. У нас почти ничего не осталось. Только полбанки джема, двести граммов печенья, два кило фасоли и столько же гороха, триста граммов сала, немного чая, сахара, муки — и все! Мы ведь не ожидали длительной осады. Я никак не думал, что эти мерзавцы смогут так долго защищать свою шкуру. Кабы знать, может, что-то и придумали бы, к примеру, взяли бы из своей лавки всяких бумажных товаров: упаковочную, туалетную, вощеную бумагу, скатерти, бумажные салфетки и меняли бы на табак, свечи, а то и на батарейки.

Великое счастье для дома, что с нами живет Т., он многое достает для нас. Надеюсь, мои достойные ближние надлежащим образом «отблагодарят» его, как только выберутся из подвала.

8 января, понедельник.

Наконец мы стали принимать меры против вшей. Не слишком усердно, конечно. Впрочем я — весьма старательно.

Слышал, что русские уже в Кёбане. Впору закричать во весь голос: «Слава богу!», а приходится молчать. Тем более что и так-то меня все видят насквозь. Если принять это во внимание, они еще порядочно ведут себя. Мои сведения о внешнем мире по-прежнему скудные. Вчера Икс вдруг отбросил обычную осторожность и признался, что на другом направлении русские уже достигли Хунгария кёрута. В эту минуту прибыло известие о том, что в Задунайщине немцы начали контрнаступление и вновь заняли Бичке, Дорог, Нергешуйфалу. Великая радость для населения убежища. Наши жильцы упрямо ждут, чтобы немцы их спасли.

Сегодня в полдень мимо нашего дома на носилках пронесли труп женщины. Носилки тащили тоже женщины, одна из них сказала другой: «Осторожнее, еще уроним, она и так растерзана на куски, бедняжка».

Мы все усиленней занимаемся вопросами гигиены. Вернее, обсуждаем их. На обсуждениях сплетничаем друг о друге и наших славных сожителях. Общественное мнение особенно занимает клозет. Никто не желает убирать клозет, убежище, мастерскую, плиту, все ждут, что этим займется дворничиха, а платить ей за работу не хотят. Люди готовы отдать любые деньги за пачку сигарет, а дворничихе пенгё жалеют.

Мясо все еще соленое. Сегодня мы ели рагу из цветной капусты. Откуда женщины ее достали — понятия не имею.

Снова великая радость. Обитатели подвала сами видели, как с немецких самолетов бросали на парашютах пакеты. В пакетах боеприпасы и лекарства, ну, теперь-то уж они выиграют войну! Чтение газеты тоже вызвало всеобщую радость: немцы на будайской стороне добились успехов, по сообщениям газеты они вновь заняли Эстергом, а у Комарома переправились через Дунай. Опять «мы победим!».

Я стоял в парадном. Рядом остановилась молодая, довольно хорошенькая женщина. От нее разило.

Наша улица сейчас полна военных машин. Меня чуть удар не хватил, когда я их увидел. А вблизи нас — просто ужасно — забухала какая-то зенитная пушка. Все это вызывает во мне злость и страх, потому что самолеты теперь будут сбрасывать больше бомб на наш район.

С часу до двух дежурил вместо жены в парадном. Жена лежит. Постель стала совсем сырой, даже затхлой.

То и дело кто-то тебя одергивает: пожалуйста, станьте дальше, пожалуйста, сюда не садитесь, пожалуйста, не лейте воду из крана, ой, прошу вас, умойтесь попозже.

Сижу у маленького стола и пишу при свете лампы. Подходит женщина и говорит:

— Не сломайте лампу, господин Надь, а то вам непоздоровится!

Я отвечаю:

— Скажите что-нибудь поумнее.

Она начинает оправдываться: это ее лампа, привезена из провинции, если стекло разобьется, все пропало, заменить нечем.

Тоже ведь права.

Илонка говорит, что в гетто началась эпидемия и что вода, которая еще течет из крана у нас в мастерской, а кое-где есть и на первых этажах, идет из Дуная и, вероятно, заражена тифом. Как только я услышал это, мне сразу захотелось пить. Но пить я решил теперь только кипяченую воду. Поискал посуду, чтобы вскипятить ее, не нашел. Посуда чужая, все кастрюли чем-то заняты. Я намекнул жене Икса, что пить, мол, хочется, но она и не подумала угостить меня вином. А сама пила!