Лайош Надь - Избранное

Четвертый этаж — под самой крышей. Четвертый этаж, 42. Комната с кухней. Дома никого нет. В щелях и трещинах кроватных досок уютно копошатся клопы, под кухонной плитой и за деревянным ящиком у стены — тараканы. В комнате — двустворчатый полированный коричневый шкаф, — в исполнительном протоколе все так и записано. Шкаф содержит семь ломбардных квитанций, аккуратно сложенных в порядке истечения. Хлюпает кран на кухне, вот уже семь недель, как он свернут. «Это ты виноват, что слесаря не на что вызвать, ты, голодранец, ты! Сколько раз говорила, не трожь, опять скрутишь, если нужна вода, скажи мне!» Дверь кухни закрыта, квадратное окно над дверью отворено — через него валит наружу кухонный смрад. Снаружи вонь не столь острая, но гораздо более разнообразная, так что сколько бы смрада ни выходило из кухни, его всегда остается достаточно, чтобы служить своеобразным оборонительным средством против всех и всяческих врагов: нищих, агентов по продаже в рассрочку и распространителей подписок, тех, что выписывают счета за свет, налоговых инспекторов и кредиторов. Был случай, когда один кредитор, задохнувшись, обратился в бегство, бормоча спертым голосом, что придет на следующей неделе. Лица, которые что-то приносят: деньги, работу, подарок, даже просто хорошую новость, — приходят, как говорит опыт, в среднем раз в двести лет, а так как дом был построен anno 1882, то такой гость, очень может быть, заставит себя ждать еще сто сорок девять лет.

Четвертый этаж, 38… Но черноусый мужчина, добравшись до второго этажа, свернул на галерею, бросил взгляд направо-налево, разбирая номера на дверях, и с величественным видом зашагал в нужном направлении — его ботинки торжествующе поскрипывали. Остановился перед дверью под номером двенадцать и нажал на кнопку электрического звонка.

Четвертый этаж, 37. Перед дверью стоит оборванный, бледный, небритый нищий, нажимает да ручку, стучит в стекло двери — напрасно! — «а подохните вы все!» — и идет дальше. Четвертый этаж, 36 — «ступай с богом, у самих нет».

Четвертый этаж, 35. В непосредственной области от черной лестницы и общих уборных. Здесь живет вдова Куцора. Это тоже одна комната с кухней. В комнате два окна. На одной из кроватей спят двое. Ночной буфетчик из кафе «Золотой дракон» и безработный, который ночью так же занят, как тот днем. На кухне возится г-жа Куцора, сыплет в мельницу кофе, ибо вскоре собирается полдничать. И все же она недовольна: дьявол разнеси эту шарманку! Евреи, евреи всему виной. Что за люди пошли, прямо как с ума все посходили. Взять, к примеру, этого дюссельдорфского вампира, это чудовище, как его… Курти иль Кюрт! Убивает и кровь пьет! Газеты такое пишут, что страх господень. В комнате спят еще трое: один — на другой кровати, один — на диване и один — на полу. Это дневные постояльцы, ночных — двенадцать, они и кухню занимают. Петера Кецеге уже вытурили: по ночам приходил домой пьяным и рыгал, потому что не переносит алкоголя, — так зачем же эта свинья пьет?! Теперь на воротах висит объявление, которое по просьбе г-жи Куцора сочинил буфетчик: «Порядошному маладому человеку здаеца кравать, спросить на четвертом, 35». Объявление читает молодой грабитель: слово «порядочный» его не смущает, но вот четвертый этаж — высоковато, и он проходит мимо. Мать их за ногу, никакой жизни, все наперекось пошло, вчера ночью забрались в контору почтенного вроде бы акционерного общества, а в кассе оказалось 8 пенгё 40 филлеров.

— При-и-ве-е-ет, — нараспев здоровается Дама из двенадцатого нумера второго этажа, открывая стеклянное окошко в дверях. Черноусый мужчина держит в левой руке свою новую шляпу, правой подносит к губам руку Дамы. — Ой… и вправду… какой сюрприз, — щебечет Дама. В передней чисто, комната дышит ароматом духов, на широком диване вышитые подушечки, на столе валяется вечерняя газета: «Г-н Буда полагает, что низшая точка уже пройдена…» В этом месте напыщенные жирные буквы закрыты кожаным ридикюлем.

Четвертый этаж, тридцать третий нумер: «Шаму, милый, ты с ума сошел!» — «Да не ори ты, тише».

Четвертый этаж, тридцать второй нумер. «Знаете, как можно зашибить деньгу?! По подписке. У меня есть блестящая идея: дар венгерской нации испанскому королю-изгнаннику. Можно собрать кругленькую сумму. Все бы дали, кроме разве что коммунистов чертовых. Вот послушайте — где я живу, одна бедная женщина, мать четырех детей, ну такая бедная, что детки ее прямо с голоду мрут, встречается со своей соседкой, которая и того беднее, и читают они газету, заметку о том, как встречаются в Париже две королевы, испанская и бельгийская, бросаются друг другу на шею и та-а-ак — представьте себе — рыдают, а испанская королева с двадцатью двумя-то миллионами песет в кармане только и смогла прореветь, что, мол, судьба ее ужа-а-асна, ужа-а-асна, — и когда соседки это читают, обе начинают плакать. Вот видите!»

Третий этаж, 24. Отец семейства, агент по продаже коньяков и ликеров, разъезжает в настоящее время по провинции. Мать семейства с утра пораньше отправилась в кафе «Золотой дракон» и, наверное, опять устроилась напротив какого-нибудь пожилого господина, взяла в руки вечернюю газету с описанием всех убийств за вчерашний день и делает вид, что читает, а глаза ее при этом ханжески бегают. Если пожилой господин не клюет, мамочка встает и идет в туалет, покачивая на ходу крепкими бедрами, и, будто глянув в зеркало, искоса, через плечо бросает взор на пожилого господина. Если и так не клюет, то либо пожилой господин совсем развалина, либо его возраст только видимость, и денег у него так же мало, как и у молодого. Маришка сидит дома в кресле, на коленях у нее раскрытая «Ботаника»: белена помрачает рассудок… — но глаза ее неподвижно устремлены на противоположную стену: Маришка лихорадочно занята своими амурами.

Третий этаж, 25. Квартиранту тоже пошел двадцать пятый. А вообще это бедный студент — деньги кончились еще в начале месяца. Его хозяева, супруги Тисар, живут на кухне. Сам Тисар занят поисками работы, а г-жа Тисар пошла в лавку за дровами. Если дадут еще в долг.

Третий этаж, 26. Муж только что пришел со службы. Обедают. Фасолевый суп уже съели. Кольраби, хлеб — больше ничего нет. «Возможно, с первого уволят». — «Пресвятая богородица, неужто?!» — «Опять сокращают штаты». Ребенок ненавидит кольраби и остается голодным, глаза его на мокром месте. По галерее идет почтальон, стучится. Вручает журнальчик, сшитый по корешку шпагатом. Вестник Евангелической Церкви. Осуждены ли на вечные муки дикие народы, аки сами не повинны в том, что не могут принять веру Христову? Осуждены. В тот же день вечером ребенок пытается писать стихи, свободные стихи. Вечер. Сижу в кресле. Мне скучно. Я сам себе надоел. Говорят, чтобы я не ковырял в носу и ел кольраби. Не люблю. Голова моя пустая внутри. Так вот подрастает человек и не знает, зачем… Бросает, грызет карандаш.