Иван Ольбрахт - Избранное

Переночует на большом скотном дворе на горе Стиняк, напоив немецких коровниц сладкой водкой и наплясавшись с ними под напев коломыйки. А утром ограбит в долине Мокранки чешского инженера, отняв у него призматический бинокль и деньги, и через час — нотара из Немецкой Мокры, а после полудня стоит уже у Соймы над мелководьем Рики, где как раз купается со своей собачкой жена окружного начальника из Волового. Шугай смотрит, улыбаясь и покручивая свой маленький черный ус.

— Вы — ничего себе дамочка. Но моя Эржика лучше, Я — Никола Шугай.

Та стоит в голубом купальном костюме по колени в воде, не зная, что делать, как быть, а Шугай смеется:

— Передайте поклон мужу, госпожа начальница!

И широкими шагами уходит прочь.

Жандармы просто голову потеряли. Совсем озверели. Бьют Эржику, бьют старого Петра Шугая, бьют Ивана Драча, бьют Николовых братьев и сестер. Переарестовали его товарищей или тех, кто могли быть ими. На Колочаву, которая явно поддерживает разбойника, была наложена контрибуция в тридцать тысяч.

Чешские жандармы не ушли, как предсказывал Власеку Никола. Наоборот: они еще больше упрочивали свою власть. И пробным камнем для них должен был стать сам Шугай. Не может быть порядка, не может быть никакого авторитета у нового государства до тех пор, пока он хозяйничает в этом краю, пока вокруг него создаются легенды, пока любопытные глаза с тайной радостью следят за безуспешной борьбой жандармов с бандитом, пока имя Николы Шугая — у всех на устах, от Вигорлата до Говерлы, и стало обозначением отваги и геройства. Это понимают и на колочавском жандармском посту и ужгородское начальство, а краевое жандармское управление шлет строгие приказы, требования, директивы, которые только зря нервируют: ведь колочавскому вахмистру и без них все прекрасно известно.

В Колочаву пригнали подкрепление: теперь здесь уже тридцать жандармов. Они заняли школу, поселились на сеновале у Кальмана Лейбовича и целый день толкутся в его корчме, наполняя ее табачным дымом, пробками от пивных бутылок и запахом сапог. Командиром соединенного отряда назначен капитан, а прежнего — вахмистра — оставили до поры до времени, главным образом для того, чтоб он ознакомил новых жандармов с местными условиями и с краем. Поэтому он всей душой ненавидит Власека, допустившего побег Шугая, и подал в дисциплинарную комиссию рапорт, содержащий самые ужасные подозрения на его счет. Да и остальные жандармы относятся к Власеку недружелюбно, хоть он хороший товарищ и веселый малый, — потому что в конце концов именно по его вине им приходится жить в этом разбойничьем селе и нести дурацкую службу в горах.

— Всех мало-мальски подозрительных арестовать! — приказал капитан.

Пошли аресты. Не трогали только родных Шугая, так как капитан рассчитывал, если не удастся поймать Николу иначе, — приманить его на Эржику. У них делали только обыски: по три, по четыре раза в ночь. Дадут несколько дней передышки, чтобы усыпить внимание семьи надеждой, будто отказались от бесплодных поисков, и опять сначала. Три раза в ночь вставай с постели, в доме все вверх дном, допросы, запугивания, три раза в ночь — к груди штыки! Потому что — не доведешь этих людей до отчаяния и не вымотаешь им все нервы, они тебе ничего не скажут. Но Матея Пацкана, Ивана Гречина, Васыля Кривляка, сына старосты Мишку Дербака, Ивана Дербака, Горженого посадили. И многих других. А понадобится — посадят полдеревни, никого не обойдут! Но эти люди, чей каждый шаг в господский лес — за дровами, за зверем, за дикими грушами и яблоками либо просто скотину попасти — является почти всегда сознательным нарушением закона или по крайней мере самоуправством, умеют молчать. В Хусте они безбожно лгали и, глядя прямо в глаза своим судьям, даже не старались скрыть, что лгут.

Но как же случилось, что во время этих повальных арестов забыли про Васыля Дербака Дербачка и его сына Адама Хрепту?

Дело в том, что Васыль Дербак Дербачок не внушал подозрения; он имел хорошую хату, отличное хозяйство, и ничего такого за ним не замечали. А в краю, где люди проводят целые дни на полонинах, конечно, невозможно брать под подозрение каждого, кто нынче не ночевал дома.

Как-то раз пастушонок принес жандармам солдатскую винтовку, которую нашел в лесу, спрятанную во мху. Она была, видимо, недавно начищена, в полном порядке. Находку положили опять на место и пять суток караулили возле нее. На шестые сутки подстерегли Адама Хрепту. Они, правда, думали выследить владельца оружия, но, так как не знали Адама, а он только поглядел на винтовку и пошел обратно, — задержали его. Медведей пугать? Ну, эти сказки рассказывай ребятам, приятель! Обыскали его, нашли триста крон.

Заработал? Где же это, нельзя ли узнать? Сделали обыск в хате его отца — Васыля Дербака Дербачка, которого в тот день не было дома. Но ничего не нашли. Адама посадили.

Адам Хрепта был незаконный сын Дербака Дербачка, но жил в отцовской семье, и Дербак Дербачок никого из своих детей так не любил, как этого красивого белокурого парня. Может, потому что тот напоминал ему молодость и единственное радостное время в жизни…

Вернувшись с полонины и узнав о том, что́ произошло, Дербак Дербачок, потрясенный, подумал: «Побегу на жандармский пост, упрошу их, чтоб отпустили сына!..» Безнадежное дело! Кто когда слышал в Колочаве, чтобы жандармы поддались на уговоры? И кто когда о чем их просил?

Но Дербак Дербачок добился своего.

Он кое-что рассказал. За два с половиной часа можно много рассказать, даже если ты хочешь главное оставить при себе и приходится всячески изворачиваться, чтобы давать на бесчисленные вопросы сколько-нибудь правдоподобные ответы.

Он не сказал всего. Особенно следил он за тем, чтобы как-нибудь не выдать Игната Сопко и Данила Ясинко, которые знали о нем ничуть не меньше, чем он о них. Но рассказал он все же достаточно, и жандармский капитан, пойдя на сделку, молча предлагаемую этим крестьянином, решил, что арестовать и отца и сына он всегда успеет, а пока неплохо использовать их обоих в своих целях. Вопрос о Шугае имеет слишком большое значение. От него многое зависит, особенно для самого капитана. Ладно, пускай Адам Хрепта идет домой. Выпустить его!

Дербак Дербачок и Адам покинули здание школы, превращенное в жандармские казармы: Адам — счастливый, улыбающийся, Дербак Дербачок — с мокрым от пота лбом, полный тревоги.

Расчет капитана был правильный: поимка Шугая зависела не от каких-нибудь из ряда вон выходящих случайностей, какого-то таинственного везения или загадочного стечения обстоятельств, а от предметов совсем обыденных: родного дома и возлюбленной. Родной дом Шугая — хата возле Сухара, возлюбленная — Эржика. На это его и надо ловить. И он будет пойман на это. Сам он теперь скрывается большей частью в долинах Сухара; туда ходят навещать его и отец и жена. Ладно!