Иван Ольбрахт - Избранное

А пока капитан отдыхал у себя в комнатке, улыбаясь, чрезвычайно довольный своей дипломатической речью, мужики, сняв дома праздничные белые суконные куртки, толковали со своими любопытными женами:

— Врал, как сивый мерин!

— Да что говорил-то?

— Покорно просил нас, чтоб мы ему Николку поймали. Сам, мол, не могу…

Потом вспоминали:

— Дескать: а кто поймает, чиновником будет… Такой дурень!

— Ну, а насчет тридцати трех тысяч?

— Об них, мол, говорить не стану… Тут какое-то жульство!

«Игнат Сопко? — сидя на собрании, думал Абрам Бер, уже осведомленный о столкновении между Дербаком Дербачком и Игнатом. — Этот незаметный парень? До чего же мы слепы, воображая, будто видим каждого насквозь!»

Он стал рыться в памяти, стараясь обнаружить хоть какой-нибудь признак, на который в свое время не обратил внимания. Но так ничего и не обнаружил.

После собрания сам он вслед за Сопко не пошел. Было еще светло, поэтому он послал еврейского мальчика.

— Увидишь, куда войдет Игнат, приходи ко мне в лавку: получишь конфету.

Через минуту мальчик доложил:

— Сопко пошел к Даниле Ясинко.

Ага, Ясинко, старый хвастун и буян! Это другое дело. Прошлую зиму вернул сразу весь долг… Абрам Бер давно уже его подозревал.

Абрам Бер опять страшно взволнован. На щеках между глаз и бородой — красные пятна, сердце колотится, мысль лихорадочно работает, сопоставляя действительное с возможным. Бесспорно одно: если Николу не удастся убить теперь же, в ближайшие дни, этого вообще не удастся сделать. Новый жандармский начальник — дурак, не умеет использовать предоставленные ему возможности, проморгал все свое богатство. Абраму Беру придется самому этим делом заняться… Ясинко!.. Ясинко!.. Да, Ясинко — подходящий человек. Тут нужны как раз такие руки…

На дворе дождь? Тем лучше. По крайней мере Сопко никуда не денется. Переждав два часа, чтобы друзья могли наговориться, и помолившись об успехе предприятия, Абрам Бер взял зонтик и пошел.

Друзья сидели у Ясинко одни. Уже смеркалось, и от дождя в горнице было темно.

Не может ли Ясинко привезти ему воза четыре дров?

Почему нет? Завтра? Ладно.

Абрам Бер сел в углу на лавку.

— Дождь.

— Да, дождь.

С первых же слов все волнение улеглось. Сердце стало биться ровно, нервы успокоились. Абрам Бер подождал. Весь настороже. Ему ходить, а ставка крупная.

— Ну, как вам понравился новый командир?

Ответа не было.

— Ммм, — проворчал, наконец, Игнат Сопко.

И снова молчанье. Обороняются. Испытанным колочавским оружием… Обороняются — значит, чувствуют опасность. Но откуда? От него? Какое недоразумение! Он пришел вовсе не для того, чтобы делать им неприятности, а подбодрить их, подогнать. Пришел только довести до конца дело, так неудачно начатое капитаном. Только помочь им, чтобы в них скорей созрело то, что уже давно зреет.

— Никола — дурной человек, но теперь, когда ему скоро конец, его все-таки жалко, — произнес Абрам Бер медленно и раздельно.

Как бы он хотел в это напряженное мгновенье услыхать их голос, поглядеть им в лицо. Но они молчат, а лица их — просто расплывчатые красные пятна. Ему становится страшно. Он чувствует, видит воочию, как страх ходит по избе.

— Николу поймают, — говорит он.

Они ни о чем не спрашивают, не хотят. Но их праздничные белые рубахи — единственное, что ясно видно в сумерках, — неподвижны. Будто просто белье, развешанное в безветрие на заборе. Даже рукав не шелохнется.

— Живым возьмут… Это для него хуже всего.

Он чувствует, что они ловят каждое слово. Почти видит это.

— После собрания мы были у капитана… Говорили с ним…

Он встал, подошел к окну, наклонился над горшками базилика к самым стеклам, словно его страшно интересует дождь. Но даже и вблизи не мог рассмотреть их лиц.

— Дождь.

И так как это слово прозвучало одиноко, не вызвав ответа, повторил еще раз, возвращаясь снова на лавку, в угол:

— Дождь.

Потом опять заговорил. Медленно, осторожно, словно разматывал спутанную пряжу. В его словах не было обычной лжи; они представляли собой лишь исправление психологических ошибок, наделанных капитаном, лишь опыт, демонстрирующий, как с тем же самым материалом выступил бы он, Абрам Бер, если б это поручили ему. Но этот воображаемый опыт стал в глазах Абрама Бера самой подлинной реальностью.

— Капитан говорил не совсем то, что думал. Это неправда, будто он считает, что жандармы сами не в силах поймать Шугая. И чтобы кто ни увидит Шугая, сейчас же застрелил бы его — это он тоже не всерьез. Это всегда успеется. Сейчас он хочет захватить Николу живьем. Чтоб тот заговорил. Чтоб рассказал все, что знает. И он захватит его живьем. Он договорился с двумя выпущенными из тюрьмы товарищами Николы. Не знаю только, с кем. План с ними разработал. Говорит, на днях поймают. Этот капитан побашковитей прежнего. У него есть список всех, у кого Никола ночует; с ними он тоже договорился. Ежели тем двум не удастся, зимою мужики ему Николу, веревками связанного, с гор приведут. Если только эти тридцать три тысячи не заграбастает прежде Дербак Дербачок. Я слышал, он на собрании грозил до Николы добраться. Для него это вопрос жизни и смерти: либо Николка, либо он… Нет, Николе теперь не вывернуться… Кончено… Нипочем…

Две белые рубахи на заборе — неподвижны.

— Большие деньги. Ай-ай-ай! Целое состояние. Теперь ведь не то, что во время войны, когда за корову тысячи платили. За такие деньги брат брата, сын отца продаст.

Протянув левую руку вперед, в полутьму, Абрам Бер прижал к мизинцу большой палец правой.

— Первое: тридцать тысяч от еврейской общины. На бочку. Сейчас же. Без задержки. Уже приготовлены: у капитана в кассе лежат.

Он прижал большой палец к безымянному.

— Второе: три тысячи — от государства.

Большой палец передвинулся к среднему.

— Потом — тридцать тысяч контрибуции, наложенной на Колочаву. Ежели Николу поймают, ее снимут, и село, понятное дело, наградит того, кто помог поймать.

Наконец, Абрам Бер дошел до указательного.

— Теперь насчет службы, о которой говорил капитан, — вот как: хочешь лесником стать — становись лесником, обходчиком — будь обходчиком; хочешь всю жизнь ничего не делать, только господам пиво да колбасу носить, получай место рассыльного в какой-нибудь канцелярии в Ужгороде. И ко всему — еще пенсия… У-уй, сколько денег!

Абрам Бер посидел еще немного. Поглядел в окошко на дождь, сказал что-то о дровах и подводах. Потом ушел.

В горнице было тихо. И душно после теплого дождя.

Одна из праздничных белых рубах шевельнулась и сделала попытку встать. Но не встала.

— Николу поймают, Данило.

И лишь после долгого молчания глухой, упавший голос произнес в ответ: