Иван Ольбрахт - Избранное

Тоник кивнул.

— Что он сказал?

— Ничего особенного. Расспросил обо всем и пожал плечами. Тебе привет.

Они стали ложиться спать. Тоник с Анной — на кровати, Ярда — на тюфяке на полу.

Этой ночью родился молодой пролетарий, которому суждено стать не бойцом, как его отец, а строителем будущего.

Ярда уснул на рассвете, но вскоре его разбудил шум и свет лампы. Тоник быстро одевался, Анна лежала на кровати, ее голубые глаза были устремлены в потолок, губы закушены. Она тяжело дышала и тихо стонала.

— Побудь с ней минутку, — сказал Тоник студенту и торопливо ушел.

Ярда поспешно оделся и босиком, на цыпочках подошел к кровати, двигаясь тихо, потому что каждый неосторожный шаг был бы сейчас святотатством. Он стал в ногах постели. У Анны начались схватки. Глаза ее были закрыты, губы закушены. Она вцепилась пальцами в складки одеяла и с трудом сдерживала стоны.

Чувствует ли Анна, что он здесь, около нее? Хорошо, если нет. И что ему делать? Нельзя же бездеятельно смотреть в ее страдающее, лицо, переживать ее боль и мучения, оставаясь беспомощным и подавленным, и ничем не помочь ей, Анне!.. «Ах, все это фальшь и пустые слова, — твердит себе студент. — Разве ее боль — это моя боль? Кому нужно мое сострадание? Что делал бы Тоник на моем месте?» Ярда пытается представить себе это. Да, правда, они совсем разные люди.

Анна, не открывая глаз, жалобно просит:

— Яроушек, уйдите, пожалуйста, мне стыдно.

Ярда густо краснеет и уходит на кухню. Там он стоит в темном углу у плиты и думает: «Зачем я здесь? На что я годен и кому нужен?» Его охватывает острое желание упасть в чьи-нибудь объятья, склонить голову на чье-нибудь плечо. Но на свете нет такого близкого ему человека. Сжав голову руками, Ярда прижимается лбом к кафельным плиткам. Из комнаты доносятся громкие стоны Анны.

Возвращается Тоник с акушеркой. В квартире начинается возня. Тоник зажигает в кухне свечку, растапливает печь, приносит из коридора в ведрах воду, ставит ее на плиту, моет корыто. Все это он делает быстро и ловко, не произнося ни слова. Его длинная тень колеблется на стенах и потолке. На Анну он почти не смотрит. «Вот какова она, простая, настоящая любовь», — мелькает у студента Ярды.

Акушерка делает свое дело. Разбуженная шумом, прибежала Чинчварова в нижней юбке, прикрыв плечи цветастым платком.

— Ничего, ничего, матушка, — говорит она, подойдя к Анне. — Этого не миновать, все мы это испытали. Только не хнычь! Перину уберите прочь! А если уж очень больно, покричи как следует, это помогает… Позвольте-ка, тетка… Ого, какая роскошь — свивальнички! У меня бывала просто холстинка.

Стоны роженицы все усиливались, переходя в крики.

— Так, так, — приговаривала Чинчварова. — Не жалей голоса. Пусть-ка там, за стеной, Клабаниха уймет свои нервы. Может спеть себе свое любимое танго «Жиголо».

«Вот, — терзался Яроуш, — насколько даже это грубоватое дружелюбие полезнее, чем вся моя никчемная любовь!»

Тоник продолжал хлопотать. Он варил кофе для акушерки, ибо ей полагалось дать кофе. Тоник всегда знал, что и в каком порядке нужно делать.

— Тоничек! — раздался из комнаты испуганный крик Анны. Тоник пошел туда. Ярда остался в кухне. Он стоял там в углу, босой и полуодетый, никому не нужный, чужой, лишний. Чинчварова заметила его, проходя через кухню.

— А вы тут зачем, молодой человек? — спросила она, смерив его взглядом. — Уходите-ка отсюда, вам тут сейчас не место. Идите куда-нибудь в кафе.

Ярда проскользнул в комнату за своими вещами. Там, словно в тумане, он увидел Анну, обнаженную, с широко раскрытыми глазами, любимую Анну, охваченную страшной, стихийной болью. Ее белокурые волосы разметались вокруг головы. У постели стоял Тоник, Анна вцепилась в его руку. На этот раз она не заметила студента.

Отчаяние овладело юношей.

Крадучись, выбрался он из комнаты с охапкой своей одежды в руках. Никто не обратил на него внимания. Ярда одевался на темной площадке лестницы, одевался долго, прижимаясь лбом к холодной стене и замирая в такой позе.

Когда привратница выпустила его на улицу, уже светало. Ярда решил ждать около дома, пока выйдет кто-нибудь из жильцов второго этажа и можно будет разузнать о бедняжке Анне.

Над крышами заводов Кольбена высится вагранка. По ночам она сияет алым заревом, а иногда извергает к небу языки огня, привлекая внимание прохожих. Эта вагранка представляет собой громадный металлический цилиндр, основание которого находится внизу, в чугунолитейном цехе, где работает Тоник.

Наверху, у жерла вагранки, на узких железных мостках, работают старый Литохлеб и Эда Ворел — плечистый кудрявый парень. Рукава у Эды засучены, рубаха на груди распахнута; он вечно измазан угольной и ржавой железной пылью. Подъемник подает сюда со двора вагонетки с железным ломом, собранным во всех концах города — на складах, на свалках и задних дворах. Чего только тут нет — лопнувшие котлы и сломанные ключи без бородок, отслужившие свое вагонные колеса, старые обручи и радиаторы и даже шрапнельные стаканы и снаряды крупного калибра. Восемь часов в день Эда Ворел работает лопатой, бросая весь этот лом в жерло печи, чередуя металл со слоями кокса и извести. И вагранка ненасытно пожирает металл, топливо и белую известь и лихорадочно переваривает их при температуре в тысяча двести градусов Цельсия.

Внизу, в литейном цехе, бурый мощный ствол вагранки похож на дерево с ободранной корой. В гладкой поверхности этого ствола прорублено окошечко, не больше чем в дверях тюремной камеры. Металлическую ставенку этого окошечка можно в любой момент откинуть и через слюдяную пластину заглянуть в нутро вагранки, простое, как желудок червя, превращающий пищу в кровь. Сквозь кокс и известь, похожие на белый лед с розовым оттенком, падают красноватые капли, сливаясь в темные струйки. Металл, который еще час назад был железным ломом, сейчас превратился в кровь вагранки, а еще через час станет деталью машины. Кровь вагранки, как и кровь рабочих литейщиков, принадлежит капиталу, ибо ни людей, ни печи здесь не кормят даром. Кровь вагранки будет выпущена через отверстие величиной с ладонь, — сейчас оно замазано глиной, и его не видно.

Четыре часа дня. Приходит литейный мастер с длинным стальным шестом и подкалывает им печь, словно скотину на бойне. Из брюха вагранки брызжет густая бело-розовая огненная кровь и течет по желобу, озаряя белым отблеском цех и лица людей. У желоба становятся рабочие, как всегда попарно, держа в руках ковши на длинных рукоятях. Они наполняют эти ковши огненной кровью вагранки и быстро переливают ее в литейные формы. В цехе вдруг словно расцветают десятки алых цветов. Воздух становится горячим, наполняется едким, кисловатым запахом. Если песчаные формы плохо просушены, литье брызгает чуть не до потолка и оттуда горячими дробинками падает на головы и за воротник литейщикам…