Иван Ольбрахт - Избранное

Яндак поглядел на сына. Образ раскрасневшегося юноши расплывался в его глазах, как в тумане. Депутат Яндак почувствовал страшную слабость.

— Что с тобой, папа? — удивленно спросил Ярда.

И тогда отец собрался с духом.

— У меня есть другие сведения, — нетвердо начал он и продолжал с ненатуральной решительностью: — Немцы не пойдут с нами. Всякое наше революционное выступление обречено на провал.

Студент подскочил к нему и ухватил его за рукав. В глазах юноши было отчаяние.

— Ты с ума сошел, папа! — крикнул он.

Осенние дни коротки. На фешенебельных улицах Праги, Народном проспекте и Пршикопах, это, конечно, незаметно. Там, едва начнет смеркаться, загораются фонари, вспыхивают витрины ювелирных и галантерейных магазинов, за стеклом ослепительно сверкает белоснежное мужское белье и тонкий фарфор, на фасадах домов сияют светящиеся буквы реклам. А Есениова улица уныла и неприглядна осенью. Столбы электрических фонарей расположены далеко друг от друга, желтые шары на них болтаются, как головы казненных. Освещенное окно бакалейной лавочки выглядит сиротливо на темном фасаде большого дома и никого не веселит своим видом. Так же уныло и в доме. В узком подъезде горит под потолком десятисвечовая лампочка, а в полутемном общем коридоре, холодном и пропахшем всякими запахами, торжествующе светится только одно окно, закрытое полосатой занавеской. Это квартира унтер-офицерши Клабановой, единственной обладательницы электросчетчика. За кухнями, из окон, выходящих на запад, еще видна тоненькая полоска блеклого неба, в комнатах уже не светло, по еще и не темно; лампу зажигать не стоит, потому что керосин дорожает с каждым днем.

Анна с тревогой ждала родов. Конечно, роды — это самое обычное дело, все рабочие жены в этом доме рожали детей, делали аборты, хоронили новорожденных. Детские гробики — обыденное явление на Есениовой улице. Но как ни вспоминала Анна обо всем этом, все равно дома одной жутко и тоскливо. В этом, конечно, нельзя никому сознаваться, — Анна знает, что соседки стали бы смеяться над ней, а Чинчварова сказала бы: «Ишь какая чувствительная графиня! Не хочешь ли ты уже сейчас завалиться в постель? Я родила семерых живых и двух мертвых и всегда на другой день уже стояла у плиты или у корыта».

Анне было очень тоскливо без Тоника в такие сумрачные вечера. На этой неделе в литейном цехе готовили модель станины для большого токарного станка, Тоник работал сверхурочно и возвращался поздно. Но почему-то сегодня догорающий осенний день особенно гнетуще подействовал на Анну. Сердце ее сжалось, как сжимается перед бурей сердце птички, прижавшейся к стволу большого дерева.

Она не могла усидеть дома. Набросив на голову платок, она пошла встретить мужа и долго прохаживалась у решетчатых ворот завода, боясь отойти далеко, чтобы не разминуться с Тоником. Уже совсем стемнело. При свете, падавшем из окон цехов, был виден только посыпанный песком двор завода. Наконец, Анна увидела Тоника. В группе других рабочих он вышел из литейного цеха и торопливо прошел в проходную, к контрольным часам. Оттуда он увидел Анну, которая стояла, держась за железные прутья ограды. Тоник издалека улыбнулся ей.

Сторож открыл ворота. Тоник сжал руки Анны. Ее голубые глаза сказали ему: «Мне скучно без тебя и очень страшно, Тоничек». Его твердый взгляд ответил: «Я тоже беспокоюсь о тебе, Анна. Но мы сделаем все возможное, чтобы роды прошли благополучно. Не бойся!» Все это было сказано глазами, а губы не произнесли ни слова. Плечом к плечу Тоник и Анна пошли по улице.

— Я провожу тебя до дому, Анна, — сказал он. — А потом поеду в Коширже. Яндак выступает там на митинге, мне надо поговорить с ним. Но я не останусь до конца и скоро вернусь.

— Приходи скорей! — сказала Анна, прильнув к нему.

Дойдя до первого углового фонаря, он увидел в тени фонарного столба Ярду Яндака, шедшего какой-то нетвердой походкой. «Легок черт на помине… или хотя бы чертенок», — хотел пошутить Тоник, но не пошутил, заметив, что студент понурил голову и лицо у него расстроенное. Тоник и Анна остановились. «Что случилось с Яроушком?» — подумала Анна.

Увидев своих друзей, студент не удивился и даже не поздоровался. При свете фонаря его лицо казалось еще бледнее.

— Я был у вас, — сказал он. — Чинчварова сказала мне, что ты на сверхурочной…

«Правильно. Но почему он как-то странно говорит все это?» — подумали Тоник и Анна, вопрошающе глядя на Ярду.

— У меня к тебе просьба, товарищ Кроусская. Разреши мне переночевать у вас несколько дней.

— Ну конечно, — ответил Тоник.

— Приходите, Яроуш! — добавила Анна.

Но это еще не было объяснение. Оба они ждали, что скажет дальше Яндак-младший.

— Я больше не вернусь домой. Перееду к дяде. Он, правда, тоже буржуй, но у меня больше никого нет. Его сейчас нет в городе, он вернется дня через три…

Кроусским оставалось только удивляться и ждать какой-то недоброй вести.

Брови юноши дрогнули, в глазах мелькнуло отчаяние.

— Отец изменил нам! — воскликнул он.

Это было как взрыв бомбы. Тоник тоже побледнел, ему вдруг вспомнились лакированные туфли жены Яндака. Он воинственно выпрямился и чуть наклонился вперед, сжав кулаки. В его глазах сверкнула ненависть. Так они несколько секунд стояли друг против друга. Ярде хотелось только одного: упасть кому-нибудь на грудь и заплакать. Рядом стояла Анна, сочувственно глядя на него.

— Пойдем, рассказывай! — твердо сказал Тоник.

Они пошли. Рассказ Ярды был недолог. Отец вдруг переменил ориентацию. Он за сохранение прежней политической линии социал-демократов и против создания новой партии. Он считает, что надо выждать. Сейчас всякое революционное выступление было бы обречено на неудачу. Отец ссылается на примеры Финляндии и Венгрии и утверждает, что революционная волна в Германии идет на убыль, а против России готовится вооруженная интервенция всех стран. Рабочее государство неминуемо будет разгромлено…

— Что-то странное случилось сегодня с отцом, — заключил Ярда.

— Ты ему доверяешь?

— Нет, — был тихий ответ.

— Может быть, у него есть какие-нибудь сведения, которых нет у нас?

— Нет.

— С кем он сегодня виделся?

— Насколько мне известно, ни с кем. С утра он работал дома, потом поехал на процесс..

Тоник даже не спросил о приговоре, хотя еще не знал о нем.

— Знает еще кто-нибудь об измене твоего отца?

— Нет, ты первый.

Тоник быстро зашагал к ближайшей телефонной будке. Бросая кроны в автомат, он стал искать по телефону партийных руководителей и, наконец, дозвонился до секретаря районной организации.

— Депутат Яндак изменил нам! — взволнованно сообщил ему Тоник и передал свой разговор с Ярдой. — Собака Яндак! — воскликнул он в заключение, вспомнив, как он в Народном доме извинялся перед депутатом. Трубка молчала. — Ты слушаешь? — беспокойно крикнул Тоник.