Николай Лейкин - Неунывающие россияне

К калитке подходит дачница.

– А ты, начальство, чем-бы бабок то рекомендовать, лучше-бы за комарами смотрел. Смотри, сколько их. Жалят напропалую, – шутит она.

Сотский лукаво улыбается и снимает картуз.

– Помилуй, ваше бого… бого… вдохновение, – бормочет он. – Нам за комаром с палкой гоняться нельзя. Опять-же комар от Бога и ему такое положение, чтобы он по вечерам жалил и даже во всю ночь. Комар у человека кровь полирует. Уж это положение такое: теперича утром и на солнце муха обязана кусать, в полдень овод летит и оса; на травку присядете, тут дело муравья вас жалить, в одежде блоха обязана вас жрать и другая нечисть. На даче без этого невозможно.

– Это без блохи-то?

– А хоть-бы и без блохи. К тому-же, ваше благоутробие, блоха заводится от женского сословия. Вот вошь, так та от заботы.

– Проходи, проходи! Заврался уж… – гонит его дачник.

– Зачем завраться? Вы почитайте-ка в книжке… Дозвольте, сударь, цигарочки, окурочка…

– Я тебе говорю – проваливай! Вот тебе гривенник…

Сотский, заплетая ногами, отходит, встречает какого-то мужика и кричит: «во фрунт!».

В палисадник вбегает горничная.

– Ну, что, купила ты сахару? – обращается к ней барыня.

– Да не дает лавочник сахару, сударыня, отвечает горничная. Вы, говорит, у нас чай не покупаете, так нет вам и сахару. Нам, говорит, только от чая и барыш, а на сахар наплевать, потому пол-копейки на фунт пользы. Ваш барин и крахмал, и чай из города привозит, так пусть, – говорит он, – и голову сахару на себе волокет.

– Странно. Сходи в другую лавку.

– Здесь, сударыня, все лавки одного хозяина. Не дали в одной, не дадут и в другой. Тут, в Парголове, ежели жить, то нужно все припасы в лавке забирать, а то они мстят. Поминал и о масле, зачем у чухонца брали. Говорил и о картофеле. «Мы, говорит, только молоко и творог с сметаной допущать можем, потому с этим товаром нам некогда возжаться».

– Петр Иваныч, как-же быть? У нас ни куска сахару. Не с чем чай пить, – обращается жена к мужу. – Делать нечего, надо хоть осьмушку чаю купить в этой лавке.

А на шоссе между тем поднялось целое облако пыли. Пронеслась кавалькада: двое мужчин и одна дама. Деревенския лошадёнки семенят ногами и мчатся. Всадники сгорбились и держатся за гривы, брюки у них поднялись к коленам. У амазонки свалилась с головы шляпа и висит на затылке, придерживаемая шнурочком.

– Иван Гаврилыч! Василий Прокофьич! господа! тише, тише, Бога ради! Я туфлю потеряла, – кричит она, силясь остановить лошадь; но тщетно.

Стоящие за воротами мужики, хозяева дач, хохочут. Мальчишки бегут сзади и швыряют вслед камнями.

– На двор скорей, барыня, заворачивай, – на двор! – раздаются возгласы.

Вышли из палисадников дачники и тоже глядят. Идут толки.

– Ах, это опять она… Как её?.. Трясогускина. Муж у неё не то провизор, не то мозольный оператор, – говорит жирный лысый мужчина.

– Какое! Что вы! Он просто слесарь-водопроводчик, – поправляет его шепелявая дама с дыркой, величиною, с горошину, вместо рта. – Она с банкиром от Казанского моста всё путается. Мы её Матроской прозвали. Шляпа у неё такая была.

– А бойкая! Ведь она прошлый год уж сверзилась с лошади и вывихнула себе ногу, так нет, неймётся. Лоб разбила. Лошадь её в ворота понесла да о перекладину.

– Ну да, она самая и есть. Это какая то двух-жильная. Кроме того, в нынешнем году она тонула у нас на озере. Вытащили и насилу откачали. Помните, гимназист-то утонул?

– У нас, сударыня, без этого невозможно, потому препона. Сам, воденик безприменно семь потоплениев требует, – вмешивается в разговор мужик. – У нас озеро строгое, даже и генералы тонули. Подполковница повзапрошлом году с монахом… потом купец с брилиантовым перстнем. Тысячу рублев перстень-то!.. Скотский доктор один…

– Ну, довольно, довольно! Ступай прочь, – обрывает его дачник.

– Мы и пойдем… Это верно… А только дозвольте, господин, папиросочки.

– На, соси!.. Смотрите, смотрите, Вера Степановна. Вон еще всадник. Ведь это от ихней же партии отстал.

На улице, действительно, был всадник. Лошадь прижала его к забору, терла о доски и не шла ни взад, ни вперед, не взирая ни на какия понукания. Вид его был жалок. Он был без шляпы, штаны разорваны. По пыльному лицу текли потоки пота, что давало ему вид зебры. Около него толпились мужики и мальчишки. Он еле переводил дух.

– Ты откуда, барин, лошадь-то взял? – приставали они к нему с вопросом.

– Ох, из Кабловки, измучила проклятая! Как дерево или забор, так сейчас к нему и прижмет. Всю гриву у анафемы вырвал… – отвечает он.

– А ты её по брюху ногами не щекоти. Наши лошади этого не любят.

– Куда ж мне ноги-то деть? Не отрубать же их.

– А ты растопырь! Поможем-ко ему, дядя Парамон. Барин хороший, даст на водку, – говорит мужик с рваной клинистой бородкой. – Берись за повод, а я сзади хворостиной…

Пробуют, но дело на лад нейдет. Лошадь не трогается с места.

– Вот варварка-то! Хоть каленым железом жги! Тяни её, тяни, а я особым манером…

Мужик упирается руками лошади в зад, но то же тщетно. Мальчишки бьют её ногами под брюхо.

– Как вы смеете лошадь бить, мерзавцы! – кричит на мальчишек подходящий дачник в коломенковой паре. – Вот, как нарву вам уши, да дам по хорошей затрещине… Со скотом нужно обращаться ласково. А ты, чертова образина? Не сметь её трогать! а то сейчас в стан отправлю. Я член общества покровительства животным.

– Знаете что? – нельзя ли её хлебцем поманить, – вмешивается в разговор какая-то девица. – Погодите, я сейчас вынесу кусочек.

Приносят хлеб. Мужик дает лошади сначала понюхать, потом отодвигает и манит. Лошадь трогается, хватает хлеб и снова останавливается, прижимая всадника к столбу.

– Ой, ой! Что это? – кричит он. – Да здесь гвоздь!

– А ты потерпи! Ну, чего орешь? Лошадь не коляска на пружинах. Давайте, барышня, еще хлебца.

– Постой, Парамон! Мы ей спервоначалу глаза завяжем и так попробуем.

– Только бить не смей! Слышишь? А то я так звиздану вот этой палкой по затылку!.. – кричит «член покровительства».

– Давайте, барин, платок.

Всадник ищет в карманах платка, но не находит.

– Потерял должно быть, на дороге, – говорит он. – Постойте, я вам сейчас дам вещь, чем можно связать. У меня бинты есть. Попросите барышню-то уйти, а то неловко.

– Уйдите, барышня.

Всадник снимает с живота бинт и отдает мужикам. Те завязывают лошади глаза.

Начинается гиканье. Лошадь тащат под уздцы, подпихивают сзади.

– Эх, конь-то! – восклицает проходящий мимо маляр с кистью. – Только в цирке и показывать! Двое ведут, четверо ноги переставляют и двое в зад пихают.

Кой как лошадь трогается.

– Ну, теперь с Богом, с Богом! Держи только ноги круче! – кричат мужики.