Николай Лейкин - Неунывающие россияне

– Ну, и чудесно! Теперь чайком побалуетесь, а там проминаж… Пища у вас хорошая, сытная. И мы от вашей пищи крохами сыты. Кабы не вы, подохли бы… Сами возьмите, что у нас за народ живет? Чиновница с дочкой вот в этой дачке селёдкой, да кофейными переварками питаются, полковница, что на верху…

– Полковница! Может только рядом с полковником лежала. Ты читал ли паспорт-то?

– В паспорте, это точно, сказано, что она вдова подпоручика, ну, а сама она себя полковницей величает. Полковница эта, говорю, без дров живет, потому она на керосиновой лампе себе варево делает. Чай, да булки, а суп – ложкой ударь, пузырь не вскочит. На что тут нашему брату покуситься? Наверху, опять, чиновник – тот окурки цигарок по земле сбирает, да в трубке курить; восьмушкой лошадиной колбасы обедает. Знали бы и не пустили. Одно – дачу нанимал другой барин, а он переехал. В прошлом году он жил на соседской даче, так его только в декабре выжить могли. Ей-Богу! Шубёнки никакой. Чуть не подох! К будочнику в будку греться бегал. А то, так у дворника сидит. Да уж потом пущать не стали, потому на каверзы пустился. Не жрал он тут дня три; прибегает в дворницкую, видит дворничиха лапшу хлебает, облизнулся и говорит: «смотри-ка Ульяна, что народу на улице собралось, шар летит, да таково низко, пренизко». Та, дура, само собой, и выскочила на улицу шар смотреть, а он лапшу-то съел, опрокинул чашку, да и говорит, что это кошка. Вот какие, сударь, дачники! С полицией сгоняли; так и денег не отдал. «Я, говорит, обязался в конце лета за дачу заплатить, а для меня еще и посейчас лето». Это в декабре-то! А вы у нас дачники желанные… дай Господь…

Брюхо купца колышется, уста разверзаются для улыбки.

– Ну, это голь, шмоль и компания, – говорит он, лезет в карман за пяти-алтынным и суёт его в руку дворнику.

– Много, сударь, благодарны, – кланяется тот и продолжает свой путь с вёдрами.

Купец выходит за ворота, и остановясь на мостках, смотрит на речку. По речке, в барочных лодках, купленных за два с полтиной, катаются дачники. Лопата заменяет руль, вместо уключин весла прикреплены верёвками к палкам. Вот три чиновника катают барышню в соломенной шляпке; двое на вёслах, один на руле. Гребли, гребли они, заехали в ботвинью и сели на мель. Барышня визжит.

– Помилуйте, чего вы? Страшного тут ничего нет. Мы сейчас на баграх пройдем, – утешают они её, вскакивают с мест, упираются вёслами в грунт, но ещё больше залезают на мель.

Лодка не идет ни взад, ни вперед.

– Ну, что-же вы наделали? Как вам не стыдно! А ещё хотели на Лаваль-дачу. Как-же мне на берег-то попасть? Ведь не в брод же идти, – чуть не плачет барышня.

– Не беспокойтесь, Анна Дмитриевна, сейчас мы вас снимем с мели и доставим на Лаваль. Эй, почтенный! – кричат гребцы мужику на барке. – Сделай милость, влезь в воду и сними нас с мели!

– На полштоф дашь? Меньше ни копейки! – отвечает мужик и, почесывая спину, отворачивается.

– Ах, Боже мой, дайте ему. Пусть он нас снимет с мели, – упрашивает девушка.

Гребцы переглядываются друг с другом и шарят у себя в карманах.

– Миша, есть у тебя деньги? У меня в том сюртуке остались.

– Нет, я дома забыл. Нет-ли у Феди?

– У меня всего восемь копеек.

– Врёшь, ты вчера у экзекутора занял целковый.

– Не целковый, а пятьдесят рублей занял у экзекутора, – вспыхивает как пион Федя, – но они у меня дома. – Почтенный, ну, сними сапоги и спустись в воду. Мы тебе восемь копеек дадим. Все-таки на шкалик.

– И мараться не стоит. Уж коли сел на мель, так и сиди, – бормочет мужик и даже не оборачивается.

Гребцы почесывают затылки.

– Ах, Господи! Так как-же нам быть-то? – восклицают они хором. – Нужно самим раздеваться и лезть в воду.

– При мне-то? Что вы! Разве это возможно? Да вы с ума сошли, – говорит барышня.

– Да вы, Анна Дмитриевна, не беспокойтесь. Мы только снимем сапоги и засучим штанины, а остальное всё будет в порядке. Видали в театре венецианских рыбаков? вот и мы так-же.

– Нет, нет, это невозможно! Всё-таки ноги ваши…

– Только до колен; брюки и весь остальной состав останутся. Ну, посудите сами, что ж нам делать! Не прибыли же воды ждать. Наконец, вы можете отвернуться, закрыться зонтиком.

– Попросите вон у тех мущин, что на лодке, чтобы они попробовали нас за веревку потянуть. Киньте им веревку от нашей лодки, – упрашивает барышня. – Господа, будьте столь добры, не можете-ли?.. – обращается она к гребцам другой лодки.

Делается буксирная попытка, но тщетно. Лодка так и врезалась.

– Делать нечего, надо раздеваться. Отвернитесь, Анна Дмитриевна. Федя снимай сапоги!

– Я сниму, но пусть и Вася снимет. Все и влезем в тину. Снимай Вася.

Вася смущен.

– Не могу я при ней снимать сапоги, – шепчет он. – У меня внизу не чулки, а портянки. Ну, что за вид?

– Важное кушанье! – у меня и того нет, я на босу ногу.

– Не кричи, пожалуйста. Ты другое дело, за ней не ухаживаешь, а я виды на неё имею. Наконец, вы и двое можете стащить лодку.

– Нет, вдвоём мы не полезем! Ужь лезть, так лезть всем троим.

– Да пойми ты, я на линии жениха. Я ей два раза по фунту конфект подарил и ликерное сердце.

– И как это, господа, вы на гуляньи и вдруг без денег? – говорит девушка.

– На кислые щи я взял восемь копеек.

– А я вынул десять рублей, положил на стол и вдруг…

– Да полезайте же, господа!

– Сейчас, сейчас. Отвернитесь. Снимай, Вася, сапоги, она отвернулась и не увидит (идет шёпот).

– Ей Богу, увидит, она глазастая. Видишь, из-за зонтика смотрит. Заслони меня.

Кое-как гребцы снимают сапоги, засучивают брюки и лезут в воду.

– Ой, да здесь яма. Смотрите, я по брюхо в воде. Ну, что теперь делать? и штаны и визитка…

– После обсудим. Пихай лодку! Ну, понатужимтесь! Раз, два.

– А вы, господа, дубинушку затяните, ходчее пойдет, – глумится с барки мужик. – Эх, а еще господа! Трех гривенников пожалели! Сейчас видно, что стрюцкие!

– Молчи, чёртова кукла!

– Чёртова кукла, да вот не для тебя! У!.. крапивное семя.

– Федор Федорыч, не ругайтесь, плюньте на него! – упрашивает девушка.

– Я те, барышня, плюну! Тонко ходите, не равно чулки отморозите!

Мужик сбрасывает с барки полено и обдает брызгами компанию.

– Послушай, мерзавец, я городового позову!

Лодка сдвинута. Гребцы влезают в неё и начинают одеваться. С Васи льется вода.

– Послушайте, что это за свинство! Где-же мой сапог? Вы его в воду уронили. Ну, как-же теперь на Лаваль? Я без сапога. Кто ж его кинул? Вон из воды ушко торчит.

Сапог достали, вылили из него воду, но он не одевается на ногу. Приходится ехать домой.

А на берегу, уперши руки в боки, хохочет «обстоятельный» купец.

– Иди, Кузьма Данилыч, самовар давно готов! – кричит ему жена.

Купеческое семейство располагается на дворе за самоваром и начинает пить чай, а напротив, на том-же дворе, на полуразвалившемся балконе идут пересуды.