Николай Лейкин - Неунывающие россияне

Коновал жил на квартире тихо и смирно. Правда, по временам напивался пьян, но не буянил, и по уверению хозяйки, «безобразиев не делал». Раз только ночью потребовал он у неё водки и когда она, за неимением её, отказалась дать, то начал колотить по столу и запел ей назло «со святыми упокой», но вскоре повалился поперег своего ложа и захрапел. На свои он пил редко. Он пользовался такою популярностью и таким почетом, что ему только стоило показаться в трактире или кабаке, как сейчас находились люди, желавшие его угостить. Хозяйка, питавшая к нему при переезде его к ней на квартиру какой-то непреодолимый страх, мало-помалу привыкла к нему, перестала трепетать в его присутствии, но все-таки по-прежнему была предупредительна в его малейших желаниях. Но всех больше боялась его и в тоже время имела к нему какую-то симпатию – прачка Василиса. Без приказания и просьбы с его стороны, она стирала ему белье, мыла два раза в неделю пол и окно в его комнате, прибирала его добро; всякий раз, когда пила сама, старалась ему предложить кофею, и раз, заметив даже, что у него всего на всё одно полотенцо, запихала ему под подушку своё собственное. И все это делала она безвозмездно, не слыша даже слова «спасибо». Коновал-же, наоборот, за все её услуги платил ей косым взглядом, грубостью и надменностью. Заварит ли она щёлок и начнет стирать бельё, он сейчас же является и говорит: «Опять навоняла! Вот-бы тебя саму этим щёлоком ошпарить»; вмешается-ли она в разговор, коновал сейчас обрывает её фразой: «уж молчи, сиди толчеёй, коли гирей пришибло». Слово «дура» и изречение, «что у бабы волос долог, а ум короток», слышала она на дню по нескольку раз. Нелюбезность его к ней дошла до того, что раз он заподозрил её даже в краже обмылка, который принес с собой из бани. А между тем, такую нелюбезность трудно было объяснить, так как Василиса кроме услужливости была красивая молодая баба, лет двадцати восьми. Она имела удивительно доброе сердце, не сердилась на грубости и брань коновала и продолжала ему услуживать. Достаточно коновалу было прилечь на постель, и, ежели это Василиса замечала, тотчас начинала ходить на цыпочках и каким-то шопотом с присвистом сообщала хозяйке и жиличкам, что «Данило Кузьмич опочивать легли». Выйдет ли он поутру из своей коморки умыться перед рукомойником, она тотчас же бросается к рукомойнику и подливает туда свежей воды. Ни ответа на поклон, ни ласкового слова Василиса до сих пор ещё не получала от коновала.

Однажды коновала позвали к какой-то вдове купчихе. Коновал отправился. Купчиха приняла его; когда же он спросил, какая у неё болезнь и что ей надо? она долго не решалась сказать, раза два убегала в другую комнату и наконец, закрыв лице платком, объявила, что ей нужно приворотного зелья. Оказалось, что вдова по уши втюрилась в какого-то молодого приказчика из Гостиного двора, но тот, невзирая на её палительные взоры и, как кузнечный мех, сильные вздохи, не обращал на неё никакого внимания. Выслушав чего от него требовали, коновал не смутился, пощипал свою бородку, высморкался, спрятал платок и, подбоченившись, сказал:

– Вам приворотного зелья? Можно. Такого дадим, что в месяц в щепу изсушит.

– Ах зачем вы? Он такой хороший. Когда-же вы мне этого зелья принесете? – спросила она.

– Послезавтра готово будет и доставим. Только зелье это не дёшево будет, потому тут, окромя собачей и кошачей крови, волчий зуб требуется. Меньше пяти рублеёв нельзя.

Вдова согласилась с радостью, тотчас же дала пять рублей, велела поскорее приносить зелье, и угостила коновала до отвала. Коновал пробыл у вдовы до вечера и напился у нея, как говорится, «до елико можаху», так что, по её приказанию, был посажен кухаркой и дворником на извозчика и отправлен домой. По дороге он раза два свалился с дрожек и весь вывалялся в грязи.

Хозяйка и жиличка сидели в кухне, перекидывались словами и уже собирались спать, как вдруг со двора раздался стук в двери и крик: «эй вы, чертовы матери! Отворяйте»! Дверь отворили. На пороге стоял еле державшийся на ногах коновал. Женщины так и всплеснули руками. Василиса бросилась было поддержать его, но он крикнул: «брысь», пихнул её в грудь, и цепляясь за углы и мебель, отправился к себе в коморку, где, разбросав свою одежду, повалился на кровать и заснул.

На утро коновал проснулся с страшною головною болью. Потянувшись и открыв свой единственный глаз, он увидел Василису. Она ходила по его коморке и подбирала разбросанные им с вечера тулуп, кафтан, шапку и жилетку. Из предосторожности, чтобы не разбудить его, она даже сняла башмаки и была босиком.

– Ты что здесь шаришь? – крикнул он на нее.

Она вздрогнула и уронила жилетку, которую держала в руках.

– Будьте покойны, Данило Кузьмич, всё цело будет, проговорила она, немного оправившись. – Я вот только приберу.

– Знаем мы это: цело-то будет. Вонь прошлый раз обмылок пропал.

– Данило Кузьмич, верьте Богу, вот образ сниму, – не брала я вашего обмылка!

– Заговаривай зубы-то! Знаем мы…

Последовало молчание. Коновал глядел на Василису. В комнату заглянула кошка. Василиса пихнула её ногой.

– Ах, Господи! Как вы извалялись! Cтрасти Божия! – прервала наконец она молчание, разсматривая полу кафтана. – Ужо замыть надо.

– Не твое, дело! Я извалялся, а не ты! – огрызнулся коновал.

– Я не в обиду, вам, Данило Кузьмич, а так только к слову… Данило Кузьмич, у вас голова-то, поди, смерть трещит, хотите я вам уксусу привяжу? предложила она.

Коновал подумал.

– Ну давай… только живо!

– Живым манером! Долго-ли тут…

Василиса бросилась из комнаты и через минуту уже воротилась и подвязывала коновалу голову полотенцем, обмоченным в уксусе. Кроме уксусу она принесла с собой и осьмушку водки. Повязав коновалу голову, она налила из осьмушки стаканчик, и, подавая ему, сказала:

– Выкушайте, Данило Кузьмич. Оно с похмелья-то освежает. Сейчас оттянет.

– Уж обшарила карманы-то там… Тоже народец! Не догляди только… процедил коновал, однако взялся за стаканчик.

– На свои, Данило Кузьмич, видит Бог на свои кровные купила.

– Знаем мы эти свои-то… Там у меня пять рублев было?

– Вот они. Как были в жилетке в кармане, так и остались. Золото рассыпьте и то не польщусь.

Коновал покосился на Василису, выпил стаканчик и закашлялся. Василиса пихала ему уже в руки кусок булки.

– Закусите вот скорей булочкой. Трудно оно после вчерашняго-то проходит. Булочка чистая, давеча только к чаю брала, добавила она.

– Чистая! Поди уж опакостила. – Потому это ваше самое любезное дело, сказал коновал, но взял кусок булки, понюхал его и начал жевать.

– Огурца-бы вам солененького… Огурцом-то оно лучше, да я-то, дура, забыла.

– Известно дура. А то кто-же?