Мазуччо Гуардати - Новеллино

Помнится, высокочтимый государь мой, немало времени проводили мы в рассуждениях о том, сколь мало можно иметь доверия к монахам, священникам и прочей братии. В подтверждение чего предлагаю вашему, равно как и благосклонных читателей вниманию повесть о том, как монахи обходят воспрещение входить в сношение с женским полом. Монахи с помощью всяких хитростей и разговоров торжествуют над своей добычей, входя в доверие к молодым особам, и при этом еще и оскверняют таинство святого крещения, что составляет наиглавнейшую часть нашей святой христианской веры. Тем самым они и Христа, господа нашего, и святого Иоанна оскверняют и предают на поругание, а честных людей обманывают и обирают. Посему молю всевышнего, чтобы он вкоренил в умы людские то разумение, что они суть наипервейшие закона божьего нарушители, как ты, высокородный господин мой, наилучшим образом уразумел.

Пьетра-пульчина — местечко, расположенное в Беневентской долине [103] Беневентская долина — небольшая долина северо-восточнее Неаполя, по которой протекает река Колоре. и обитаемое грубыми людьми, способными разве что к занятию скотоводством, но отнюдь не к торговле или другим более выгодным промыслам. В наше дни туда прибыл один молодой, недурной собою священник. Умея немного читать, он с помощью мадонны Санта Кроче, единственной заступницы невежд, был назначен главным священником названного местечка; и, несмотря на то что был он скорее лесным бандитом, чем пастырем душ человеческих, он все же приступил, как умел, к отправлению церковных треб, и не только в самом скором времени покумился с большинством мужчин и женщин названного местечка, но в положенное время или когда была особая в том нужда приобщал каждого таинствам духовным. Он был из тех, что не постесняются при случае запихнуть куда следует святого Иоанна, и, часто заглядываясь на свою куму, молодую женщину редкой красоты, которую звали Лизеттой, он кончил тем, что страстно в нее влюбился. Была эта молодка женой одного парня, по прозванию Венецианец, который служил во время последней войны в пехоте, а затем вернулся на родину, чтобы пожать плоды, которые обычно мирное время дарует солдату; ковыряя землю мотыгой и плугом, он честно, в поте лица своего зарабатывал пропитание себе и своей жене.

Молодая женщина заметила, что в нее влюбился кум, которого она считала, благодаря новому его сану, первым человеком на земле, и, сочтя это величайшим для себя счастьем и часто с гордостью о том помышляя, она была готова вполне удовлетворить его желания; так бы оно и случилось, если бы только не муж, малый не промах, который так ревновал свою молодку, что, отправляясь в поле на обычную работу, постоянно брал ее с собой. Но однажды случилось, что молодка, плохо себя чувствовавшая, должна была остаться дома, и муж отправился один со своими волами. Проведав об этом, наш священник решил изведать любовь своей кумы и, подойдя к ее дому, промолвил:

— Добрый день, кума!

На его голос она с радостной улыбкой выглянула из окна и, как следует ответив на приветствие, спросила, куда он направляется в такой ранний час. Ухмыляясь, священник ответил ей:

— Я пришел нарочно, когда кума нет, а ты дома, попросить у тебя кобылу, чтобы доехать до виноградника. Ведь он такой скряга, что не то что прокатиться на ней, а даже посмотреть на нее не позволит.

Лизетта, будучи женщиной неглупой, отлично поняла, о какой кобыле идет речь, и потому с улыбкой ответила ему:

— Милый кум, вы задумали это сегодня неудачно, так как пришли в такое время, когда я при всем моем желании сделать этого не могу. У кобылы до того стерта спина, что нельзя ее вывести из конюшни, так что даже мой муж, решивший было на рассвете прокатиться верхом, должен был по этой причине отказаться от своего намерения.

Священник, хорошо уразумев природу лошадиной болезни, сказал:

— Это нам только на пользу, и все выходит очень кстати, так как я собираюсь дать кобыле столько овса, что она от этого поправится, и буду так умело ею править, что, уверен, другой раз ты одолжишь мне ее с большой охотой.

— Ах, — сказала молодка, — какие вы все самонадеянные хвастуны! Мне не приходилось еще видать больной кобылы, которая бы от этого хоть чуточку поправилась.

— Пустяки! — ответил он. — Помолись богу, чтобы он помог мне, и действие лекарства покажет, насколько оно хорошо.

На это молодка сказала:

— Уходи себе с богом, кум, а дня через четыре или пять, надеюсь, можно будет ее оседлать; тогда мы и попробуем.

На этом они расстались; и по прошествии указанного срока кобыла настолько оправилась, что могла вынести самую тяжелую работу. Поэтому молодая женщина, желавшая исполнить свое обещание, однажды осталась под вымышленным предлогом дома, когда Венецианец отправился на свою обычную работу. Узнав об этом, священник не мешкая направился к дому молодки и, войдя туда никем не замеченный, нашел кобылу в полном здравии. Без лишних слов, подтянув поудобнее стремена, он вскочил на нее и пришпорил вовсю; и так, не отымая шпор от ее боков, он в кратчайшее время проскакал две с половиной мили, и если бы животное не спотыкалось под ним от быстрого бега, то он без труда, как намеревался, одолел бы и третью милю; а чтобы дело не расходилось со словами, он через каждую милю кормил кобылу овсом. И так к величайшему своему удовольствию проездили они целый день, сделав уж не знаю в точности сколько там миль. Когда же наконец приблизился час, когда Венецианец должен был возвратиться домой, священник, вежливо распростившись, оставил кобылу в ее стойле почти загнанной, но все же готовой скакать дальше. Случилось затем, что муж молодки, потому ли, что ревновал ее без причины, или потому, что и впрямь что-то подметил, запретил ей впредь, если только не хочет она смерти, хотя бы словечком перемолвиться со священником. Молодка хорошо помнила, как обильно кормил кобылу овсом ее кум — совсем не так, как муж, от которого едва приходилось ждать по небольшой мерке в неделю; и потому она чуть не умерла от огорчения. Она дала знать обо всем священнику, который тоже крайне пожалел об этом, как никогда. После долгих переговоров, которые велись ими через верную посредницу, они остановились на выдумке более забавной, чем опасной.

И, чтобы, не откладывая, осуществить задуманное, как-то раз воскресным утром, выходя из церкви, наша Лизетта прикинулась перед всем честным народом одержимой и начала корчиться, ломая руки, кривя рот, закатывая глаза и вопя так, что все присутствовавшие разбежались в страхе, словно молодая женщина и впрямь была одержимой. Муж, любивший ее больше жизни, при виде такого неожиданного несчастья готов был умереть от тоски и горько плакал. Огорчение пересилило его ревность, и, когда жену отнесли домой, он тотчас же послал за священником и стал слезно молить его, чтобы он заклял духа и изгнал из нее святой молитвой. Священник степенно подошел и, начав свое заклинание по положенному обряду, спросил духа, кто он; молодка, отвечая так, как между ними было условлено, сказала: