Ивлин Во - Меч почета

Неожиданно в августе 1943 года на Гая свалился удар, подобный тому, что сокрушил Джамбо на Магге.

– Сожалею, «дядюшка», но боюсь, что при отправке за границу мы не возьмем вас с собой. Ваша помощь была неоценима во время боевой подготовки. Просто не знаю, как бы я обошелся без вас. Но брать человека вашего возраста на поле боя – это уже рискованно.

– Разве я намного старше вас, полковник?

– Не намного, полагаю, но я провел всю жизнь на военной службе. Если я выйду из строя, в командование должен будет вступить мой заместитель. Этим рисковать я не могу.

– Я пошел бы на меньшую должность с понижением в чине. Нельзя ли мне получить роту? Или взвод? [72]

– Будьте благоразумны, «дядюшка». Ничего не поделаешь. Это приказ из бригады.

Новый бригадир, недавно прибывший из Восьмой армии, был знаком Гаю. Это к нему Гай был временно прикомандирован в Западной Африке, когда окружал заботой и вниманием умиравшего Эпторпа. Тогда бригадир сказал: «Я никогда больше не хотел бы вас видеть». После этого бригадир много воевал, участвовал в ожесточенных боях и заслужил орден «За выдающиеся заслуги», но, куда бы ни бросала его война. Гая он не забыл. «Эпторп, этот собрат-дядюшка, этот призрак, переселившийся на остров Магг, – думал Гай, – все еще бродит в своих „дельфинах“ и преследует меня; переселившаяся из джунглей магия поверженного владельца „гром-бокса“ продолжает действовать; если алебардист сказал „ничего не поделаешь“, значит, действительно ничего не поделаешь».

– Конечно, вы понадобитесь нам при посадке на суда. Когда проводите нас, возьмите небольшой отпуск. В конце концов, вы достаточно пожили на свете, чтобы подыскать себе какое-нибудь занятие. Всегда можно устроиться по квартирно-эксплуатационной части, например, или обратиться в военное министерство с просьбой об откомандировании в резерв офицерского состава. Для людей в вашем положении вакантных должностей сколько хотите.

Гай ушел в отпуск и в день капитуляции Италии находился в Мэтчете. Известие о бегстве короля пришло в день высадки бригады в Салерно. Оно принесло Гаю кратковременную радость.

– Похоже, что это конец узурпации Пьемонтца [73], – обратился он к отцу. – Какой ошибкой оказался Латеранский договор? [74]В то время он казался совершенным, но надолго ли? Пятнадцать лет. Однако, что такое пятнадцать лет в истории Рима? Насколько лучше было бы, если бы папа пересидел все это до конца, а затем явился миру со словами: «А что такое все это? Рисорджименто? [75]Гарибальди? Кавур? Савойский дом? Муссолини? Просто хулиганье какое-то из предместий, нарушающее порядок. Подумайте-ка, не было ли здесь однажды бедняги мальчугана, которого называли Римским королем?» [76]Вот что папа обязан был бы говорить сегодня.

Мистер Краучбек печально посмотрел на сына.

– Мой дорогой мальчик, – возразил он, – право же, ты говоришь чепуху, да будет тебе известно. Это совсем не то, что представляет наша церковь. И существует она совсем не для этого.

Они шли вдоль прибрежных скал, в вечерних сумерках возвращаясь в отель «Морской берег», и охотничий пес мистера Краучбека, уже постаревший, не резвящийся, как прежде, плелся позади. Мистер Краучбек тоже состарился и впервые стал проявлять беспокойство о своем здоровье. Они умолкли, Гай – расстроенный замечанием отца, мистер Краучбек, по-видимому, – продолжая обдумывать вопрос, поднятый Гаем, потому что когда он наконец нарушил молчание, то сказал:

– Конечно, солдату естественно радоваться победе.

– А я теперь, пожалуй, и не заинтересован в ней, – возразил Гай.

– Тогда тебе незачем оставаться солдатом.

– О, нет. Пока идет война, я хочу остаться в армии, мне хотелось бы повоевать. Но теперь, по-видимому, не имеет значения, кто побеждает. Раз мы объявили войну Финляндии…

Гай не закончил фразу, и его отец сказал:

– Солдат этот вопрос не касается.

Когда они подошли к отелю, он добавил:

– Мне кажется, я становлюсь похожим на школьного учителя. Прости меня. Мы не должны ссориться. Раньше я, бывало, часто сердился на Айво, на Анджелу тоже. В тот год, когда Анджела начала выезжать в свет, она была довольно взбалмошной девицей. Но на тебя я, по-моему, никогда не сердился.

За последние два года Мэтчет изменился. Армейская часть, для которой был очищен от постояльцев пансион «Монте-Роуз», выбыла так же быстро, как и появилась, оставив пансион пустующим. Его окна без занавесок и полы без ковров являли собой символ краткосрочной популярности этого городка. Беженцы, спасавшиеся от бомбежек, разъехались по своим домам. Миссис Тиккеридж перебралась поближе к школе, в которой училась Дженифер. Ушли в прошлое дни, когда Катберты могли сдать каждую комнату в два раза дороже, и теперь они нехотя смирились с необходимостью быть снова покладистыми. Конечно, миссис Вейвесаур несколько преувеличила, заявив, что им пришлось «встать на колени», чтобы удержать своих постояльцев, но довольно и того, что они предложили мистеру Краучбеку занять его бывшую гостиную за прежнюю плату.

– Нет, премного благодарен, – ответил он. – Если помните, я обещал снять ее снова после войны, и, если дела не слишком изменятся к худшему, я сделаю это. Между прочим, моя немногочисленная мебель находится на складе и я не испытываю желания забирать ее оттуда.

– О, мы сами меблируем гостиную для вас, мистер Краучбек.

– Это было бы не одно и то же. Вы и так неплохо заботитесь обо мне.

Его бывшая арендная плата выдавалась теперь в виде еженедельного пособия лишенному сана католическому священнику.

Катберты были рады сдавать комнаты хотя бы родителям, навещавшим своих сыновей, обучающихся в школе Богородицы-Победительницы, и смутно сознавали, что их враждебное отношение к мистеру Краучбеку могло бы так или иначе лишить их и этих клиентов.

На следующий день Гай уехал и, явившись в казарменный городок алебардистов, доложил о возвращении из отпуска. Отдыхать ему вдруг расхотелось.

Через три дня он получил письмо от отца:

«Отель „Морской берег“, Мэтчет.

20 сентября 1943 г.

Мой дорогой Гай!

Мне не принес радости наш разговор в твой последний приезд. Я сказал слишком много или слишком мало. Теперь я должен сказать больше.

Конечно, в 1870—1880 годах каждый добропорядочный римлянин недолюбливал Пьемонтца точно так же, как теперь добропорядочные французы ненавидят немцев. Их земля подверглась захвату. И конечно, большинство римлян, которых мы знаем, не пали духом, сохранив в душе ненависть. Но не церковь тому причиной. Господь бог никогда не становится в позу и не подчеркивает своего превосходства. Он принимает страдания и несправедливости. Он готов даровать прощение при первых признаках раскаяния.