Ивлин Во - Меч почета

– Мистер Краучбек – католик, – сказала миссис Грин.

– О, виноват. Опять я говорю, не подумав. Как всегда, нет никакого такта. Конечно, это потому, что вы живете в Африке, – сказал подполковник Ритчи-Хук, поворачиваясь к Гаю. – Все становятся там весьма добропорядочными миссионерами. Я сам повидал их. Они не терпят никаких глупостей со стороны местных. Ничего вроде: «Туша у мой клистиан малчшик совсем такой, как у белый хосподин». Но уверяю вас, Краучбек, вам довелось видеть только самых хороших. Если бы вам пришлось пожить в Италии, как пришлось еще одному моему молодому офицеру, то вы увидели бы их такими, каковы они есть на самом деле. Или в Ирландии – священники там совершенно откровенно принимали сторону вооруженных бандитов.

– Откушайте пудинг, Вен, – предложила миссис Грин.

Подполковник Ритчи-Хук перевел взгляд на яблочный пирог и все остальное время за завтраком высказывался главным образом по недискуссионному вопросу, связанному с мерами предосторожности против воздушных налетов противника.

В гостиной, за чашкой кофе, подполковник Ритчи-Хук обнаружил и более мягкие черты своего характера. На каминной доске стоял календарь, довольно потрепанный теперь, в ноябре, к концу своей службы. Картинка календаря представляла собой причудливую композицию из красочных гномиков, поганок, степных колокольчиков, розовощеких нагих ребятишек и стрекоз.

Послушайте, – воскликнул Ритчи-Хук, – какая прелесть. Нет, в самом деле, это просто очаровательно, правда ведь?

– Да, сэр.

– Однако не следует стоять и сентиментальничать здесь. Мне предстоит длительная поездка на мопеде. Надо, пожалуй, размяться. Кто пойдет со мной?

– Только не Джим, – сказала миссис Ленард. – Я увожу его домой.

– Хорошо. А как насчет вас двоих?

– Да, сэр.

Городок, в котором размещались алебардисты, никоим образом не располагал к пешим прогулкам. В сущности, когда-то это было вполне приличное место, на котором теперь просматривались концентрические слои всякого мусора прошлых времен. Хорошую загородную местность можно было найти, лишь пройдя три или более миль отсюда, но эстетические вкусы подполковника Ритчи-Хука были удовлетворены календарем.

– Здесь есть круг, который я всегда совершаю, когда приезжаю сюда, – сказал он. – На это уходит пятьдесят минут.

Ритчи-Хук тронулся в путь быстрыми неодинаковыми рывками, подладиться к которым оказалось абсолютно невозможно. Он привел их к железнодорожному пути, параллельно которому шла гаревая дорожка, отделенная от рельсов черным рифленым железом.

– Итак, мы находимся теперь вне пределов слышимости капитан-коменданта, – начал Ритчи-Хук, но проходивший в этот момент поезд поставил вне пределов слышимости его двух компаньонов. Когда поезд прошел и Ритчи-Хука снова стало слышно, донеслись его слова: – …в целом слишком много фланели в корпусе алебардистов. Фланель нужна в мирное время. В военное время она просто ни к чему. Вам хочется большего, чем автоматически подчиняться. Вам хочется применить вашу собственную хватку. Когда я командовал ротой и ко мне приходил провинившийся солдат, я спрашивал его, чье наказание он предпочитает: мое или вышестоящего командира. Солдат всегда предпочитал мое. После этого я приказывал провинившемуся наклониться и всыпал ему шесть хорошеньких ударов лозой. Разумеется, я рисковал оказаться перед военным судом, но ни один солдат никогда не пожаловался на меня, а нарушений дисциплины в моей роте было меньше, чем в любой другой в корпусе алебардистов. Вот это я и называю хваткой. – Он продолжал шагать рывками. Ни один из компаньонов не нашел, что ответить на его слова. После длительного молчания Ритчи-Хук добавил: – Впрочем, вам я не рекомендую прибегать к этому. Во всяком случае, на первых порах.

Дальше они шли преимущественно молча. Если Ритчи-Хук говорил, то чаще всего это был подробный рассказ о сыгранной над кем-нибудь шутке или gaffes raisonnees [13]. Этому замечательному солдату война не представлялась какой-нибудь там охотой или перестрелкой. Она была для него противоестественным делом, ежом в постели, или, вернее, он представлял себе войну как чудовищных размеров мину-ловушку.

По истечении двадцати пяти минут подполковник Ритчи-Хук посмотрел на свои часы.

– Мы уже должны бы переходить через железную дорогу. Видимо, я иду недостаточно быстро.

Вскоре они подошли к железному пешеходному мостику. С другой стороны железнодорожной линии была такая же гаревая дорожка, отделенная от железнодорожного полотна рифленым железом. Ритчи-Хук пошел по ней в обратном направлении, к дому капитан-коменданта.

– Если мы хотим выдержать время, то надо прибавить шагу, – сказал Ритчи-Хук.

Они пошли более быстрым шагом. У ворот, возле входа на территорию казарменного городка, Ритчи-Хук снова посмотрел на часы.

– Сорок девять минут, – сказал он. – Хорошая прогулка. Ну что ж, очень рад, что познакомился с вами. В будущем мы будем видеться гораздо чаще. Я оставил мопед в караульном помещении. – Он открыл свою противогазную сумку и показал им туго свернутую пижаму и щетки для волос. – Это единственное, что я вожу с собой. Лучшего применения для этой идиотской сумки не придумаешь. Всего хорошего!

Как только мопед Ритчи-Хука тронулся с места, Гай и Сарам-Смит взяли под козырек.

– Вот старый вояка-то, да? – сказал Сарам-Смит. – Кажется, твердо решил пустить всех нас в расход.

Вечером того же дня Гай заглянул к Эпторпу узнать, пойдет ли он на обед.

– Нет, старина. Сегодня на поправку дело идет медленно. Конечно, я мог бы плюнуть на это дело и пойти, но лучше не торопиться. А как прошел завтрак?

– На нем был наш будущий бригадир.

– Жаль, что я пропустил это, очень жаль. Но если я и побывал бы там, ничего хорошего из этого не вышло бы. Мне не хотелось, чтобы он увидел меня нездоровым. Ну, а как у тебя получилось?

– Не так уж плохо. Главным образом потому, что он принял меня за тебя.

– Не совсем понимаю тебя, старина.

– Он запомнил, что один из нас жил в Италии, а другой – в Африке. Меня он принял за африканца.

– Слушай-ка, старина, мне это не очень-то нравится.

– Он сам начал утверждать это. А потом старик зашел слишком далеко, и поправить его уже было невозможно.

– Однако он должен каким-то образом узнать правду. По-моему, тебе надо написать ему об этом.

– Не валяй дурака.

– Но это ведь вовсе не шутка. Мне кажется, ты в этом случае здорово-таки смошенничал. Воспользовался болезнью друга и выдал себя за него. Такой поступок может привести к серьезным последствиям. Ты что же, и фамилию мою присвоил?

– Нет. Разумеется, не присваивал.

– Ну что ж, если ты не напишешь, то мне придется сделать это самому.