Ахмед Танпынар - Покой

Орхан лениво потянулся. Солнце было таким нежным и приятным!

— Допустим, все так. Неужели же все, о чем ты говоришь, не произойдет со временем и само собой? Разве такие вещи не требуют времени?

— Это невозможно… Потому что и время меняется согласно условиям. У ребенка, который растет, время одно, у больного время другое… Мы находимся вне всеобщего времени. То есть я хочу сказать, что мы, турки, вынуждены постоянно менять наш темп, наше время. Мы торопимся угнаться за всем миром. Мы догоняем мир. Все, о чем я сказал, нужно только для того, чтобы присоединиться к каравану, пусть даже мы окажемся в самом его конце. Но нам нужно идти с ним, чтобы выйти на главную улицу истории, по своей собственной тропинке. Время, без сомнения, деятельно, но для мира оно иное; оно одно для народов, живущих в постоянном труде над собой; а в нашем нынешнем состоянии для нас оно стало совершенно другим. Если мы его пустим на самотек, то оно перестанет работать нам на пользу. У таких, как мы, оно все утянет на дно. Ведь железо на ногах — это не крылья, а кандалы. Нет, мы вынуждены, как говорил Шекспир, бежать навстречу времени. Мы будем с ним сражаться. Мы всё сделаем с помощью нашей воли. Прежде всего, мы изучим наши условия. Потом распределим по порядку наши дела. Постепенно начнем выходить на мировой рынок. Откроем наш собственный рынок для собственного производства. Заново выстроим семью, дом, город и деревню… Создавая это, создадим и человека. До сегодняшнего времени мы не могли уделить человеку созидательного внимания, мы бегали, увлеченные всевозможными революциями. Мы пытались обрести свободу действий, направленных против нас самих. И сейчас нам нужно пробудиться и, отвлекшись от прежних нужд, обратиться к своим великим и истинным задачам. Невозможно же все время только ровнять площадку… Сейчас нам нужно соорудить здание на новой основе. Что это будет за здание? Кто может постичь масштабы нового человека Турции? Мы знаем только одно. И это — необходимость опираться на наши мощные корни. Это необходимость вернуть нашей истории ее целостность. Если мы этого не сделаем, то мы не сможем избежать двойственности. Притворство всегда опасно. Легкость, которую оно приносит сегодня, завтра может заставить нас расплачиваться безвыходными ситуациями, в которые оно нас вовлечет. Поэтому мы должны быть в высшей степени конкретными.

Нури не выдержал:

— А что вы подразумеваете под тем, чтобы быть конкретными? Мне это состояние кажется несколько странным…

— С одной стороны, мы пытаемся заимствовать любую технику, научиться ею пользоваться. Принимая такой образ мышления, мы должны непременно отбросить наши прежние ценности. Мы меняем традиционную манеру обхождения друг с другом. С другой стороны, мы не хотим забывать наше прошлое! Каково место нашего прошлого в нынешней реальности? Для нас это только воспоминания, ностальгия… Может, эта ностальгия сумеет украсить вашу или мою жизнь! Но какую она представляет собой ценность, если говорить о чем-то конструктивном?

— Я говорил о конкретном… — Ихсан задумался. Затем поднял голову и сказал: — Не знаю. Если бы я знал, что и как нужно делать, я бы здесь с вами не разговаривал. Я бы отправился в столицу; собрал бы всех вокруг себя. Кричал бы там, как пророк Юсуф: «Я принес вам истину!» Ведь истину не познаешь с помощью первой пришедшей в голову мысли. Пока мы здесь, мы в состоянии понять, что можно сделать. Прежде всего, нужно объединить людей. Пусть стандарты жизни у разных индивидов будут разными; но пусть у этих людей будут одинаковые жизненные потребности… Пусть один из них не будет живым обломком старой цивилизации, а другой — уже обывателем новой. Нужно, чтобы между ними обоими было некое движение.

Затем нужно воссоздать нашу связь с прошлым. На первый взгляд, это сравнительно легко; изменив в той или иной мере материальные условия жизни, мы сможем этого добиться. Однако все это можно получить только ценой усилий нескольких поколений.

Если мы будем пренебрегать прошлым, то оно будет мешать нам в повседневной жизни, словно некий инородный предмет, так что мы волей-неволей введем его в общую структуру жизни. Оно — то необходимое, из чего мы должны исходить. У нас большая потребность в идее о продолжении прошлого, даже если это иллюзия. Допустим, мы родились не вчера. Это наша суровая реальность. Тогда к каким нам идти корням? Народ и его жизнь иногда — сокровищница, а иногда — мираж. Издалека она кажется чем-то беспредельным. Но стоит посмотреть с близкого расстояния, как становится видно, что все кончается пятью — десятью мотивами и вариантом моды; или напрямую застрянешь посреди некоторых жизненных форм. От классической культуры, то есть от культуры более высокого уровня — стоит только от нее оторваться… и цивилизация, к которой ты был крепко привязан, — пропала.

Мюмтаз заметил:

— Вот это мне кажется невозможным. Потому что, как вы говорите, последовательность уже была нарушена. Сегодня в Турции мы не обнаружим и пяти книг, которые читают с одинаковым интересом все поколения. Тех, кто наслаждается прошлым, становится меньше, если не считать узкого круга людей. Кажется, мы — последнее поколение той культуры. Завтра какой-нибудь Недим, какой-нибудь Нефи, и даже старинная османская музыка, которая нам кажется притягательной, станет чем-то навсегда чужим.

— Тут есть одна сложность. Это возможно. Сейчас мы живем в эпоху цепной реакции. Мы не любим себя. Наша голова полна различных сравнений; нам не нравится Деде, потому что он не Вагнер, нам не нравится Юнус и Бакы, потому что мы не сумели сделать из них Верлена, Гёте и Андре Жида. Среди богатств бескрайней Азии мы живем совершенно обнаженными, хотя не уступаем ни одной нации в мире по богатству костюма. Наше географическое положение, наша культура, абсолютно все ждет от нас новой смеси; а мы даже не замечаем своей миссии. Мы пытаемся пережить заново опыт других народов.

Разве нет канона — выбрать одно дело, один результат и сделать его достоянием опыта живущего внутри нас человека; вот бы нам начать это поскорее. Именно этого мы не можем. Я только что говорил о любви, но и просто любви недостаточно; нужно идти гораздо дальше. Мы не умеем переживать мысль и чувство как нечто живое. Между тем как наш народ этого хочет.

Орхан засомневался:

— В самом деле хочет? Мне кажется, что наш народ с самого начала безразличен ко всему этому. В прошлом он всегда был так далек от нас… И во всех этих делах почти безнадежен. Или же, по крайней мере, не уверен в себе.

— Да, народ этого хочет. Если не смотреть на историю сквозь призму счетов настоящего, то согласишься, что наш народ живет как любой другой. Разница заключается в том, что у нас не сформировался средний класс. Каждый раз его рождению мешали разные обстоятельства. Но родиться он так и не смог. Причина разногласий именно в этом. Безразличие народа или же его сомнение в нас — миф, который мы сами выдумали. Тактика, которую мы придумали, чтобы победить оппонента в идеологических спорах. Бывает же так, что в голове малочитающего, одинокого человека запечатлеваются победы, которые на мгновение вспыхнули на страницах газет! И вот, чтобы их одержать в реальности… На самом деле наш народ верит в интеллигенцию. Принимает ее. А по-другому и не может быть. Политические события двух последних веков заставляют нас жить в каком-то боевом порядке. Нас воспитали ставшие абсолютными опасности. Наш народ всегда верил своей интеллигенции и шел по пути, который она показывала.