Ахмед Танпынар - Покой

— Вот не знаю, бывало, наверное, что иногда по пять, иногда даже по десять раз… Но эта привычка давно в прошлом.

— А сейчас ты, значит, научился жить настоящим и оставаться в нем? Тогда, выходит, то, что не удалось мне, удалось Нуран. Да благословит ее Аллах!

Осень стояла перед глазами Мюмтаза во всей своей полноте, похожая на большой золотой плод. Он наслаждался ею во всех ее деталях и хотел навсегда оставить ее в своем безвременье, в своей памяти.

— Если сделать забор пониже, то, может, будет видно море?..

Все повернулись в сторону забора. Красный плющ, обвив его сверху донизу, своим видом сулил теплый осенний вечер. Нуран, стараясь сохранить очарование этого прекрасного вечера и тепло воспоминаний, которое он принес, торопливо сказала:

— Нет, моря не будет видно… Мы не на самой вершине холма. Перед нами несколько домов в ряд, а затем уклон идет вниз очень плавно.

— Нуран придумала замечательный план для сада, — глаза Мюмтаза были полны нежности, так как он вспомнил полудетский рисунок садовых фигур, лежавший на столе. «Она расстраивается, что старше меня на два года; однако я ее люблю иногда так, будто бы она моя дочь!»

Тевфик-бей проворчал:

— Тот, кто хочет видеть улицу, выйдет на улицу; тот, кто хочет видеть море, пойдет на берег! Сад гораздо лучше такой, как он есть, Ихсан…

Ихсан заметил:

— Только вот мало у вас сезонных цветов. У тебя только розы.

Нуран, которая все лето строила планы переделать этот сад, осмотрелась. Уже давно Нуран вспоминала первый день, когда она пришла в этот сад, жужжание пчел, короткий дождь, который они созерцали из окна, и ноктюрн, смешавшийся с теми поразительными чувствами, ставшими их весенней бурей, которую подарило ей знакомство с Мюмтазом. Женские голоса из произведений Дебюсси [124] Клод Дебюсси (1862–1918) — французский композитор, любитель русской классической музыки, мэтр музыкального импрессионизма. распускались у нее в памяти словно белые розы.

— В нашей стране водятся очень красивые сезонные цветы — например, всех видов алтей, всякие граммофончики, хризантемы, бегонии… — Нуран подняла голову. Этот свет не должен быть без цветов. А затем она внезапно спросила: — Как звали мать царевича Джема? [125] Царевич Джем (1459–1495) — сын султана Мехмеда Завоевателя и его супруги Чичек-хатун, брат султана Баязида II Святого. Вошел в историю как драматическая личность, поскольку, потерпев поражение в борьбе с братом за власть, был вынужден всю оставшуюся часть жизни прожить в Европе в качестве заложника и в итоге, по всей видимости, был отравлен тайными агентами и умер в Неаполе. Похоронен в Бурсе. Известен своей лирикой и особенно поэтическими описаниями современной ему Европы.

— Разве не Чичек-хатун?.. Как прошла твоя поездка в Бурсу, Ихсан?

— Да, Чичек-хатун. Чудесное имя. Красивое, очень красивое!

Нуран смутилась и, чуть не по-детски запинаясь, проговорила:

— Мы ведь тоже собирались в Бурсу; мне так хочется посмотреть!

— Давай поедем… Погода еще позволяет.

Нуран вместо ответа грустно поджала подбородок. Казалось, она спрашивала: «Разве в такой ситуации можно? Мы целовались в зеркале из прошлого… И теперь ни одно из наших желаний не сбудется легко…»

Ихсан не участвовал в разговоре Мюмтаза и Нуран. Он унесся куда-то вслед за собственными мыслями.

— Если бы Джем оказался победителем или если бы Мехмед Завоеватель прожил еще двадцать лет, что, интересно, произошло бы? Главное несчастье в том, что султан Мехмед умер так рано. Длительные периоды правления обычно очень благотворны. Взять, например, царствование королевы Елизаветы, царствование королевы Виктории. Конечно, если ко всему прочему сложились соответствующие условия! Но если бы Мехмед Завоеватель прожил еще двадцать лет, то мы бы сейчас, возможно, были бы нацией, познавшей Ренессанс в его время. Странное пожелание, правда? Время не поворачивается вспять. Но человеку свойственно мечтать не о том, о чем он знает, но о том, чего он хочет.

— Самое странное то, что, несмотря на богатый опыт, мы не можем сами изменить жизнь, которую ведем…

— Если бы султан Мехмед не умер рано… Но он умер, а царевич Джем не сумел победить. Столько безумных поступков, даже предательств, страсти, надежды, страданий, и все закончилось маленьким могильным холмиком. Он лежит вместе с матерью под заурядным куполом в окружении груды изразцов. Вместе с сотнями, с тысячами мертвых, с теми, кто создал Бурсу. Когда я ездил туда, в Бурсе стояло лучшее время года. Хотя было очень жарко. Правда, по вечерам делалось прохладно. Меня свели с ума тамошние цветы. Они были повсюду, как безмолвная музыка, как идея музыки…

Маджиде решила отказаться от мысли о путешествии в край небесно-голубого цвета, цвета изразцов Бурсы:

— Ихсан, ты помнишь о вечерних приступах одиночества у султана Баязида Молниеносного? Помнишь, мы читали об этом в энциклопедии у Ешиля? А потом ту утреннюю звезду?

Ихсан заметил:

— Маджиде обожает небо…

— Если только оно не покрыто облаками… Если оно в облаках, то я его не выношу. Тогда я все время замкнута в себе.

Она произнесла это медленно, словно самой себе. Ее поза чем-то напоминала то, как тянутся к воде готовые увянуть цветы. Однако осеннее солнце в саду, который навевал Маджиде мелодию саза и который был напоен собственной музыкой, не позволяло даже Маджиде сильно расстраиваться. Чтобы противостоять такому солнцу, нужно что-то иное, нежели просто грусть, тоска; нужна какая-то гнетущая страсть, которая бы могла все стереть и все покрыть собой. Поэтому Маджиде вновь подняла голову к небу, к единственному изящному, бестелесному, большому его лоскутку, и погрузилась в его бесконечные меняющиеся виды.

Главное счастье в ее жизни составляли такие побеги от действительности. Однажды в больнице, когда она долго плакала, когда ее коснулись клешни смерти, она заметила, что окно открыто навстречу этому ярко-голубому зову, и ее мысли устремились наружу, навстречу бесконечности. С того самого дня часть ее души постоянно находилась на небе, словно порхая с одного большого голубого лоскутка на другой. Иногда случалось так, что она отдыхала у корней дерева света, словно усталый путник в пустыне. Никто так хорошо не знал свет, его ясность, невозможную ни в какой реальности, как Маджиде. Сейчас этот свет больше чем наполовину исходил от неба. Они сидели с Ихсаном у корней одного из деревьев света и разговаривали.

Тевфик-бей подал рукой знак:

— Погодите, сейчас я попробую свой голос! — Он улыбнулся Ихсану, словно бы говорил: вернемся в прежние дни. И затянул мелодию «Нева-кяра»: