Ахмед Танпынар - Покой

Орхан перестал рассматривать Нуран:

— Тогда, с вашей точки зрения, необходимо очевиден какой-то кризис…

— Я не считаю, что он очевиден. Я верю, что мы его сейчас переживаем. — Ихсан взял свой стаканчик и сделал несколько глотков ракы. — Куда бы я ни посмотрел, мои мысли нигде не встречают сопротивления. Я могу применить силу там, где мне захочется, словно животному, которое пытается соорудить гнездо на мягкой почве. Но легкость принесет вред. Нам кажется, что мы идем туда, куда хотим, а между тем мы постоянно выходим в одну и ту же пустоту из-за наших отмерших корней; мы обнаруживаем себя перед кучей возможностей, которая оборачивается безысходностью. Это, конечно же, вызывает растерянность. Сегодня можно думать, что Турция станет кем захочет, то есть любой, какой пожелает. Между тем как Турция должна быть только одной — самой собой. Это возможно, только если она продолжит путь на своих собственных условиях. У нас ведь нет ничего, кроме наших обычаев и нашего имени, нет ничего подтвержденного. Мы знаем название нашего общества, а еще количество населения и площадь страны… Конечно, я говорю не за всех и не касаюсь неясных предчувствий. Я говорю об определенных знаниях и о культуре, которая представляет определенную ценность. Какие могут быть условия, возможности, спросите вы меня? Мы родились на обломках империи. Эта империя раньше была империей землепашцев. До сих пор мы живем в аграрной стране. Больше половины нашего населения так и не знакомо с производством. А тот, кто стал производителем, не может успешно работать. Он просто работает, расходует свой труд. Однако, если человек работает понапрасну, он быстро устает. Посмотрите, мы все устали! В широком смысле в нашу экономику, в нашу жизнь не вошел ни человек, ни земля. Мы не можем миновать стадию единичных попыток. Сегодняшняя работа должна быть способна увеличить завтрашнюю скорость. Мы живем в меняющемся, полном проблем регионе; мир каждую минуту приближается к полному объединению; кризис следует за кризисом. А мы сегодня пребываем в относительном покое. Мы привязали свою экономику к Западной Европе; мы продолжаем жить за счет курсовых разниц одной или другой страны. Но ведь эта фиктивная система может рухнуть в один день. Что тогда мы будем делать? Однако это не главная проблема. Главная проблема в том, что мы не можем сделать землю и человека частью нашей жизни. У нас сорок три тысячи деревень. Несколько сотен районных центров. Отправляйтесь из Измита в Анатолию; из Хадымкёя отправляйтесь во Фракию. Не считая нескольких комбинатов, вы повсюду увидите, что все продолжается по старинке. Почти вся страна, кроме нескольких мест, погружена в сон. Нам нужно начать проводить твердую социальную политику, твердую производственную политику. В деле образования и воспитания мы сталкиваемся с теми же затруднениями. У нас есть некие школы; мы много чему учим. Но мы все время работаем только для того, чтобы восполнить постоянную нехватку чиновников. А что мы будем делать в тот день, когда ее восполним? Мы завели себе обычай учить наших детей до определенного возраста. Это замечательно! Но в один прекрасный день школы начнут выпускать только безработных, и целая куча полуинтеллигентов заполонит все вокруг… Что же будет тогда? Кризис… А ведь мы можем сделать образование помощником производства и повысить внутренний обмен. Вся проблема в этом. В том, чтобы развивать внутренний рынок. Мы можем обеспечить наполовину аграрную, наполовину индустриальную деловую жизнь. У нас столько особенных источников полезных ископаемых… Вот Стамбул еще вчера был городом с высоким потребительским уровнем. Весь Ближний Восток ехал сюда. Так что за тридцать лет, случалось, весь город сгорал, а его особняки, дворцы, прибрежные виллы, рынки чуть ли не полностью отстраивались заново. Сельскохозяйственные продукты из Греции, табак из Чанаккале, хлопок из Египта — короче говоря, производство половины исламского мира стекалось в этот город. А сейчас восемь из десяти частей населения состоит из мелких ремесленников. На каждом шагу прилавки, мелкие лавчонки, мелкие фабрики… И вы знаете, на что все это существует? В большинстве случаев на том, что собирают с земли. Между тем спланированная работа в Стамбуле за двадцать лет может изменить лицо нашего общества. Возьмите, например, Восточную Анатолию. Вы увидите, что благодаря сельскому хозяйству и животноводству она являет собой сокровищницу ресурсов, предоставляющую огромные возможности. Начните с Тортумского водопада [129] Тортумский водопад — крупнейший в Турции водопад, расположенный на северо-востоке страны, вблизи города Тортум в провинции Эрзурум. . Шаг за шагом доведите электричество до Средиземного моря… Ведь и Мраморное море спит, сокрыв собой свои богатства.

— Хорошо, но какая связь между духовным человеком и понятием человека, о котором вы только что говорили? Все, о чем вы говорите, подразумевает перемены материальных условий жизни.

— Человек и сам является материальной стороной жизни. Ты не читал Пеги [130] Шарль Пеги (1873–1914) — французский писатель, драматург, публицист, эссеист. ? Помнишь, что он пишет? Его слова как огонь; бедность делает человека прекраснее и благороднее. Однако крайняя бедность ожесточает его; делает его нищим духом. Убивает в человеке человека. Человеческое достоинство возможно лишь при определенном достатке. Благосостояние, которое давало бы возможность работать! Я, конечно, не говорю о благосостоянии Туманного Альбиона или об американском производстве. Я говорю, что общество, обладающее доступным нам уровнем благосостояния, обязательно вернется к своим богам, которым, казалось, сегодня не придают значения. Жизнь найдет ценности, вокруг которых будет строиться; мысль обретет общество, которое будет обращено к счастью. В обществе вместо некоторых пустых личных целей появится чувство ответственности.

По мере того как Ихсан говорил, лицо его менялось. Мюмтаз втайне радовался, что они все разговаривают, как раньше.

— Один наш поэт говорит, что если бы султан Селим Третий [131] Селим III (1761–1808) — один из османских султанов, во время своего правления пытался провести реформы в империи, направленные на европеизацию и модернизацию общества, однако был свергнут янычарами. вместо того, чтобы заниматься геометрией, немного поучил политическую историю, то для страны было бы лучше. К этому мы можем добавить, что если бы в эпоху Танзимата правители были немного знакомы с экономической политикой, то стране было бы больше пользы. Между тем как Селим Третий очень любил учиться. Но у кого ему было учиться? Вот султан Абдул-Хамид учился у Мюниф-паши [132] Мехмед Тахир Мюниф-паша (1830–1910) — просвещенный османский чиновник, министр образования при султане Абдул-Хамиде II (1876–1909). … Один никому не известен, а другой — страдалец, застывший в напрасных сомнениях… Сумасшедший правитель, заточивший себя на тридцать три года в особняке [133] Султан Абдул-Хамид II, опасаясь заговоров и покушений, почти не покидал стены своего дворца в течение своего 33-летнего правления. . Заключенный номер один в Турции. За ту сотню и один год было немало бедняг приговорено, вот и он один из них! А все, что произошло потом, хорошо известно… Потом мы оказались во власти обстоятельств и вплоть до победы Национального освободительного движения претерпевали сплошные трудности из-за них.