Ивлин Во - Меч почета [Трилогия]

В Лондоне в этот момент разыгрывалась сцена традиционной домашней идиллии. Вирджиния готовила приданое для новорожденного. Хорошо и красиво шить она научилась еще в детстве, когда ходила в школу. В зрелом возрасте она, правда, занималась этим делом мало и без особой к нему любви. В Кении, например, по вечерам она довольно часто была занята шитьем стеганого одеяла, но закончить эту работу так и не удосужилась.

Дядюшка Перегрин читал вслух роман Троллопа «Можешь ли ты простить ее?»

– А вы знаете, дядюшка, я уже прошла все уроки, – неожиданно сказала Вирджиния.

– Уроки?

– Да, подготовку. Священник Уэлд говорит, что он готов принять меня в любое время.

– Ну что ж, ему виднее, – проговорил дядюшка Перегрин с сомнением в голосе.

– Все это, оказывается, совсем не трудно, – продолжала Вирджиния. – Я не понимаю, почему романисты так много рассуждают о людях, которые якобы потеряли веру во всевышнего. Для меня, например, все это ясно как белый день. И почему только меня никто не наставил на путь истинный раньше? Я хочу сказать, что в действительности все это совершенно очевидно, стоит только как следует подумать.

– Для меня это очевидно, – сказал дядюшка Перегрин.

– Я хочу, чтобы вы были моим крестным отцом, дядюшка. Это не значит, конечно, что я хочу получить от вас подарок; во всяком случае, не обязательно что-нибудь очень уж дорогое. – Она усердно заработала иголкой, демонстрируя свои красивые руки. – Ведь это вы, дядюшка, приобщили меня к церкви, понимаете?

– Я? Боже мой, каким же это образом?

– Просто тем, что вы очень милы ко мне, – ответила Вирджиния. – Вам ведь нравится, что я живу здесь, не правда ли?

– Да, конечно, дорогая.

– Я долго раздумывала, – продолжала Вирджиния, – и мне очень хотелось бы родить ребенка здесь.

– Здесь? В этой квартире?

– Да. А вы разве возражаете?

– А не будет ли для вас здесь не совсем удобно?

– Для меня? О нет, здесь очень уютно.

– Уютно, – повторил ошеломленный Перегрин. – Уютно.

– Вы можете стать крестным отцом и для ребенка. Только не будете ли вы возражать?.. Если родится мальчик, мне не хотелось бы называть его Перегрином. По-моему, Гай пожелает назвать его Джервейсом. А вы как думаете?

А Людович все писал и писал. Начиная с середины декабря он, не ослабляя темпов, писал ежедневно по три тысячи слов; более чем сто тысяч слов. Сочинял он теперь совсем по-иному. Фаулер и Роже лежали в стороне, он не обращался к ним. В отыскании нужных слов необходимость уже не возникала. Все слова были правильными. Они неудержимым потоком соскакивали с кончика его пера. Он писал безостановочно, никогда ничего не исправлял и не переписывал. Он просто выполнял стоящую перед ним задачу. Людович писал как одержимый, как будто ему кто-то быстро диктовал, как будто это были совсем не его мысли. Писал для чего? Он не задавался этим вопросом. Он просто писал. Его рукопись росла, как маленький Триммер в утробе Вирджинии, без осознаваемого соучастия.

Поступить на работу в оккупационные силы мечтал любой житель Вари. На службу в офицерскую гостиницу ухитрились устроиться целые семьи со всеми их ответвлениями. Шесть старцев жили и питались за счет того, что с раннего утра до позднего вечера тщательно вымывали и натирали линолеумовый пол в вестибюле. Все они замерли как вкопанные, когда утром следующего дня Гай шел мимо них, и все, как один, бросились вытирать оставленные им следы на полу.

Гай прошел к кабинету, в котором был накануне вечером. Здание в лучах утреннего солнца прямо-таки преобразилось. Теперь Гай заметил, что во внутреннем дворике когда-то бил фонтан. «Настанет время, – подумал Гай, – и фонтан, может быть, снова забьет». Здесь же, среди колосовидной растительности, стоял последний потомок великих предков – высеченный из камня тритон с открытой пастью. Часовой был занят разговором с мотоциклистом связи и не окликнул Гая. На лестнице Гаю встретился Джилпин.

– Как вы прошли сюда?

– Я же прикомандирован сюда, разве вы не помните?

– Но у вас нет пропуска. Сколько еще надо учить этих солдат, что офицерская форма сама по себе еще ничего не значит? Часовой не имеет права пропускать вас без пропуска.

– А где я могу получить его?

– У меня.

– Ну что ж, хлопот будет намного меньше, если вы дадите мне его.

– А у вас есть с собой три фотокарточки?

– Конечно нет.

– Если нет, то пропуск оформить невозможно.

В этот момент послышался голос сверху:

– В чем там дело, Джилпин?

– Офицер без пропуска, сэр.

– Кто?

– Капитан Краучбек.

– Ну так дайте ему пропуск и пошлите наверх.

Голос исходил от человека на лестничной площадке; это был бригадир Кэйп, прихрамывающий, худой человек с эмблемой уланского полка. Когда Гай представился, бригадир сказал:

– Дотошный парень этот Джилпин. Слишком ревностно относится к своим обязанностям. Извините, что вчера меня не было. И в данный момент не смогу поговорить с вами, ко мне должны прийти югославы с жалобой. Вам лучше всего, пожалуй, пройти сейчас к Каттермоулу, он познакомит вас с обстановкой. А потом уж мы решим, как вас использовать.

Майор Каттермоулу находился в комнате рядом с комнатой бригадира Кэйпа. Это был мужчина примерно того же возраста что и Гай, высокий, несколько сутулый, истощенный, аскет с веселой улыбкой.

– Баллиол, двадцать первый – двадцать четвертый год, – сказал он.

– Да. Вы там тоже были?

– Вы меня не помните, конечно. Я вел там очень тихую жизнь. А я вспоминаю, что видел вас с другими пижонами.

– Я пижоном никогда не был.

– Но вы казались мне таким. Вы дружили со Слиттером. Он всегда относился ко мне очень хорошо, но я в его компании не бывал. Я вообще не бывал ни в какой компании. Мое свободное время уходило на работу. Я был вынужден работать.

– Кажется, вы выступали в студенческом клубе, правда?

– Пытался. Но хорошего из этого ничего не выходило. Так вы, значит, в Югославию?

– Я? В Югославию?

– По-моему, вас прислали именно для этого. Завидую вам. Я выбрался оттуда под Новый год, и доктора больше не разрешают мне ехать туда. Меня посылали туда в связи с шестым наступлением, но я совсем сдал там. Последние две недели меня носили на носилках. Я был для них только обузой. Партизаны никогда не оставляют своих раненых. Они знают, как поступит с ними противник. В нашей колонне было семьдесят мужчин и пятнадцать женщин. Привалы делали только на несколько часов, а потом – все вперед и вперед. Я не знаю, как бы отнеслись к этому переходу мои коллеги-ученые. Мы сожрали всех своих ослов в первую же неделю, а к концу перехода питались корнями и корой. Тем не менее мы благополучно дошли, и меня вместе с другими ранеными отправили на самолете. А вы участвовали в этом довольно трудном отступлении с Крита?