Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

«Яшка, ты ляжешь в соседней комнате?»

И я всякий раз отвечал ему:

«Да, ваша милость».

Ближе к полуночи буря усилилась; ветер, врывавшийся в дом через печные трубы, дул со страшной силой; в его завываниях слышались стенания и плач, так что даже щемило сердце; ставни с грохотом хлопали о стены, а ветви деревьев время от времени так скрипели, что нас бросало в дрожь.

Пробило полночь; не знаю, откуда доносился этот звук; можно было подумать, что часы находятся в одной из наших комнат.

Внезапно послышался голос князя Алексея; не высокомерный и насмешливый, как обычно, а кроткий и почти умоляющий.

«Ты не спишь, Яшенька?» — спрашивал барин.

«Нет, батюшка, не сплю. Что вам угодно?» — ответил я.

«Не знаю, что на меня нашло, но мне страшно», — промолвил князь.

Я подумал, что плохо его расслышал. Барину страшно? В это нельзя было поверить, ведь он, как говорится, не боялся ни Бога, ни черта.

«Вы сказали, что вам страшно?» — переспросил я.

«Да», — едва слышно пробормотал князь.

«Чего же вы боитесь?»

«Ты слышишь эти завывания?»

«Вы хотите сказать, свист, батюшка? Да это же ветер!»

«Нет, нет, Яшка, — возразил барин, — это не ветер, а что-то другое».

«А что же тогда?»

«Ты слушай, слушай».

Я прислушался.

«Ах, да! — воскликнул я. — Еще воют ваши собаки».

«Разве ты не слышишь среди этого воя голос, который мы не должны были бы слышать?»

«Что это за голос, который мы не должны были бы слышать?»

«Нуда, голос моей бедной Арапки!»

«Батюшка, ты бредишь! — вскричал я, принимаясь дрожать. — Как это может быть, ведь Арапка уже больше десяти лет на том свете!»

«Это она, это она, — повторял князь, — когда она была жива, я узнавал ее голос из тысячи других, а теперь, когда ее нет, и подавно. Ну, а сейчас слышишь? Арапка выходит из псарни и направляется к нам. Слышишь? Она уже в пятистах шагах. Слышишь? Она уже в двухстах шагах. Сейчас она подойдет к нашим дверям».

И в самом деле, чей-то одинокий вой слышался все ближе и ближе.

«Может быть, батюшка, — предположил я, — одна из твоих собак убежала из псарни и идет за тобой по следу. Ты ведь иногда изволишь кормить собак из рук».

«А я тебе говорю, что это Арапка! — настаивал барин. — Эх! Ты и не представляешь, сколько сверхъестественного происходит в этом мире!»

«Да что же Арапке надобно от вас, ваша милость? Вы поставили ей красивое маленькое надгробие, приказали отслужить по ней славную панихиду!..»

«Ну вот, я же говорил тебе, что она подойдет к двери! Ты слышишь, слышишь?»

И правда, протяжный и жалобный вой раздавался у самого порога нашего домика.

«Ну, моя бедная Арапка, — промолвил князь, — ты пришла сказать, что мой конец близок?.. Ах! Это ужасно! О Боже! Пожалей душу раба твоего!»

Хотя мне тоже было не по себе, я решил доказать князю, что воет не Арапка, а какая-то другая собака, сбежавшая из псарни. Поэтому я встал и впотьмах направился к двери.

Князь услышал мои шаги.

«Что ты делаешь, Яшка? — закричал он. — Что ты делаешь? Не открывай дверь, остановись! Если ты откроешь, она войдет».

Но было уже поздно: я отворил дверь. К моему великому удивлению, я не увидел собаки ни на крыльце, ни поблизости от дома.

Но тут за моей спиной послышался голос князя, исполненный смертной тоски:

«Ты не послушался, Яшка, ты открыл дверь, и Арапка вошла в мою комнату… Убирайся, мерзкая тварь! Не подходи к моей постели! Ах! Она уже лижет мне руки своим холодным языком, теперь — лицо… На помощь! Караул! Я умираю!»

При этом барин страшно захрипел.

Разумеется, ему показалось: я не впустил в дом никакой собаки.

Быстро захлопнув дверь, я зажег свечу и поспешил к хозяину.

Он лежал без чувств. Я быстро огляделся: в комнате никакой собаки не было.

Полицу князя струился пот, а его кулаки были судорожно сжаты от страха.

Я побрызгал ему в лицо водой. Вздрогнув, барин открыл глаза.

«Арапка ушла?» — спросил он.

«Батюшка, она сюда и не входила».

«А я тебе говорю, что видел, как она прошла в дом и приблизилась к моей кровати».

«Как же ты разглядел что-то в темноте? К тому же собака была черна, как чертова печь, поэтому ее и прозвали Арапкой».

«Это так, но ее глаза горели, как угли, освещая все вокруг. Верная псина пришла напомнить мне, что пора подумать о душе».

«Послушай, батюшка, ты снова бредишь».

«Нет, мне уже семьдесят лет, и вчера я видел во сне, будто женюсь на Машке-скотнице. Видеть во сне, что женишься, предвещает близкую смерть. В тот день, когда мы уехали из усадьбы, свинья принесла тринадцать поросят — это тоже знак смерти. Наконец, в мой последний день рождения зеркало разбилось само собой. Это знак смерти, Яшка, знак смерти!»

«Ну, барин, — сказал я, — раз вы так убеждены, что ваш смертный час близок, вы должны без промедления заняться духовными делами».

«Тебе легко говорить, Яшка, — промолвил князь глухим голосом, — но именно это меня и смущает».

«Полноте! Это вас смущает? Да первый попавшийся поп за сотню рублей отпустит вам все грехи, так что ваша совесть снова станет чистой, как стеклышко! Вы прожили спокойную, хорошую, приятную жизнь; вы не грабили, не убивали…»

Князь закашлялся, словно поперхнувшись.

«Эх, Яков Петрович, кто тебе сказал, что я не убивал?» — спросил он.

Я испуганно поглядел на барина.

«Яшка, — велел он, — оставь здесь свечу и помолись в соседней комнате, а как только рассветет, сходи за священником».

Я повиновался и, пройдя в свою комнату, стал молиться.

Всю ночь я слышал, как барин охает, плачет и бьет себя в грудь.

Утром я встал, приоткрыл дверь в комнату князя и, просунув в щелку голову, спросил:

«Вы все еще хотите видеть попа, батюшка?»

«Больше, чем прежде», — ответил он.

Я сходил за священником.

«Вот поп, — сказал я князю, — и будьте покойны: этот горемыка за десять копеек сделает все, что вам будет угодно».

Вошел священник, молодой человек лет двадцати восьми-тридцати, с бледным лицом и строгим взглядом; всего лишь год назад он получил приход в соседней бедной деревушке.

Я оставил барина наедине с ним.

Минут десять все было тихо, а затем я услышал громкий голос князя, в котором звучала угроза:

«Ах так, поп, ты не желаешь из-за такой безделицы отпустить мне грехи? Ведь я предлагаю тебе сто… нег, пятьсот… нет, тысячу рублей!»

«Ваша милость, — спокойно отвечал священник, — даже если вы предложите мне все сокровища нашего батюшки-царя Николая, я не смогу отпустить вам грехи. Ведь речь идет об убийстве, убийстве преднамеренном, долго готовившемся и хладнокровно совершенном. Сходите к архимандриту или митрополиту — у них больше полномочий, чем у бедного попа. Я же не могу этого сделать».

«Я велю высечь тебя розгами, жалкий лицемер, — вскричал князь, — чтоб на тебе живого места не было!»