Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

К сожалению, такого рода празднества, даже в России, длятся недолго. К началу Великого поста представители ста народов вернулись к себе домой, а оттепель растопила дворец. С тех пор никто не видел ничего подобного, и с каждым годом праздник масленицы становился, казалось, все грустнее.

Празднества же 1825 года оказались еще менее веселыми, чем обычно, и были лишь бледной тенью прежних увеселений; объяснялось это тем, что постоянно возраставшая меланхолия императора Александра передалась одновременно придворным, которые боялись вызвать его неудовольствие, и народу, который, не зная источника его горестей, тем не менее старался их разделить.

Поскольку поговаривали, что уныние царя было следствием угрызений совести, мы расскажем со всей точностью о том, чем они были вызваны.

После смерти Екатерины II на престол взошел ее сын Павел I, который несомненно был бы навечно отправлен в изгнание, если бы его сын Александр пожелал согласиться с планами, которые строились на его счет. Надолго удаленный от двора, навсегда разлученный со своими детьми, воспитание которых взяла на себя их бабушка, новый император привнес в управление государственными делами, которыми столь долго руководили гений Екатерины и самоотверженность Потемкина, характер мнительности, жестокости и непредсказуемости, сделавший из краткого периода его пребывания на троне зрелище, почти недоступное пониманию соседних народов и его собратьев-королей.

Жалобный крик умирающей Екатерины II, положивший конец ее тридцатисемичасовой агонии, словно провозгласил во дворце, что отныне самодержцем Всея Руси становится Павел I. Услышав этот крик, императрица Мария вместе со своими детьми преклонила колени перед мужем и тем самым первой оказала ему царские почести. Павел велел всем им встать и заверил их в своем добром к ним отношении как императора и как отца. После этого весь двор, главы ведомств и военачальники, вельможи и царедворцы, поочередно проходили перед ним в порядке, определенном занимаемым ими положением и древностью их рода, и падали ниц; позади них в полном составе прошел гвардейский отряд, прибывший из Гатчины, прежней резиденции Павла, и присягнул на верность монарху, которому еще накануне эти офицеры и солдаты служили скорее стражей, чем почетной охраной, и который был для них скорее пленником, чем наследником престола. Окрики командиров, бряцание оружием, скрип тяжелых сапог и перезвон шпор послышались в покоях, где великая Екатерина только что уснула вечным сном. На следующий день Павел I был официально провозглашен императором, а его сын Александр — цесаревичем, то есть наследником престола.

Павел занял трон после тридцати пяти лет лишений, опалы и пренебрежительного к себе отношения и в возрасте сорока трех лет стал хозяином страны, где накануне обладал лишь тюрьмой. За эти тридцать пять лет он много выстрадал и, следственно, многому научился; вот почему он взошел на трон с уже готовыми указами, которые он составил во время своей опалы и теперь со странной поспешностью старался приводить в исполнение одни за другими, а порой и все вместе.

Поступая совсем иначе, чем Екатерина, злоба к которой, постепенно превратившаяся у него в ненависть, пронизывала все его дела, он прежде всего окружил себя своими детьми, принадлежавшими к одной из самых блистательных и самых богатых царствующих фамилий Европы, и назначил великого князя Александра военным губернатором Санкт-Петербурга. Императрица Мария Федоровна, имевшая до того все основания жаловаться на его отчужденность, увидела с удивлением, смешанным со страхом, что он стал к ней добр и ласков. Денежное содержание ее удвоилось, однако у нее все еще оставались некоторые сомнения относительно супруга; но вскоре милости императора стали сопровождаться его благодеяниями, и тогда она поверила в эту перемену, ибо у нее была святая душа матери и благородное сердце супруги.

Из свойственного ему духа противоречия, проявлявшегося обычно тогда, когда этого меньше всего ожидали, Павел в первом же своем указе велел приостановить набор рекрутов, который был недавно начат по приказу Екатерины и согласно которому в солдаты брали одного крепостного из ста. Мера эта была не только гуманной, но и весьма расчетливой, ибо она принесла новому императору как благодарность дворян, обремененных этим военным побором, так и любовь крестьян, выплачивавших его натурой.

Зубов, последний фаворит Екатерины, полагал, что он все потерял со смертью своей повелительницы, и опасался не только за свою свободу, но и за свою жизнь. Павел I призвал его к себе, утвердил во всех занимаемых им должностях и, вручая ему генерал-адъютантскую трость, которую тот вернул, сказал:

— Продолжайте исполнять свои обязанности подле тела моей матери; надеюсь, что вы будете служить мне так же верно, как служили ей.

Костюшко, находившийся на положении пленника, пребывал в заточении во дворце покойного графа Ангальта, и при нем состоял в качестве постоянного стража некий майор, который никогда не оставлял его одного и даже ел вместе с ним. Павел отправился лично освободить Костюшко и сообщить ему о том, что он отпущен на волю. Поскольку польский генерал в первую минуту не мог прийти в себя от удивления и неожиданности, он не успел высказать императору всю ту признательность, какую почитал себя обязанным испытывать по отношению к нему, и не стал его задерживать; спохватившись, он, ослабевший и страдающий от ран, с головой, обмотанной повязкой, велел отнести себя во дворец. Там бывший пленник предстал перед императором и императрицей, и Павел предложил ему поместье с крестьянами, находившееся на территории России; однако Костюшко отказался от этого дара и взамен попросил денег, чтобы жить и умереть там, где он пожелает. Павел выдал ему сто тысяч рублей, и Костюшко отправился умирать в Швейцарию.

Среди всех этих распоряжений, которые, вопреки опасениям всего света, предвещали достойное царствование, наступил день, когда следовало отдать последние почести скончавшейся императрице. И тогда Павел I решил исполнить свой двойной сыновний долг. В течение тридцати пяти лет имя Петра III произносили в Санкт-Петербурге только шепотом; Павел I отправился в монастырь святого Александра Невского, где был похоронен несчастный император; там он велел одному старому монаху показать ему никому неведомую могилу отца, приказал открыть гроб, пал на колени перед заключенными в нем августейшими останками и, сняв с руки скелета перчатку, поцеловал ее несколько раз. Затем, долго и благоговейно помолившись, он распорядился поставить гроб посреди церкви и совершать подле останков Петра III те же богослужения, что совершали в это время у тела Екатерины, выставленного на парадном ложе в одной из зал дворца. Наконец, отыскав барона Унгерн-Штернберга, бывшего преданного слугу Петра III, более трети столетия проведшего в уединении и немилости, он призвал старика в дворцовый зал, в котором висел портрет покойного императора, а когда барон явился, сказал ему: