Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Как только пробило четыре, мы увидели, как на орудийную площадку цитадели вывели тех, кто был приговорен лишь к ссылке, и выстроили их вокруг эшафота. Все они были в парадной форме, при эполетах и орденах; солдаты несли за ними их шпаги. Я попытался разглядеть Ваненкова среди его несчастных товарищей, но на таком расстоянии это было невозможно.

В четыре часа с минутами на эшафоте появились пять смертников; они были в серых балахонах и белых капюшонах. Вне всякого сомнения, до этого они содержались в разных камерах, ибо, когда они все оказались вместе, им разрешили обняться.

В эту минуту к ним обратился какой-то человек. Почти тотчас же раздалось громовое «Ура!»; в первое мгновение мы даже не поняли, что происходит. Позже нам рассказали, причем не знаю, правда ли это, будто бы приговоренным к смерти пообещали сохранить жизнь, если они согласятся просить помилование; но, как нам пояснили, на это предложение приговоренные ответили возгласами: «Да здравствует Россия!», «Да здравствует свобода!», тотчас же заглушенными громким «Ура!» войск, которые присутствовали при казни.

Человек, обращавшийся к осужденным, отошел, и к ним приблизились палачи. Осужденным было приказано сделать несколько шагов, им надели веревки на шею и закрыли капюшонами глаза.

В эту минуту пробило четыре часа с четвертью.

Еще не смолк колокол, как пол под ногами у осужденных внезапно провалился; вслед за этим раздался какой-то грохот; солдаты подбежали к эшафоту; в воздухе точно пронесся какой-то трепет, бросивший нас в дрожь. Послышались неясные крики, и мне почудилось, что вспыхнул бунт.

Оказалось, что у двоих приговоренных оборвались веревки, которые должны были их задушить, и несчастные смертники, ничем не удерживаемые, провалились в глубь эшафота; при этом один из них сломал себе бедро, а другой — руку. Это и послужило причиной волнения и суматохи у эшафота. Остальные повешенные продолжали умирать.

Солдаты спустились по приставной лестнице вовнутрь эшафота и вытащили приговоренных на помост. На ногах они не держались, так что пришлось их положить. И тогда один из них, повернувшись к другому, сказал:

— Ты посмотри, на что годен рабский народ: человека повесить и то не умеют!

В то время, как их вытаскивали на помост, послали за новыми веревками, так что смертникам не пришлось долго ждать. Палач направился к ним, и тогда, помогая друг другу, насколько это было возможно, они встали и пошли навстречу смертельной петле. В тот миг, когда им собирались набросить петли на шею, они в последний раз крикнули громким голосом:

— Да здравствует Россия! Да здравствует свобода! Придут те, кто за нас отомстит!

Этот предсмертный крик замер без всякого отклика, не вызвав никакого сочувствия. Те, что его испустили, неверно оценили свою эпоху и ошиблись на столетие!

Когда императору доложили об этом происшествии, он рассерженно топнул ногой и воскликнул:

— Почему меня вовремя не поставили в известность об этом? Теперь меня будут считать более жестоким, чем сам Господь!

Однако во время исполнения приговора никто не осмелился взять на себя ответственность и отложить казнь; так что через несколько минут после того, как двое случайно оставшихся в живых выкрикнули свои призывы, они уже соединились в мире ином с тремя своими товарищами.

После этого настала очередь приговоренных к ссылке; им прочитали приговор, по которому они лишались всего на этом свете: званий, орденов, имущества, семей; затем к ним подошли исполнители казни и, срывая с них эполеты и ордена, бросали их в огонь, выкрикивая:

— Вот эполеты изменника! Вот ордена изменника!

Затем, наконец, беря из рук солдат шпагу каждого из осужденных и держа ее за острие и эфес, палачи ломали ее об голову хозяина, говоря при этом:

— Вот шпага изменника!

Когда эта церемония завершилась, палачи, наугад беря из кучи серые холщовые блузы, какие носит простонародье, надевали их на приговоренных к ссылке, с которых они перед этим снимали мундиры; после этого ссыльных заставили спуститься по лестнице и развели обратно по камерам.

Место казни опустело; на нем не осталось никого, кроме часового, стоявшего на страже у эшафота с пятью виселицами, на которых раскачивались тела казненных.

Я вернулся к Луизе и застал ее в слезах: она стояла на коленях и молилась.

— Ну, как? — спросила она меня.

— Что ж, — сказал я, — те, кому суждено было умереть, умерли, те, кому суждено было жить, будут жить.

Луиза продолжила молиться, с выражением бесконечной признательности подняв глаза к Небу.

Завершив молитву, она спросила меня:

— Сколько отсюда до Тобольска?

— Почти восемьсот льё, — ответил я.

— Это меньше, чем я думала, — сказала она, — спасибо.

С минуту я молча смотрел на нее, начиная проникать в ее замысел.

— Почему вы меня спрашиваете об этом? — спросил я.

— Неужели вы не догадались?

— Но сейчас это невозможно, Луиза, подумайте о своем положении.

— Друг мой, — промолвила она, — будьте спокойны. Я знаю обязанности матери по отношению к ребенку, точно гак же, как знаю и ее обязанности по отношению к отцу этого ребенка: я подожду.

Я склонился перед этой женщиной и поцеловал ее руку с таким благоговением, как если бы она была королевой.

Той же ночью ссыльных отправили по этапу и эшафот разобрали; на рассвете не оставалось уже никаких следов происшедшего, и посторонние люди могли подумать, будто все это пригрезилось им во сне.

В том, что мать Ваненкова и его сестры хотели заранее знать дату казни, был определенный смысл: на пути из Санкт-Петербурга в Тобольск осужденные обязательно должны были проехать через Ярославль, который находится в шестидесяти льё от Москвы, и женщины надеялись, что им удастся увидеться там с Алексеем.

Как и в прошлый раз, Григорий был радушно принят Ваненковыми; они уже две недели как были готовы к поездке и запаслись подорожными. Так что, успев лишь поблагодарить того, кто доставил им драгоценную весть, они, не теряя ни минуты, сели в кибитку и, не сказав никому ни слова о цели своего путешествия, отправились в Ярославль.

В России путешествуют быстро: выехав утром из Москвы, Ваненковы ночью прибыли в Ярославль, где с великой радостью узнали, что осужденных еще не провозили через него. Поскольку пребывание Ваненковых в этом городе могло вызвать подозрение, а к тому же, вполне вероятно, чем больше они были бы на виду, тем неумолимее вели бы себя стражники, графиня и ее дочери отъехали в сторону Мологи и остановились в небольшой деревеньке. В трех верстах от этого места находилась изба, где ссыльные должны были делать остановку для смены лошадей: унтер-офицеры и ефрейторы, сопровождавшие осужденных, обычно получали строгий приказ ни при каких обстоятельствах не менять лошадей в городах и селах; поэтому женщины расставили по пути следования этапа толковых и деятельных слуг, которые должны были предупредить их о его приближении.