Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Каждому нашлось дело, даже раненым: через десять минут были выпряжены лошади, срублены три или четыре огромные ели и разведен громадный костер. На этот раз основной нашей пищей опять была медвежатина, но, поскольку в углях теперь недостатка не было, ее можно было поджарить и ею подкреплялись все, даже Луиза.

Затем, как только мы и наши лошади поели, все поспешили вновь отправиться в дорогу, желая как можно скорее выбраться из этих проклятых гор. Через полтора часа пути, обогнув какой-то холм, мы увидели столбы дыма, поднимавшиеся словно из-под земли: это и была столь желанная деревня, которую многие из нас уже не надеялись достичь и в которую мы вошли, в конце концов, около четырех часов пополудни.

В ней оказался всего лишь один постоялый двор, настолько скверный, что в любых других обстоятельствах я не пожелал бы использовать его даже в качестве псарни для своих собак, но нам он показался дворцом.

На следующий день, расставаясь с возчиками, мы оставили Григорию пятьсот рублей, попросив его разделить эти деньги между ним и его товарищами.

Начиная с этого момента все у нас пошло хорошо, ибо мы оказались на огромных равнинах Сибири, которые тянутся вплоть до Ледовитого океана и на которых нельзя встретить ни единой возвышенности, заслуживающей название горы. Благодаря императорскому приказу, имевшемуся у Ивана, нам всюду давали лучших лошадей; более того, из-за угрозы происшествий, подобных тем, жертвами которых мы чуть было не стали, по ночам нас сопровождал эскорт из десяти — двенадцати солдат, вооруженных карабинами или пиками и скакавших справа и слева от наших саней. Мы проехали таким образом через Екатеринбург, не останавливаясь у его великолепных магазинов драгоценных камней, придававших ему блеск волшебного города, который показался нам тем более сказочным, что мы выбрались из снежной пустыни, где в течение трех дней нам ни разу не удалось обрести кров над головой; затем — Тюмень, где, собственно, и начинается Сибирь; наконец, мы оказались в долине Тобола и семь дней спустя после выхода из страшных Уральских гор, к ночи, въехали в столицу Сибири.

Мы были разбиты усталостью, но Луиза, поддерживаемая лишь чувством своей любви, которая возрастала по мере того, как все ближе становился тот, кто был ее предметом, не пожелала останавливаться там сверх того времени, которое понадобилось, чтобы принять ванну. Около двух часов ночи мы въехали в Козлово, небольшое село на Иртыше, назначенное местом пребывания двух десятков узников, в числе которых, как уже было сказано, находился и граф Алексей.

Мы сошли у дома местного коменданта, и там, как и повсюду, императорский приказ возымел свое действие. Нам сообщили сведения о графе: он по-прежнему находился в Козлове и был вполне здоров. У нас с Луизой было условлено, что к графу вначале явлюсь я, чтобы предупредить его о ее прибытии. В соответствии с этим я попросил у коменданта разрешение на свидание, и оно мне было беспрепятственно дано. Поскольку я не знал, где живет граф, и не говорил на языке местных жителей, мне выделили казака, чтобы он меня сопроводил.

Я дошел с ним до обособленного квартала, обнесенного высоким забором, все выходы из которого охраняли часовые, и состоявшего из двух десятков домов. Казак остановился у одного из них, давая мне знать, что мы пришли.

С непривычным биением сердца я постучал в дверь и услышал голос Алексея, ответившего:

— Войдите.

Открыв дверь, я увидел Алексея: он лежал на кровати одетый, свесив руку, а рядом лежала выпавшая из нее книга.

Я остановился на пороге, глядя на него и протягивая к нему руки, а он с изумлением приподнялся, не решаясь узнать меня.

— Ну да, это я, — сказал я ему.

— Как, это вы? Вы?!

Он вскочил с кровати и бросился обнимать меня, а затем, отступив назад, с выражением ужаса на лице воскликнул:

— Великий Боже! Так вы тоже сосланы и мне достанет несчастья быть причиной этому?!

— Успокойтесь, — сказал я, — я приехал сюда добровольно.

Он горько улыбнулся:

— Добровольно, в глубь Сибири, за девятьсот льё от Санкт-Петербурга?! Объясните мне все это… или лучше… но прежде всего… вы можете сообщить мне новости о Луизе?

— Превосходные и самые свежие новости: я недавно расстался с ней.

— Вы расстались с ней месяц тому назад?

— Нет, пять минут тому назад.

— Боже мой, — воскликнул он бледнея, — что вы такое говорите?!

— Правду.

— Луиза?..

— Здесь.

— О святое женское сердце! — прошептал он, воздев руки к Небу, и по щекам его покатились слезы.

Затем, после минуты молчания, в течение которой он, по-видимому, возносил благодарственную молитву Господу, граф произнес:

— Но где же она?

— У коменданта, — ответил я.

— Скорее же идемте к ней!

Тут он прервал себя:

— Какой же я безумец: забыл, что помещен в загон и не могу выйти из него без разрешения жандармского фельдфебеля. Дорогой друг, — добавил он, — сходите за ней, чтобы я мог ее увидеть, чтобы я мог ее обнять; хотя нет, лучше оставайтесь: пойдет этот солдат. А мы тем временем поговорим о ней.

Он сказал несколько слов казаку, и тот вышел, чтобы выполнить его поручение.

Тем временем я рассказал Алексею обо всем, что произошло со дня его ареста: как Луиза решила ехать к нему; как она все продала и как у нее украли вырученные деньги, об аудиенции у императора и его добром к ней отношении; о нашем отъезде из Санкт-Петербурга и о нашем прибытии в Москву; о том, как ее приняли его мать и сестры, взявшие на себя заботу о его сыне; потом о нашей поездке сюда, о тяготах и опасностях пути; о страшном переходе через Уральские горы и, наконец, о нашем прибытии в Тобольск и Козлово. Граф слушал мой рассказ словно сказку; время от времени он брал меня за руки и смотрел мне в лицо, чтобы убедиться, что это я нахожусь перед ним и рассказываю ему все это; затем он в нетерпении вставал, подходил к двери и, видя, что никто так и не идет, садился снова и расспрашивал меня о новых подробностях, которые я не уставал ему излагать, а он — слушать. Наконец дверь отворилась, и казак вошел один.

— В чем дело? — спросил граф, побледнев.

— Комендант ответил, что вы должны знать о запрете, касающемся арестантов.

— Каком?

— О запрете принимать у себя женщин.

Граф провел рукой по лбу и рухнул в кресло. Я и сам начал испытывать беспокойство и посмотрел на Алексея, лицо которого выдавало бурлившие в его душе противоречивые чувства. Помолчав, он обратился к казаку.

— Могу я поговорить с фельдфебелем? — спросил он.

— Он был у коменданта в одно время со мной.

— Подождите его у двери и попросите от моего имени проявить любезность и зайти ко мне.

Казак поклонился и вышел.