Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Проехав через город к реке, мы переправились с правого берега Волги на левый и поднялись на гору, где раскинулись развалины усадьбы; однако, как оказалось, мы проделали лишь самую легкую часть нашего паломничества.

Нам оставалось раздобыть ключи от дома.

В самом деле, двое-трое слуг, которым было поручено охранять почтенные развалины, не ожидали, что кого-то охватит желание посетить эти руины, и не опасались, что какая-нибудь шайка злоумышленников вздумает их снести; поэтому они резонно сочли, что могут отлучаться на некоторое время, чтобы предлагать капитанам проходящих судов свои услуги в качестве грузчиков и носильщиков — этот промысел давал им приятную возможность ежедневно собираться за общим столом и ублажать себя стаканом-другим чая с парой кусочков сахара, что почитается у русских простолюдинов большой роскошью.

В то утро слуги начали день с того, чем следовало его закончить: часы едва пробили полдень, а трое бездельников уже сидели в кабаке.

Один из них соизволил двинуться с места, когда ему пообещали двадцать копеек — камердинер графа счел себя вправе заверить его в этом от нашего имени, — и отправился за ключами.

Поиски и переговоры продолжались около часа. Впрочем, время не было потеряно нами напрасно: найдя какой-то проход, мы проникли в сад, некогда входивший, а возможно и по сей день входящий в приусадебные угодья. Сад представлял собой огромный парк длиной в две версты, тянувшийся по плоской вершине горы до ее края, а затем спускавшийся по склону к Волге. Время не нанесло парку такого урона, как усадьбе, а напротив, оказало на него благотворное воздействие и сделало его весьма живописным: предоставленные сами себе, отдельно стоящие деревья неимоверно разрослись, а ге, что стояли близко друг к другу, переплелись удивительнейшим образом. Особенно впечатляли липовые аллеи, посаженные, должно быть, еще при царице Елизавете: густые кроны совсем не пропускали солнечного света, и, вступив под их сень, мы чувствовали себя так, словно спустились в глубь рудника и шагали по одной из штолен, бороздящих недра Уральских гор.

Кое-где, на краю этих аллей или посреди лужаек, заросших травой и колючим кустарником, виднелись каменные тумбы, на которых прежде возвышались скульптуры — оригиналы или, по крайней мере, копии античных шедевров; на одном из таких постаментов мы обнаружили полустертые буквы: «Jov… omnipot…»' , а на другом — надпись: «Venus et Adonis» 4 4 «Юп… всемогущ…» (лат.). 5 5 «Венера и Адонис» (лат.). .

Покинув главную аллею и свернув налево, мы наткнулись на глубокое, но почти совсем пересохшее русло искусственной реки; по дну его все еще бежала тонкая струйка прозрачной воды из близлежащего родника, который мы обнаружили с превеликим трудом, настолько он был скрыт в высокой траве. По всей вероятности, прежде эта речка была наиболее привлекательным украшением парка, через который она пролегала, извиваясь на всем его протяжении; несколько прелестных мостиков в виде арок, с непринужденной живостью перекинутых с одного ее берега на другой, до сих пор были пригодны для ходьбы, хотя и стали ненужными.

В одном из самых укромных уголков парка мы обнаружили летний павильон князя Алексея. Но увы! В него давно никто не заглядывал, кроме зимних ветров, вырвавших и отбросивших далеко в сторону все его двери и окна. Если бы эти стены, имевшие когда-то глаза и уши, к тому же имели бы и язык, они, несомненно, поведали бы сегодня немало историй, от которых покраснели бы даже стены Монсо и Большого Трианона; но они немы и обретают голос, лишь когда им ссужает его буря; в такие минуты этот мрачный и суровый голос говорит развалинам то же, что опыт ежедневно внушает людям: «Нет на земле ничего достоверного и вечного, кроме смерти».

На стенах павильона еще сохранились в довольно хорошем состоянии фрески на мифологические сюжеты. Эти росписи, несомненно, сделал какой-нибудь французский художник школы Буше; на них были изображены Венера и Марс, попавшие в сети Вулкана; похищение Европы прославленным белым быком, облик которого принял Юпитер; Леда, страстно прижимающая к своей груди божественного лебедя, и, наконец, купающаяся Диана, застигнутая врасплох Актеоном.

Потолок павильона обрушился.

Напротив этого павильона лежала груда камней и кирпичей, большей частью заросших колючками и увитых плющом. Я спросил у молодого офицера, знает ли он, что это за груда камней и кирпичей.

— Кажется, — ответил он, — во время моей первой прогулки к развалинам я слышал, что это обломки второго такого же павильона, стоявшего здесь прежде.

— Он развалился? — спросил я.

— Нет, как уверяют, его нарочно сломали.

— Зачем же? Вы не знаете?

— Я знаю лишь то, что рассказывают по этому поводу.

— И что же рассказывают? Предупреждаю вас, что я самый любопытный человек на свете.

— Говорят, что последний князь Грубенский, Данила Алексеевич, придя сюда лет двадцать пять — тридцать назад, обнаружил нечто столь странное, что не только решил снести этот павильон, но и первым взял в руки кирку.

— Что же он такое здесь обнаружил?

— А! Вот в этом-то и секрет! Поговаривают о потайной комнате, то ли заколоченной, то ли заложенной камнем, входить в которую ни у кого не было желания или, точнее, мужества. Князь Данила якобы туда проник тайком от всех, и, ей-Богу, увидел такую жуткую картину, что вышел оттуда бледным как смерть, а затем, как я уже сказал, отдал распоряжение сломать павильон.

В эту минуту мы увидели, что к нам направляется слуга нового собственника усадьбы, г-на Кирдяпина, — тот самый слуга, которого мы вытащили из кабака, пообещав ему двадцать копеек.

Я принялся расспрашивать его о разрушенном павильоне, но он знал еще меньше капитана Ваненкова, которому, как видно, было известно не так уж много.

Слуга принес нам ключи от дворца и предложил его открыть.

Я согласился в надежде найти там какую-нибудь вещь, которая помогла бы установить связь между дворцом и павильоном.

Слуга прошел в дом первым и впустил нас внутрь через черный ход, который вел в прихожую.

Едва лишь дверь открылась, как у нас перехватило дух от сырого, насыщенного тленом воздуха.

При каждом нашем шаге тучи пыли поднимались от плиточного пола, а ветер, ворвавшийся вслед за нами в растворенные двери, колыхал по стенам обвисшие лохмотья некогда роскошных шпалер, видимо попавших сюда прямо от Гобеленов как подарок какого-нибудь князя или самого царя.

— Лучше всего во дворце сохранилась портретная галерея, — сказал наш проводник.

Поскольку, это была, по всей вероятности, и самая интересная часть дворца, мы последовали за слугой, оставив, на его радость, прочие покои без внимания.