Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Слушаю, ваше сиятельство, — ответил я.

Поклонившись, я пошел распорядиться о том, чтобы шестьсот восемьдесят гончих, легавых и борзых были умерщвлены в тот же вечер, как соизволил пожелать его сиятельство.

Однако полчаса спустя, когда слуги уже собрались при-ступить к расправе, к князю явился старик лет шестидесяти с морщинистым лицом и седыми космами до плеч; у него не было ни единого зуба, но яркий блеск глаз пришельца говорил о том, что дни его далеко не сочтены.

Наряд незнакомца состоял из бархатного кафтана малинового цвета с золотыми галунами, кожаных штанов и высоких сапог, так называемых французских.

Кафтан его был подпоясан черкесским поясом, а на боку висел охотничий нож.

Старик держал в руке треугольную шляпу.

Князь Данила, проявивший, как можно было видеть, немалую суровость к собакам, был филантропом и прекрасно относился к людям.

Он принял поэтому старика приветливо и осведомился, что за гость к нему пожаловал.

— С позволения сказать, барин, — отвечал тот твердым голосом, — я старый холоп вашего сиятельства; зовут меня Яков Безухий, и, до того как умер ваш дед, князь Алексей, был я его главным стремянным.

Видимо, князь Данила уже слышал имя старика, ибо он быстро взглянул туда, где у того должны были быть уши — из-за их отсутствия бедный Яков и получил свою кличку, под которой все его знали.

— Добро пожаловать, друг мой, — произнес князь Данила. — Присядь, ты ведь, должно быть, устал?

— Спасибо, барин, но не пристало мне сидеть перед вашим сиятельством; нет, я пришел лишь для того, чтобы упасть к вашим ногам и на коленях умолять вас выполнить мою просьбу.

— Какую просьбу, старик? — спросил Данила Борисович.

— Говорят, барин, что вы изволили обрушить на нас свой княжеский гнев.

— Что с тобой, бедный Яков? Ты, часом, ума не лишился?

— Эх, барин, не удивительно было бы и ума лишиться при виде такого бесчеловечия: истребить шестьсот восемьдесят ни в чем неповинных собак! Барин, да ведь это ни дать, ни взять избиение невинных младенцев царем Иродом! Чем только несчастные псы провинились перед вашим сиятельством? Посудите сами, совсем не шутка пролить столько крови, и, хотя это лишь кровь животных, вам придется отвечать за нее перед Богом.

— Полно, старик! Я уже решил, что будет так: перестань же…

Но Яков дерзко оборвал своего хозяина:

— Почему я должен перестать? Разве я не единственный защитник, посланный Господом Богом этим бедным тварям? Если я замолчу, кто за них заступится? Стало быть, я продолжаю. Барин, как вы можете быть настолько жестоким, чтобы погубить бедных собак? Ведь, в конце концов, эта свора, которую вырастили ваши предки, уже стала частью вашей семьи: она существует в таком виде, все время пополняясь, больше ста лет. Молва о ней облетела всю Россию и дошла до Франции; об этих собаках говорили при заморских дворах, и многие государи писали или давали поручение писать вашим предкам с просьбой прислать щенков. И вдруг, без всякой причины, вы хотите извести такую славную породу! О чем ты только думаешь, батюшка? — вскричал старик, все больше распаляясь. — Да если гы совершишь такое злодеяние, кости твоих родителей перевернутся в гробах, а призрак бедного князя Алексея выйдет из могилы, протянет свои костлявые руки и проклянет тебя… Вспомните-ка, мой благородный господин и любезный хозяин, что собаки князей Грубенских живут и здравствуют, умножаясь в числе, со времен царствования достославного Петра Великого! За что же вы собираетесь теперь так ужасно с ними расправиться? Вспомните, что казнь стрельцов настолько запятнала великого государя, что он с трудом отмылся, и при этом стрельцы были виноваты, а собаки ни в чем не повинны. Их убийство ляжет на вас и ваше княжеское племя вечным позором и неизгладимым бесчестьем, не говоря уж об угрызениях совести, которые станут для вас тяжким бременем. Собака, барин, тоже Божья тварь, ведь недаром в Святом Писании сказано: «Блажен иже и скоты милует!» Как же ты можешь, батюшка, с твоим-то добрым лицом, идти против Божьей воли?.. Глядите, ваша милость: собираясь к вам, я надел чекмень, который носил, когда имел честь быть личным стремянным или, можно сказать, конюшим вашего деда, незабвенного графа Алексея; этот чекмень провисел в шкафу шесть лет; я думал, что буду в нем только на собственных похоронах; глядите, ваша милость, я надел также черкесский пояс, пожалованный мне вашим дедом через три дня после того, как ваша матушка благополучно прибыла в имение; вы, батюшка, тогда еще лежали в колыбели. Приезда этого все опасались, но барин, однако ж, принял невестку с благословением, и через три дня была устроена большая охота. Никто из нас не мог затравить лисицу, разве что наш сосед Иван Рамиров — он чуть не загнал ее; увидев это, я бросился в погоню за окаянным зверем и настиг его, не посрамив хозяйскую честь. Теперь я все сказал; вы можете поступать по-своему, ваше сиятельство, но я не выйду из этой комнаты, покамест не вымолю у вас пощады для собак.

— Чего же ты хочешь, в конце концов? — спросил князь, начиная уже смягчаться от этой долгой речи.

— А того я хочу, барин, чтобы угодно было вашему милостивому сиятельству сперва отрубить мне голову, коль скоро вы по-прежнему желаете повесить или утопить собак. После этого вы сможете убивать невинных тварей сколько пожелаете и никто не посмеет сказать хоть слово в их защиту. Я же предстану перед вашим отцом, дедом и всеми вашими прародителями в этом чекмене, в этом поясе и укажу им на несчастных загубленных животных. Что же скажут при виде этого те, кто холил и лелеял собак да берег их как зеницу ока; что они тогда скажут, я вас спрашиваю? Я человек былых времен, — продолжал старик, качая головой, — и ваши нынешние порядки мне чужды; так что отпустите меня поскорее к тем, чьи привычки я уважал, к тем, кто любил меня, потому что я любил моих бедных собак.

Это было все, на что хватило несчастного старика.

За сильным возбуждением, благодаря которому он довел свою речь до конца, последовал полный упадок сил; голос старика ослаб, дыхание стало прерывистым, ноги подкосились, и, возможно, он упал бы навзничь, если бы князь не поддержал его.

Старый конюший лишился чувств, и его унесли; но горячее заступничество Якова Безухого спасло собак, и псарный двор, которому суждено было впоследствии исчезнуть, на этот раз уцелел.

И мало того, что псарный двор был спасен, князь Данила Борисович после этого подружился со старым Яковом Безухим. Он часто призывал его к себе, чтобы расспросить о прошлом, и, бывало, хозяин и слуга просиживали вместе целыми часами.

Однажды вечером, после одной из таких долгих бесед со стариком, князь послал за мной, и я немедленно явился к нему.