Джамбаттиста Базиле - Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Он нашел город облаченным в траур по случаю предполагаемой гибели Каннелоро; и только прибыл ко двору, как все, думая, что это Каннелоро, по причине их сходства, бегом побежали к Фениции, чтобы она позолотила им ручку за радостную новость; а она, слетевши птицей вниз по лестнице, обняла Фонцо со словами: «Муж мой, сердце мое, где же ты пропадал столько дней?»

Фонцо сразу понял, что Каннелоро прибыл прежде него в эту страну и потом исчез, и решил действовать осторожно, чтобы выведать из слов принцессы, где бы мог оказаться его друг. Услышав, что тот подверг себя слишком большой опасности, поехав на проклятую охоту, а особенно потому, что мог встретить в лесу орка, столь безжалостного к людям, Фонцо разузнал, куда именно направился Каннелоро. Так и не открывшись ей, он, когда настала ночь, пошел в спальню.

И, придумав, что дал обет Диане в эту ночь не касаться жены, когда легли, он положил обнаженный меч как преграду между собой и Феницией; а спозаранку — еще не настал час, когда Солнце приходит дать Небу слабительные пилюли, чтобы облегчить желудок от тьмы, — ушел, и ни мольбы Фениции, ни запрещения короля не могли победить его намерения.

Вскочив на коня, вместе с волшебными собаками он пустился в лес; и повторилось с ним все то же самое, что и с Каннелоро, пока, войдя в пещеру, он не увидел оружие Каннелоро и привязанных собак и коня, из чего понял, что определенно друг его находится именно здесь. И когда лань стала просить его привязать коня и собак, он, напротив, спустил собак на нее, и они разорвали ее на мелкие кусочки.

В поиске других знаков, которые сказали бы ему о судьбе друга, Фонцо вдруг услышал жалобные стоны снизу, из ямы; отвалив камень, он выпустил оттуда Каннелоро вместе с другими, которых держал там орк погребенными заживо. Обнявшись с великой радостью, они вернулись домой, где Фениция, видя двух одинаковых мужчин, не могла понять, который из двух ее муж. Но как только Каннелоро снял шляпу, она увидела след от раны и, узнав мужа, заключила его в объятия.

И когда Фонцо, после месяца, весело проведенного в той стране, захотел отправиться на родину, в семейное гнездо, Каннелоро через него написал матушке, чтобы она переезжала к нему и разделила с сыном почести и величие. Так она и сделала. А он с тех пор больше не хотел слышать ни о собаках, ни об охоте, помня пословицу:

горе, кто за собственный счет

сам на себя пеню кладет .

Король Рокка Форте влюбляется по голосу в старуху и, обманутый ее облизанным пальцем, уговаривает ее с собой переспать. Обнаружив обман, он выбрасывает ее из окна, но она, зацепившись в ветвях дерева, получает волшебную помощь от семи фей и становится прекраснейшей девушкой, и король берет ее в жены. Но ее подруга, завидуя ее удаче, чтобы тоже стать красавицей, дает снять с себя всю кожу и умирает

Всем чрезвычайно понравился рассказ Чометеллы: с особенным удовольствием все слушали, как Каннелоро был спасен, а орк наказан за все убийства несчастных охотников. И вот, когда князь повелел Якове запечатать своим перстнем список забав первого дня, она начала так:

Проклятый порок, гнездящийся в нас, женщинах, — любой ценой казаться красивыми, — доводит нас до того, что мы золотим раму лба и при этом портим картину лица; выбеливаем кожу, разрушая белизну зубов; выставляем на свет части тела, помрачая зрение; и еще прежде, чем настает час платить подать Времени, по собственной вине добавляем глазам слизи, лицу морщин, а зубам дырок. Но если даже юную порицают за излишнюю заботу о внешности, что сказать о старухе, которая, желая соревноваться с девушками, подвергает себя людским насмешкам, а своему телу причиняет горе! Так и случилось с одной старухой, о чем я вам сейчас расскажу, если вы ненадолго притихнете и послушаете.

Некогда в саду, в который выходили окна дворца короля Рокка Форте [127] Крепкая Скала. , облюбовали себе местечко две старухи. И были обе списком несчастий, протоколом уродств и подшивкой всего что ни есть на свете безобразного: косы спутаны и всклокочены, лбы — в морщинах и с шишками, брови — торчащие и щетинистые, ресницы — густые и нависающие, глаза угасшие и поблеклые, лица желтые и изрытые, рты — зловонные и растянутые; а сокращая список, скажем, что были у них бороды, как у козла, груди волосатые, спины горбатые, руки кривые, колени хромые, а ступни как крючья.

Поэтому, чтобы не видело их Солнце с такой безобразной наружностью, укрылись они под портиком королевского дома. И король не осмеливался даже пукнуть, чтобы случайно не попало в нос этим двум страшилам, которые, постоянно ворча, мололи невообразимую чепуху: одна говорила, что цветок жасмина, слетев сверху, набил ей шишку на голове, другая, что соломинка вывихнула ей плечо, а первая подхватывала, что песчинка разбила ей коленку.

Слыша эту прорву охов и ахов, король вообразил, будто рядом с ним обитает некая квинтэссенция утонченности, отборный кусочек нежнейшей ветчинки, цвет из цветов деликатности, и до самого мозга костей пробрало его желание посмотреть на это диво и выяснить, что оно из себя представляет. И стал он ронять сверху вздохи и покашливать, не будучи простуженным, и наконец решился вкрадчиво заговорить: «Где, где ты скрываешься, драгоценность, сокровище, прекраснейшая игрушечка этого мира? «Выйди, солнышко, поскорей, императора обогрей!» [128] Эта детская песенка, не забытая до наших дней, вероятно, восходит к XIII в. когда Неаполь был столицей империи Фридриха II Гогенштауфена. Яви твою грацию, зажги твои светильники из лавки Амура, покажи твою изящную головку! О банк, в который вложено столько капитала красоты, не будь столь скупа перед тем, кто жаждет тебя увидеть! Открой дверцу бедному соколу, одари кусочком, каким тебе угодно! [129] Из детской песенки. Позволь увидеть инструмент, издающий столь сладостный звук! Дай узреть колокольчик, разливающий столь приятный звон! Дай хоть глазком взглянуть на эту певчую птичку! Не оставь меня, подобно понтийским овцам, питаться отсутствием пищи [130] Аллюзия на описание Понта у Плиния Старшего («Естественная история», XXVII, 28). , запрещая мне созерцать эту красоту красот!»

Эти и другие слова говорил король, но лучше было бы ему в трубы трубить, ибо старухи были туги на ухо, что, впрочем, только подбрасывало ему дров в огонь, так что он чувствовал себя железом, раскаляемым в горне вожделения, чувствовал, как сжимают его щипцы помыслов и колотит молоток любовной страсти, выковывая ключ, способный открыть шкатулку драгоценностей, томясь по которым, он сгорает в пепел. Но при этом он так и не высунулся из окна, а все продолжал посылать издалека свои мольбы и одновременно усиливал обстрел, не давая передышки ни себе, ни предмету, занимавшему его воображение.