Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Истории из века джаза

Джейн была милой, как незатейливая игрушка из детства. Зарабатывая три тысячи в неделю, она умудрялась заводить мужей, которые все как один были пьяницами и избивали ее чуть не до смерти.

— Такты не знаешь ее имени? — вернулась я к разговору, намеренная добиться своего.

— Ах да, — спохватилась Джейн. — Стар ей позже названивал. А потом сказал Катрин Дулан, что зовут ее по-другому.

— Он ее все-таки нашел. Ты знаешь Марту Додд?

— Бедняжка, ей так не повезло! — воскликнула Джейн с хорошо отрепетированным сочувствием.

— Может, пригласишь ее завтра на обед?

— Вряд ли она голодает. Один мексиканец…

Я объяснила, что затеваю все не ради благотворительности. Джейн согласилась помочь и позвонила Марте Додд.

На следующий день, встретившись в Беверли-Хиллз, мы сидели в «Коричневой шляпе» — томном ленивом ресторане, где посетители выглядят так, будто вот-вот прилягут отдохнуть. За обедом, правда, публика слегка оживляется, в первые пять минут после еды дамы устраивают чуть ли не дивертисмент, — но наша троица оставалась тихой. Я напрасно медлила, надо было сразу налететь на Марту Додд с расспросами. Марта, девушка из глубинки, так и не поняла, что же произошло с ее карьерой, и не могла похвастаться ничем, кроме безнадежно погасшего взгляда. Она по-прежнему считала, что былой успех вернется, надо лишь выждать срок.

— В двадцать восьмом году, — говорила она, — у меня была такая вилла — залюбуешься. Тридцать акров, мини-поле для гольфа, бассейн и шикарный вид. Весной в ромашках хоть купайся.

В итоге я пригласила ее встретиться с отцом — тем самым наказав себя разом и за попытку «двойной игры», и за то, что ее стыдилась. В Голливуде лучше играть открыто, остальное сбивает с толку. Всем и так все ясно, к тому же сам климат не располагает к усилиям, двойные игры здесь — слишком явная трата времени.

Джейн попрощалась с нами у ворот студии, недовольная моей трусостью. Воспоминаниями о карьере Марта успела внутренне себя взвинтить если не до решимости — все-таки сказывались семь лет забвения, — то уж точно до состояния нервной уступчивости, и я собралась всерьез поговорить с отцом. Студия не заботилась об актерах вроде Марты, когда-то приносивших невероятные прибыли: им позволяли жить в нищете и пробавляться эпизодическими ролями. Милосерднее было бы просто отправить их с глаз долой. А отец в то лето страшно мной гордился, я устала его одергивать — он то и дело начинал живописать кому-нибудь подробности того, как из меня гранили такой редкостный бриллиант. Ах, Беннингтон, заведение для избранных! Подумать только!.. Я устала его убеждать, что туда собирали прирожденных кухарок и служанок, умело маскируя их некоторым количеством неудачливых претенденток на место в дорогих борделях, — тщетно: отец гордился колледжем так, будто сам его закончил. «Ты получила все что можно», — счастливо приговаривал он. Это «все» включало в себя два года во Флоренсе, где я единственная во всей школе умудрилась сохранить девственность, и протокольный дебют в бостонском светском обществе. Я была ни дать ни взять цветущим побегом на рафинированном древе товарно-денежной аристократии.

Поэтому я точно знала, что отец пойдет навстречу Марте Додд, и на пороге его приемной уже мечтала, как сумею помочь и «ковбою» Джонни Суонсону, и Эвелине Брент, и прочим былым знаменитостям. Он всегда обаятельный и милый — если не вспоминать тот раз, когда я наткнулась на него в Нью-Йорке, — и такой трогательный в роли отца. А коль он мне отец — значит, сделает для меня что угодно.

В приемной мы застали одну Розмари Шмиль. Она говорила по телефону второй секретарши, Берди Питерс, и сделала мне знак присесть, однако я, полная решимости, велела Марте не нервничать, нажала рычаг под столом Розмари и направилась в отцовский кабинет.

— Ваш отец на совещании, — крикнула мне вслед Розмари. — То есть не на совещании, но мне нельзя…

Я уже прошла в дверь, миновала короткий холл и вторую дверь и застала отца без пиджака — весь в поту, он пытался открыть окно. День выдался жарким, но не настолько. Не заболел ли?..

— Нет, все хорошо, — уверил меня отец. — Что у тебя?

И я рассказала. Вышагивая по кабинету, я излагала теорию о людях вроде Марты Додд: как их можно использовать и гарантировать постоянную работу. Отец, по-видимому, принимал мою речь близко к сердцу — кивал, соглашался. Такая близость между нами бывала нечасто — я подошла и поцеловала его в щеку. Он дрожал, рубашка промокла насквозь.

— Ты болен? Или нервничаешь?

— Нет, все в порядке.

— Что случилось?

— Да опять Монро. Голливудский мессия, будь он неладен! День и ночь никакого покоя!

— Что на этот раз? — спросила я намного прохладнее.

— Сидит, прах его побери, чистый пастор или раввин: это он делает, того он не делает!.. Позже расскажу, сейчас не могу. Тебе не пора уходить?

— Я не брошу тебя в таком состоянии.

— Ступай, говорю!

Я принюхалась, но отец никогда не пил.

— Иди причешись, — велела я. — Хочу, чтобы ты поговорил с Мартой Додд.

— Прямо здесь? Да от нее тогда не отделаться!

— Значит, выйдешь в приемную. Поди умойся. И переодень рубашку.

С театральным жестом отчаяния он скрылся в смежной ванной. В комнате стояла духота, будто здесь часами не проветривали — может, потому отцу и сделалось дурно. Я открыла еще два окна.

— Ступай, — велел отец из-за закрытой двери ванной. — Я сейчас приду.

— Будь с ней поласковее, — крикнула я в ответ. — И никаких благотворительных жестов.

Словно ответ самой Марты, до меня донесся глухой стон. Я вздрогнула — и тут же застыла от ужаса: стон повторился. Стонали не в ванной и не на улице: звук шел из стенного шкафа напротив. Не знаю, как я набралась смелости — подскочив к шкафу, я дернула дверцу, и отцовская секретарша, Берди Питерс, вывалилась оттуда в чем мать родила, как труп в детективных фильмах. Из шкафа повеяло тяжелым спертым воздухом; Берди, вся в поту и еще сжимая в руке одежду, упала на пол — как раз когда отец вышел из ванной. Он стоял у меня за спиной, и я не оборачиваясь знала, какой у него вид: мне уже случалось заставать его врасплох.

— Прикрой ее! — велела я и сама потянулась набросить на Берди диванный плед. — Прикрой!

Я вышла в приемную. Увидев мое лицо, Розмари Шмиль пришла в ужас. Ни ее, ни Берди Питерс я с тех пор не видела.

— Что случилось, милая? — спросила Марта, когда мы выходили. Не дождавшись ответа, она добавила: — Ты сделала что могла. Наверное, мы просто не вовремя. Знаешь что? Давай сходим к одной прелестной англичанке. Ты видела за нашим столом ту девушку, с которой танцевал на балу Стар?

Вот так, ценой легкого купания в семейной канализации, я добилась чего хотела.