Джон Голсуорси - The Man of Property — Собственник

Тут можно читать онлайн Джон Голсуорси - The Man of Property — Собственник - бесплатно полную версию книги (целиком) без сокращений. Жанр: Классическая проза. Здесь Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте лучшей интернет библиотеки ЛибКинг или прочесть краткое содержание (суть), предисловие и аннотацию. Так же сможете купить и скачать торрент в электронном формате fb2, найти и слушать аудиокнигу на русском языке или узнать сколько частей в серии и всего страниц в публикации. Читателям доступно смотреть обложку, картинки, описание и отзывы (комментарии) о произведении.

Читать книгу

Название:

The Man of Property — Собственник
Автор:

Джон Голсуорси
Жанр:

Классическая проза
Издательство:

неизвестно
Год:

неизвестен
ISBN:

нет данных
Рейтинг:

5/5. Голосов: 11
Избранное:

Добавить в избранное
Отзывы:

Читать комментарии
Ваша оценка:
100

1

2

3

4

5

Джон Голсуорси - The Man of Property — Собственник краткое содержание

The Man of Property — Собственник - описание и краткое содержание, автор Джон Голсуорси, читайте бесплатно онлайн на сайте электронной библиотеки LibKing.Ru

«Сага о Форсайтах» известного английского писателя Дж. Голсуорси (1867–1933) – эпопея о судьбах английской буржуазной семьи, представляющей собой реалистическую картину нравов викторианской эпохи. «Собственник», первый роман цикла, рассказывает о веке, когда родовой инстинкт был главной движущей силой. Но никакие семейные устои, домашний очаг и собственность не могут противостоять хаосу, который вносит в жизнь человека Красота и Страсть.
Англо-русские параллельные тексты.

The Man of Property — Собственник - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

The Man of Property — Собственник - читать книгу онлайн бесплатно, автор Джон Голсуорси

Тёмная тема

Шрифт:

↓

↑

Сбросить

Интервал:

↓

↑

Закладка:

Сделать

Old Jolyon Goes to the Opera — Старый Джолион едет в оперу

At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea.	На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая.
He was tired, and before he had finished his cigar he fell asleep.	Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал.
A fly settled on his hair, his breathing sounded heavy in the drowsy silence, his upper lip under the white moustache puffed in and out.	На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине.
From between the fingers of his veined and wrinkled hand the cigar, dropping on the empty hearth, burned itself out.	Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела.
The gloomy little study, with windows of stained glass to exclude the view, was full of dark green velvet and heavily-carved mahogany—a suite of which old Jolyon was wont to say:	Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не видеть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и сложной резьбой.
'Shouldn't wonder if it made a big price some day!'	Старый Джолион не раз говорил про этот гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие деньги, и ничего удивительного в этом не будет.
It was pleasant to think that in the after life he could get more for things than he had given.	Приятно было думать, что со временем он сможет получить за вещи больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена.
In the rich brown atmosphere peculiar to back rooms in the mansion of a Forsyte, the Rembrandtesque effect of his great head, with its white hair, against the cushion of his high-backed seat, was spoiled by the moustache, which imparted a somewhat military look to his face.	На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в жилищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы, откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы, придававшие ему сходство с военным.
An old clock that had been with him since before his marriage forty years ago kept with its ticking a jealous record of the seconds slipping away forever from its old master.	Старинные часы, которые он приобрел почти полвека назад, еще до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый счет секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина.
He had never cared for this room, hardly going into it from one year's end to another, except to take cigars from the Japanese cabinet in the corner, and the room now had its revenge.	Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если не считать тех случаев, когда надо было взять сигары из стоявшей в углу японской шкатулки, и комната теперь мстила ему.
His temples, curving like thatches over the hollows beneath, his cheek-bones and chin, all were sharpened in his sleep, and there had come upon his face the confession that he was an old man.	Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок — все заострилось во время сна, и на лице старого Джолиона появилось признание, что он стал стариком.
He woke.	Он проснулся.
June had gone!	Джун уехала!
James had said he would be lonely.	Джемс сказал, что ему будет тоскливо одному.
James had always been a poor thing.	Джемс всегда был глуповат.

He recollected with satisfaction that he had bought that house over James's head.	Он с удовлетворением вспомнил о доме, который удалось перехватить у Джемса.
Serve him right for sticking at the price; the only thing the fellow thought of was money.	Поделом ему — нечего было скупиться; только о деньгах и думает.
Had he given too much, though?	А может быть, он действительно переплатил?
It wanted a lot of doing to-He dared say he would want all his money before he had done with this affair of June's.	Нужен большой ремонт. Можно с уверенностью сказать, что ему понадобятся все деньги, какие только есть, пока не кончится эта история с Джуи.
He ought never to have allowed the engagement.	Не надо было разрешать помолвку.
She had met this Bosinney at the house of Baynes, Baynes and Bildeboy, the architects.	Она познакомилась с этим Босини у Бейнзов — архитекторы Бейнз и Байлдбой.
He believed that Baynes, whom he knew—a bit of an old woman-was the young man's uncle by marriage.	Кажется, Бейнз, с которым он встречался, — тот, что похож на старую бабу, — приходится этому молодому человеку дядей по жене.
After that she'd been always running after him; and when she took a thing into her head there was no stopping her.	С тех пор Джун только и знает, что бегать за женихом, а если уж она вбила себе что-нибудь в голову, ее не остановишь.
She was continually taking up with 'lame ducks' of one sort or another.	Она постоянно возится с какими-нибудь «несчастненькими».
This fellow had no money, but she must needs become engaged to him—a harumscarum, unpractical chap, who would get himself into no end of difficulties.	У этого молодого человека нет денег, но ей во что бы то ни стало понадобилось обручиться с безрассудным, непрактичным мальчишкой, который еще не оберется всяческих затруднений в жизни.
She had come to him one day in her slap-dash way and told him; and, as if it were any consolation, she had added:	Она явилась однажды и, как всегда, с бухты-барахты рассказала ему все; и еще добавила, как будто это могло служить утешением:
"He's so splendid; he's often lived on cocoa for a week!"	— Фил такой замечательный! Он сплошь и рядом по целым неделям сидел на одном какао.
"And he wants you to live on cocoa too?"	— И он хочет, чтобы ты тоже сидела на одном какао?
"Oh no; he is getting into the swim now."	— Ну нет, он теперь выбирается на дорогу.
Old Jolyon had taken his cigar from under his white moustaches, stained by coffee at the edge, and looked at her, that little slip of a thing who had got such a grip of his heart.	Старый Джолион вынул сигару из-под седых усов, кончики которых потемнели от кофе, и посмотрел на Джун, на эту пушинку, что так завладела его сердцем.
He knew more about 'swims' than his granddaughter.	Он-то знал больше об этих «дорогах», чем внучка.
But she, having clasped her hands on his knees, rubbed her chin against him, making a sound like a purring cat.	Но она обняла его колени и потерлась о них подбородком, мурлыкая, точно котенок.
And, knocking the ash off his cigar, he had exploded in nervous desperation:	И, стряхнув пепел с сигары, он разразился:
"You're all alike: you won't be satisfied till you've got what you want.	— Все вы одинаковы: не успокоитесь, пока не добьетесь своего.

If you must come to grief, you must; I wash my hands of it."	Если тебе суждено хлебнуть горя, ничего не поделаешь. Я умываю руки.
So, he had washed his hands of it, making the condition that they should not marry until Bosinney had at least four hundred a year.	И он действительно умыл руки, поставив условием, что свадьбу отложат до тех пор, пока у Босини не будет по крайней мере четырехсот фунтов в год.
"I shan't be able to give you very much," he had said, a formula to which June was not unaccustomed.	— Я не смогу много дать тебе, — сказал он; эту фразу Джун слышала не в первый раз.
"Perhaps this What's-his-name will provide the cocoa."	— Может быть, у этого — как его там зовут? — хватит на какао?
He had hardly seen anything of her since it began.	Он почти не видел ее с тех пор, как это началось.
A bad business!	Да, плохо дело.
He had no notion of giving her a lot of money to enable a fellow he knew nothing about to live on in idleness.	Он не имел ни малейшего намерения дать ей уйму денег и тем самым обеспечить праздную жизнь человеку, о котором он ничего не знал.
He had seen that sort of thing before; no good ever came of it.	Ему приходилось наблюдать подобные случаи и раньше: ничего путного и этого не выходило.
Worst of all, he had no hope of shaking her resolution; she was as obstinate as a mule, always had been from a child.	Хуже всего было то, что у него не оставалось ни малейшей надежды поколебать ее решение: ома упряма как мул, всегда была такая, с самого детства.
He didn't see where it was to end.	Он не представлял себе, чем все это кончится.
They must cut their coat according to their cloth.	По одежке протягивай ножки.
He would not give way till he saw young Bosinney with an income of his own.	Он не уступит до тех пор, пока не убедится, что у Босини есть собственные доходы.
That June would have trouble with the fellow was as plain as a pikestaff; he had no more idea of money than a cow.	Ясно как божий день: Джун хватит горя с человеком, который не имеет ни малейшего представления о деньгах.
As to this rushing down to Wales to visit the young man's aunts, he fully expected they were old cats.	Что же касается ее скоропалительной поездки в Уэлс к теткам Босини, то он твердо уверен, что эти тетки препротивные старухи и больше ничего.
And, motionless, old Jolyon stared at the wall; but for his open eyes, he might have been asleep….	И старый Джолион, не двигаясь, смотрел прямо перед собой в стену; если бы не открытые глаза, он казался бы спящим…
The idea of supposing that young cub Soames could give him advice!	Подумать "только, что этот щенок Сомс может давать ему советы!
He had always been a cub, with his nose in the air!	Он всегда был щенком, всегда задирал нос!
He would be setting up as a man of property next, with a place in the country!	Скоро того и гляди станет собственником, построит загородный дом!
A man of property!	Собственник!
H'mph!	Хм!
Like his father, he was always nosing out bargains, a cold-blooded young beggar!	Весь в отца, только и смотрит, как бы обделать дельце повыгоднее, бездушный пройдоха!

He rose, and, going to the cabinet, began methodically stocking his cigar-case from a bundle fresh in.	Старый Джолион поднялся и, подойдя к шкатулке, размеренными движениями стал наполнять свой портсигар из только что присланной пачки.
They were not bad at the price, but you couldn't get a good cigar, nowadays, nothing to hold a candle to those old Superfinos of Hanson and Bridger's.	Сигары неплохие, и не так дорого, но по теперешним временам хороших сигар не достанешь, теперешние и в сравнение не идут с прежними. «Сьюперфайнос» от Хэнсона и Бриджера!
That was a cigar!	Вот это были сигары!
The thought, like some stealing perfume, carried him back to those wonderful nights at Richmond when after dinner he sat smoking on the terrace of the Crown and Sceptre with Nicholas Treffry and Traquair and Jack Herring and Anthony Thornworthy.	Мысль эта, как еле уловимый запах, унесла его в прошлое, к тем чудесным вечерам в Ричмонде, когда он сидел с послеобеденной сигарой на террасе «Короны и скипетра» вместе с Николасом Трефри, Трэкуэром, Джеком Хэрингом и Антони Торнуорси.
How good his cigars were then!	Какие хорошие сигары тогда были!
Poor old Nick!-dead, and Jack Herring-dead, and Traquair-dead of that wife of his, and Thornworthy-awfully shaky (no wonder, with his appetite).	Бедняга Ник! — умер, и Джек Хэрйнг умер, и Трэкуэр — жена в могилу свела, а Торнуореи сильно сдал за последнее время (ничего удивительного при таком аппетите).
Of all the company of those days he himself alone seemed left, except Swithin, of course, and he so outrageously big there was no doing anything with him.	Из всей компании, кажется, только он один и остался, конечно если не считать Суизина, а этот до того растолстел, что на него только рукой махнуть.
Difficult to believe it was so long ago; he felt young still!	Трудно поверить, что все это было так давно; он еще чувствует себя молодым!
Of all his thoughts, as he stood there counting his cigars, this was the most poignant, the most bitter.	Из всех мыслей, проносившихся в голове старого Джолиона, пока он стоял, пересчитывая сигары, эта была самая мучительная, самая горькая.
With his white head and his loneliness he had remained young and green at heart.	Несмотря на свою седую голову и одиночество, он сохранил молодость и свежесть сердца.
And those Sunday afternoons on Hampstead Heath, when young Jolyon and he went for a stretch along the Spaniard's Road to Highgate, to Child's Hill, and back over the Heath again to dine at Jack Straw's Castle-how delicious his cigars were then!	А те воскресные дни на Хэмстед-Хисе, когда молодой Джолион ходил вместе с ним на прогулку по Спэньярдс-Род на Хайгет, Чайлдс Хилл и обратно, снова через Хис, обедать в «Замок Джека Соломинки» — какие восхитительные тогда были сигары!
And such weather!	А какая погода!
There was no weather now.	С теперешней даже сравнить нельзя.
When June was a toddler of five, and every other Sunday he took her to the Zoo, away from the society of those two good women, her mother and her grandmother, and at the top of the bear den baited his umbrella with buns for her favourite bears, how sweet his cigars were then!	— Когда Джун была пятилетней крошкой и он ходил с ней через воскресенье в зоологический сад, забирая ее у этих добрейших женщин — ее матери и бабушки — и совал в клетку ее любимцам медведям булки, насажанные на конец зонтика, какие тогда были вкусные сигары!
Cigars!	Сигары!

He had not even succeeded in out-living his palate—the famous palate that in the fifties men swore by, and speaking of him, said:	Он до сих пор не утратил своего тончайшего вкуса — прославленного вкуса, который в пятидесятых годах люди считали мерилом и, заговорив о старом Джолионе, восклицали:
"Forsyte's the best palate in London!"	«Форсайт! Ну, еще бы, в Лондоне не найдется лучшего дегустатора!»
The palate that in a sense had made his fortune—the fortune of the celebrated tea men, Forsyte and Treffry, whose tea, like no other man's tea, had a romantic aroma, the charm of a quite singular genuineness.	Вкус, в некотором смысле принесший состояние своему владельцу и известной чайной фирме «Форсайт и Трефри», чай у которой, как ни у кого другого, имел романтический аромат — совсем особую прелесть настоящего чая.
About the house of Forsyte and Treffry in the City had clung an air of enterprise and mystery, of special dealings in special ships, at special ports, with special Orientals.	Фирму «Форсайт и Трефри» в Сити окутывала атмосфера тайны и предприимчивости, эта фирма заключала специальные контракты на специальные корабли, в специальных портах, со специальными восточными купцами.
He had worked at that business!	В свое время он много поработал!
Men did work in those days! these young pups hardly knew the meaning of the word.	Тогда умели работать. Теперешние молокососы вряд ли вникают в смысл этого слова.
He had gone into every detail, known everything that went on, sometimes sat up all night over it.	Он входил во все мелочи, знал все, что делалось в фирме, иногда просиживал за работой целыми ночами.
And he had always chosen his agents himself, prided himself on it.	И всегда сам подбирал себе агентов и гордился этим.
His eye for men, he used to say, had been the secret of his success, and the exercise of this masterful power of selection had been the only part of it all that he had really liked.	Умение подбирать людей, как он часто говорил, и являлось секретом его успеха, а применение этой хитрой науки было единственной частью работы, которая ему действительно нравилась.
Not a career for a man of his ability.	Не совсем подходящая карьера для человека с его способностями.
Even now, when the business had been turned into a Limited Liability Company, and was declining (he had got out of his shares long ago), he felt a sharp chagrin in thinking of that time.	Даже теперь, когда фирма была преобразована в «Лимитэд компани» и дела ее шли все хуже (он давно разделался со своими акциями), старый" Джолион чувствовал острую боль, вспоминая те времена.
How much better he might have done!	Насколько лучше можно было прожить жизнь!
He would have succeeded splendidly at the Bar!	Из него мог бы выйти блестящий адвокат!
He had even thought of standing for Parliament.	Он даже подумывал иногда, не выставить ли свою кандидатуру в парламент.
How often had not Nicholas Treffry said to him:	Сколько раз Николас Трефри говорил ему:
"You could do anything, Jo, if you weren't so d-damned careful of yourself!"	«Ты мог бы достичь чего угодно, Джо, если бы только не берег себя так!»
Dear old Nick!	Старина Ник!
Such a good fellow, but a racketty chap!	Прекрасный человек, но бесшабашная голова!
The notorious Treffry!	Всем известный Трефри!

He had never taken any care of himself.	Он-то себя никогда не берег.
So he was dead.	Вот и умер.
Old Jolyon counted his cigars with a steady hand, and it came into his mind to wonder if perhaps he had been too careful of himself.	Старый Джолион твердой рукой пересчитал сигары, я в голову ему закралось сомнение: а может быть, он действительно слишком берег себя?
He put the cigar-case in the breast of his coat, buttoned it in, and walked up the long flights to his bedroom, leaning on one foot and the other, and helping himself by the bannister.	Он положил портсигар во внутренний карман, застегнул сюртук и, тяжело ступая и опираясь рукой на перила, поднялся по высокой лестнице к себе в спальню.
The house was too big.	Дом слишком велик.
After June was married, if she ever did marry this fellow, as he supposed she would, he would let it and go into rooms.	Когда Джун выйдет замуж, если только она в конце концов выйдет за этого человека, а этого следует ожидать, он сдаст большой дом в аренду, а сам снимет квартиру.
What was the use of keeping half a dozen servants eating their heads off?	Чего ради держать ораву слуг, которым совершенно нечего делать?
The butler came to the ring of his bell—a large man with a beard, a soft tread, and a peculiar capacity for silence.	На его звонок пришел лакей — высокий бородатый человек с неслышной поступью и совершенно исключительной способностью молчать.
Old Jolyon told him to put his dress clothes out; he was going to dine at the Club.	Старый Джолион приказал ему приготовить фрак: он поедет обедать в клуб.
How long had the carriage been back from taking Miss June to the station?	— Когда коляска вернулась с вокзала?
Since two?	В два часа?
Then let him come round at half-past six!	Тогда велите подать к половине седьмого.
The Club which old Jolyon entered on the stroke of seven was one of those political institutions of the upper middle class which have seen better days.	Клуб, куда старый Джолион вошел ровно в семь часов, был одним из тех политических учреждений крупной буржуазии, которое знавало лучшие времена.
In spite of being talked about, perhaps in consequence of being talked about, it betrayed a disappointing vitality.	Несмотря на то, что сплетники предсказывали ему близкий конец, а может быть, вследствие этих сплетен, клуб проявлял удручающую живучесть.
People had grown tired of saying that the 'Disunion' was on its last legs.	Всем уже наскучило повторять, что «Разлад» находится при последнем издыхании.
Old Jolyon would say it, too, yet disregarded the fact in a manner truly irritating to well-constituted Clubmen.	Старый Джолион тоже говорил это, но относился к самому факту с равнодушием, раздражавшим заправских клубменов.
"Why do you keep your name on?" Swithin often asked him with profound vexation.	— Почему ты не уйдешь оттуда? — часто с глубокой досадой спрашивал его Суизин.
“Why don't you join the 'Polyglot'? You can't get a wine like our Heidsieck under twenty shillin' a bottle anywhere in London”" and, dropping his voice, he added: "There's only five hundred dozen left. I drink it every night of my life."	— Почему бы тебе не перейти в «Полиглот»? Такого вина, как наш Хайдсик, во всем Лондоне не достанешь дешевле двадцати шиллингов за бутылку. — И, понизив голос, добавлял: — Осталось всего-навсего пять тысяч дюжин. Я пью его изо дня в день.
"I'll think of it," old Jolyon would answer; but when he did think of it there was always the question of fifty guineas entrance fee, and it would take him four or five years to get in.	— Я подумаю, — отвечал старый Джолион, но всякий раз, когда он задумывался над этим, перед ним вставал вопрос о пятидесяти гинеях вступительного взноса и о четырех-пяти годах, которые понадобились бы, чтобы пройти в члены.
He continued to think of it.	И старый Джолион продолжал думать.
He was too old to be a Liberal, had long ceased to believe in the political doctrines of his Club, had even been known to allude to them as 'wretched stuff,' and it afforded him pleasure to continue a member in the teeth of principles so opposed to his own.	Он был слишком стар, чтобы вдруг стать либералом, давно уже перестал верить в политические доктрины своего клуба, даже называл их, как это было известно, «белибердой», но ему доставляло удовольствие быть членом клуба, принципы которого так расходились с его собственными.
He had always had a contempt for the place, having joined it many years ago when they refused to have him at the 'Hotch Potch' owing to his being 'in trade.'	Старый Джолион всегда презирал это учреждение и вступил сюда много лет назад, после того как был забаллотирован во «Всякой всячине» под тем предлогом, что он занимался торговлей.
As if he were not as good as any of them!	Точно он был хуже других!
He naturally despised the Club that did take him.	Вполне естественно, что старый Джолион презирал клуб, который принял его.
The members were a poor lot, many of them in the City-stockbrokers, solicitors, auctioneers-what not!	Публика там была средняя, многие из Сити — биржевые маклеры, адвокаты, аукционисты, всякая мелюзга!
Like most men of strong character but not too much originality, old Jolyon set small store by the class to which he belonged.	Как большинство людей сильного характера, но не слишком большой самобытности, старый Джолион был невысокого мнения о классе, к которому принадлежал сам.
Faithfully he followed their customs, social and otherwise, and secretly he thought them 'a common lot.'	Он неизменно следовал его законам как общественным, так и всяким другим, а втайне считал людей своего класса сбродом.
Years and philosophy, of which he had his share, had dimmed the recollection of his defeat at the 'Hotch Potch'; and now in his thoughts it was enshrined as the Queen of Clubs.	Годы и философические раздумья, которым он отдал дань, стушевали воспоминание о поражении, понесенном во «Всякой всячине», и теперь этот клуб возвышался в его мыслях как лучший из лучших.
He would have been a member all these years himself, but, owing to the slipshod way his proposer, Jack Herring, had gone to work, they had not known what they were doing in keeping him out.	Он мог бы состоять там членом все эти годы, но его поручитель Джек Хэринг так небрежно повел все дело, что в клубе просто сами не понимали, какую они совершают ошибку, отводя кандидатуру старого Джолиона.

Why! they had taken his son Jo at once, and he believed the boy was still a member; he had received a letter dated from there eight years ago.	А ведь его сына Джо приняли сразу, и, по всей вероятности, мальчик и до сих пор состоит там членом; он получил от него письмо оттуда восемь лет назад.
He had not been near the 'Disunion' for months, and the house had undergone the piebald decoration which people bestow on old houses and old ships when anxious to sell them.	Старый Джолион не показывался в своем клубе уже многие месяцы, и за это время здание его подверглось той пестрой отделке, какой люди обычно приукрашивают старые дома и старые корабли, желая сбыть их с рук.
'Beastly colour, the smoking-room!' he thought.	"Курительную комнату покрасили безобразно, — подумал он.
' The dining-room is good!'	— Столовая получилась хорошо".
Its gloomy chocolate, picked out with light green, took his fancy.	Ее сумрачный, шоколадный тон, оживленный светлозеленым, ему понравился.
He ordered dinner, and sat down in the very corner, at the very table perhaps! (things did not progress much at the	Старый Джолион заказал обед и сел в том же углу, может быть, за тот же самый столик (в
'Disunion,' a Club of almost Radical principles) at which he and young Jolyon used to sit twenty-five years ago, when he was taking the latter to Drury Lane, during his holidays.	«Разладе», где властвовали принципы чуть ли не радикализма, перемен было мало), за который они с молодым Джолионом садились двадцать пять лет назад перед поездкой в «Друрилейн» [2], куда он часто возил сына во время каникул.
The boy had loved the theatre, and old Jolyon recalled how he used to sit opposite, concealing his excitement under a careful but transparent nonchalance.	Мальчик очень любил театр, и старый Джолион вспомнил, как Джо садился напротив, тщетно стараясь скрыть свое волнение под маской безразличия.
He ordered himself, too, the very dinner the boy had always chosen-soup, whitebait, cutlets, and a tart.	И он заказал себе тот же самый обед, который всегда выбирал мальчик, — суп, жареные уклейки, котлеты и сладкий пирог.
Ah! if he were only opposite now!	Ах, если бы он сидел сейчас напротив!
The two had not met for fourteen years.	Они не встречались четырнадцать лет.
And not for the first time during those fourteen years old Jolyon wondered whether he had been a little to blame in the matter of his son.	И не первый раз за эти четырнадцать лет старый Джолион задумался о том, не сам ли он до некоторой степени виноват в тяжелой истории с сыном.
An unfortunate love-affair with that precious flirt Danae Thornworthy (now Danae Pellew), Anthony Thornworthy's daughter, had thrown him on the rebound into the arms of June's mother.	Неудачный роман с дочерью Антони Торнуорси, этой вертушкой Данаей Торнуорси, теперь Данаей Белью, бросил его в объятия матери Джун.
He ought perhaps to have put a spoke in the wheel of their marriage; they were too young; but after that experience of Jo's susceptibility he had been only too anxious to see him married.	Может быть, следовало помешать этому браку: они были слишком молоды. Но после того, как уязвимое место Джо обнаружилось, он хотел возможно скорее видеть его женатым.
And in four years the crash had come!	А через четыре года разразилась катастрофа.

To have approved his son's conduct in that crash was, of course, impossible; reason and training-that combination of potent factors which stood for his principles-told him of this impossibility, and his heart cried out.	Оправдать поведение сына во время этой катастрофы было, конечно, невозможно; здравый смысли воспитание — комбинация всемогущих факторов, заменявших старому Джолиону принципы, — твердили об этой невозможности, но сердце его возмущалось.
The grim remorselessness of that business had no pity for hearts.	Суровая неумолимость всей этой истории не знала снисхождения к человеческим сердцам.
There was June, the atom with flaming hair, who had climbed all over him, twined and twisted herself about him-about his heart that was made to be the plaything and beloved resort of tiny, helpless things.	Осталась Джун — песчинка с пламенеющими волосами, которая завладела им, обвилась, сплелась вокруг него — вокруг его сердца, созданного для того, чтобы быть игрушкой и любимым прибежищем крохотных, беспомощных существ.
With characteristic insight he saw he must part with one or with the other; no half-measures could serve in such a situation.	С характерной для него проницательностью он видел, что надо расстаться или с сыном, или с ней — полумеры здесь не могли помочь.
In that lay its tragedy.	В этом и заключалась трагедия.
And the tiny, helpless thing prevailed.	И крохотное беспомощное существо победило.
He would not run with the hare and hunt with the hounds, and so to his son he said good-bye.	Он не мог служить двум богам и простился со своим сыном.
That good-bye had lasted until now.	Эта разлука длилась до сих пор.
He had proposed to continue a reduced allowance to young Jolyon, but this had been refused, and perhaps that refusal had hurt him more than anything, for with it had gone the last outlet of his penned-in affection; and there had come such tangible and solid proof of rupture as only a transaction in property, a bestowal or refusal of such, could supply.	Он предложил молодому Джолиону денежную помощь, несколько меньшую, чем прежде, но сын отказался принять ее, и может быть, этот отказ оскорбил его больше, чем все остальное, потому что теперь исчезла последняя отдушина для его чувства, не находившего иного выхода, и появилось столь ощутимое, столь реальное доказательство разрыва, какое может дать только контракт на передачу собственности — заключение такого контракта или расторжение его.
His dinner tasted flat.	Обед показался ему пресным.
His pint of champagne was dry and bitter stuff, not like the Veuve Clicquots of old days.	Шампанское было, как несладкая, горьковатая водичка, — ничего похожего на «Вдову Клико» прежних лет.
Over his cup of coffee, he bethought him that he would go to the opera.	За чашкой кофе ему пришла мысль съездить в оперу.
In the Times, therefore-he had a distrust of other papers-he read the announcement for the evening.	Он посмотрел в «Таймс» программу на сегодняшний вечер — к другим газетам старый Джолион питал недоверие.
It was 'Fidelio.'	Давали «Фиделио».
Mercifully not one of those new-fangled German pantomimes by that fellow Wagner.	Благодарение богу, что не какая-нибудь новомодная немецкая пантомима этого Вагнера.
Putting on his ancient opera hat, which, with its brim flattened by use, and huge capacity, looked like an emblem of greater days, and, pulling out an old pair of very thin lavender kid gloves smelling strongly of Russia leather, from habitual proximity to the cigar-case in the pocket of his overcoat, he stepped into a hansom.	Надев старый цилиндр с выпрямившимися от долгой носки полями и объемистой тульей, цилиндр, казавшийся эмблемой прежних лучших времен, и вынув старую пару очень тонких светлых перчаток, распространявших сильный запах кожи вследствие постоянного соседства с портсигаром, лежавшем в кармане его пальто, он уселся в кэб.
The cab rattled gaily along the streets, and old Jolyon was struck by their unwonted animation.	Кэб весело загромыхал по улицам, и старый Джолион удивился, заметив на них необычайное оживление.
'The hotels must be doing a tremendous business,' he thought.	«Отели, вероятно, загребают уйму денег», — подумал он.
A few years ago there had been none of these big hotels.	Несколько лет назад этих отелей ив помине не было.
He made a satisfactory reflection on some property he had in the neighbourhood.	Он с удовлетворением подумал о земельных участках, имевшихся у него в этих местах.
It must be going up in value by leaps and bounds!	Вероятно, поднимаются в цене с каждым днем.
What traffic!	Какое здесь движение!
But from that he began indulging in one of those strange impersonal speculations, so uncharacteristic of a Forsyte, wherein lay, in part, the secret of his supremacy amongst them.	Но вслед за этим он предался странным, отвлеченным размышлениям, совершенно необычным для Форсайтов, в чем отчасти и заключался секрет его превосходства над ними.
What atoms men were, and what a lot of them!	Какие все-таки песчинки люди, и сколько их!
And what would become of them all?	И что со всеми нами будет?
He stumbled as he got out of the cab, gave the man his exact fare, walked up to the ticket office to take his stall, and stood there with his purse in his hand-he always carried his money in a purse, never having approved of that habit of carrying it loosely in the pockets, as so many young men did nowadays.	Он оступился, выходя из кэба, заплатил кэбмену ровно столько, сколько полагалось, прошел к кассе за билетом в кресла и остановился, держа кошелек в руке, — он всегда носил деньги в кошельке, не одобряя привычки рассовывать их прямо по карманам, как теперь делает молодежь.
The official leaned out, like an old dog from a kennel.	— Кассир выглянул из окошечка, как старый пес из конуры.
"Why," he said in a surprised voice, "it's Mr. Jolyon Forsyte!	— Кого я вижу! — сказал он удивленным голосом. — Да это мистер Джолион Форсайт!
So it is!	Так и есть!
Haven't seen you, sir, for years.	Давненько не видались, сэр.
Dear me!	Да!
Times aren't what they were.	Теперь времена совсем другие!
Why! you and your brother, and that auctioneer-Mr. Traquair, and Mr. Nicholas Treffry-you used to have six or seven stalls here regular every season.	Ведь вы с братом, и мистер Трэкуэр, и мистер Николас Трефри брали у нас шесть или семь кресел на каждый сезон.
And how are you, sir?	Как поживаете, сэр?
We don't get younger!"	Мы с вами не молодеем!

The colour in old Jolyon's eyes deepened; he paid his guinea.	У старого Джолиона заблестели глаза; он уплатил гинею.
They had not forgotten him.	Его еще не забыли.
He marched in, to the sounds of the overture, like an old war-horse to battle.	Под звуки увертюры он проследовал в зал, как старый боевой конь на поле битвы.
Folding his opera hat, he sat down, drew out his lavender gloves in the old way, and took up his glasses for a long look round the house.	Сложив цилиндр, он опустился в кресло, привычным жестом вынул из кармана перчатки и поднял к глазам бинокль, чтобы как следует осмотреть весь театр.
Dropping them at last on his folded hat, he fixed his eyes on the curtain.	Опустив наконец бинокль на сложенный цилиндр, он обратил свой взор на занавес.
More poignantly than ever he felt that it was all over and done with him.	Острее, чем когда-либо, старый Джолион почувствовал, что его песенка спета.
Where were all the women, the pretty women, the house used to be so full of?	Куда девались женщины, красивые женщины, бывало наполнявшие театр?
Where was that old feeling in the heart as he waited for one of those great singers?	Куда девался тот прежний сердечный трепет, с которым он ждал появления знаменитого певца?
Where that sensation of the intoxication of life and of his own power to enjoy it all?	Где то чувство опьянения жизнью, опьянения своей способностью наслаждаться по?
The greatest opera-goer of his day!	Когда-то он был завзятым театралом!
There was no opera now!	Нет теперь оперы!
That fellow Wagner had ruined everything; no melody left, nor any voices to sing it.	Этот Вагнер погубив все — ни мелодии, ни голосов.
Ah! the wonderful singers!	А какие замечательные были певцы!
Gone!	Нет их теперь.
He sat watching the old scenes acted, a numb feeling at his heart.	Он смотрел на актеров, разыгрывающих старые, знакомые сцены, и чувствовал, как цепенеет его сердце.
From the curl of silver over his ear to the pose of his foot in its elastic-sided patent boot, there was nothing clumsy or weak about old Jolyon.	Начиная с седого завитка над ухом и кончая лакированными башмаками с резинкой, в старом Джолионе не было и следа старческой неуклюжести и слабости.
He was as upright-very nearly-as in those old times when he came every night; his sight was as good-almost as good.	Такой же прямой — почти такой же, как в те прежние времена, когда он приходил сюда каждый вечер; такое же хорошее зрение — почти такое же хорошее.
But what a feeling of weariness and disillusion!	Но это чувство усталости и разочарования!
He had been in the habit all his life of enjoying things, even imperfect things-and there had been many imperfect things-he had enjoyed them all with moderation, so as to keep himself young.	Всю свою жизнь он наслаждался всем, даже несовершенным — а несовершенного было много, — и наслаждался умеренно, чтобы не утратить молодости.
But now he was deserted by his power of enjoyment, by his philosophy, and left with this dreadful feeling that it was all done with.	Но теперь ему изменила и способность наслаждаться жизнью и умение философски смотреть на нее, осталось только ужасное чувство конца.

Not even the Prisoners' Chorus, nor Florian's Song, had the power to dispel the gloom of his loneliness.	Ни хор узников, ни даже ария Флорестана не были властны рассеять тоскливость его одиночества.
If Jo were only with him!	Если бы только Джо был с ним!
The boy must be forty by now.	Мальчику, должно быть, уже стукнуло сорок.
He had wasted fourteen years out of the life of his only son.	Он потерял четырнадцать лет жизни своего единственного сына.
And Jo was no longer a social pariah.	Джо теперь уже не пария в обществе.
He was married.	Он женился.
Old Jolyon had been unable to refrain from marking his appreciation of the action by enclosing his son a cheque for L500.	Старый Джолион не мог удержаться от того, чтобы не отметить своим одобрением этот поступок, и послал сыну чек на пятьсот фунтов.
The cheque had been returned in a letter from the	Чек был возвращен в письме, отправленном из
'Hotch Potch,' couched in these words.	«Всякой всячины» и содержавшем следующее:
'MY DEAREST FATHER,	"Дорогой отец!
'Your generous gift was welcome as a sign that you might think worse of me.	Мне было приятно получить Ваш щедрый подарок — он служит доказательством того, что Вы не так плохо думаете обо мне.
I return it, but should you think fit to invest it for the benefit of the little chap (we call him Jolly), who bears our Christian and, by courtesy, our surname, I shall be very glad.	Я возвращаю чек, но если Вы сочтете возможным передать свой подарок нашему малышу (мы зовем его Джолли), который носит наше имя и фамилию, я буду Вам очень признателен.
'I hope with all my heart that your health is as good as ever.	Надеюсь от всего сердца, что Вы чувствуете себя так же хорошо, как и прежде.
' Your loving son, 'Jo.'	Любящий Вас сын Джо".
The letter was like the boy.	Письмо так похоже на мальчика.
He had always been an amiable chap.	Он всегда был такой приветливый.
Old Jolyon had sent this reply:	Старый Джолион послал следующий ответ:
' MY DEAR JO,	"Дорогой Джо!
'The sum (L500) stands in my books for the benefit of your boy, under the name of Jolyon Forsyte, and will be duly-credited with interest at 5 per cent.	Сумма (500 ф. ст.) занесена в мои книги на имя твоего сына, Джолиона Форсайта; соответственным образом на нее будут начисляться 5%.
I hope that you are doing well.	Я надеюсь, что дела твои идут хорошо.
My health remains good at present.	Мое здоровье в настоящее время неплохо.
'With love, I am, 'Your affectionate Father, 'JOLYON FORSYTE.'	Остаюсь любящий тебя отец Джолион Форсайт".
And every year on the 1st of January he had added a hundred and the interest.	И каждый год первого января он прибавлял к этой сумме сто фунтов плюс проценты.
The sum was mounting up-next New Year's Day it would be fifteen hundred and odd pounds!	Сумма росла; к следующему новому году там будет тысяча пятьсот фунтов стерлингов с небольшим.

And it is difficult to say how much satisfaction he had got out of that yearly transaction.	И трудно выразить то сожаление какое приносила ему эта ежегодная операция.
But the correspondence had ended.	На этом переписка их прекратилась.
In spite of his love for his son, in spite of an instinct, partly constitutional, partly the result, as in thousands of his class, of the continual handling and watching of affairs, prompting him to judge conduct by results rather than by principle, there was at the bottom of his heart a sort of uneasiness.	Несмотря на любовь к сыну, несмотря на инстинкт, отчасти врожденный, отчасти появившийся у него, как и у сотен людей одного с ним класса, в результате постоянной близости к деловому миру и заставлявший его оценивать поведение людей не с принципиальных позиций, а на основании вытекавших из этого поведения последствий, старки Джолион чувствовал в глубине сердца какое-то беспокойство.
His son ought, under the circumstances, to have gone to the dogs; that law was laid down in all the novels, sermons, and plays he had ever read, heard, or witnessed.	Обстоятельства сложились так, что его сын должен был погибнуть; закон этот провозглашался во всех романах, проповедях и пьесах, которые он когда-либо читал, слышал или смотрел.
After receiving the cheque back there seemed to him to be something wrong somewhere.	Когда чек пришел обратно, старому Джолиону показалось, что творится что-то неладное.
Why had his son not gone to the dogs?	Почему его сын не погиб?
But, then, who could tell?	Но кто мог ответить на этот вопрос?
He had heard, of course-in fact, he had made it his business to find out-that Jo lived in St. John's Wood, that he had a little house in Wistaria Avenue with a garden, and took his wife about with him into society—a queer sort of society, no doubt-and that they had two children—the little chap they called Jolly (considering the circumstances the name struck him as cynical, and old Jolyon both feared and disliked cynicism), and a girl called Holly, born since the marriage.	Он слышал, конечно, — вернее, сам постарался разузнать, — что Джо живет в Сент-Джонс-Вуд, где у сего есть небольшой дом с садом на Вистариа-авеню, что у него с женой свой круг знакомых, по всей вероятности, весьма сомнительных, и что у них двое детей: мальчик Джолли [3] (принимая во внимание все обстоятельства, старый Джолион находил это имя циничным, а он и побаивался и не любил цинизма) и девочка Холли, родившаяся уже после их женитьбы.
Who could tell what his son's circumstances really were?	Кто знает, в каких условиях живет его сын?
He had capitalized the income he had inherited from his mother's father and joined Lloyd's as an underwriter; he painted pictures, too-water-colours.	Он превратил в наличные деньги наследство, полученное от деда со стороны матери, и поступил к Ллойду страховым агентом; кроме того, занимался живописью — писал акварели.
Old Jolyon knew this, for he had surreptitiously bought them from time to time, after chancing to see his son's name signed at the bottom of a representation of the river Thames in a dealer's window.	Старому Джолиону было известно это, так как, увидев однажды в витрине подпись своего сына под акварелью, изображавшей Темзу, он стал время от времени тайком покупать их.
He thought them bad, and did not hang them because of the signature; he kept them locked up in a drawer.	Он считал акварели плохими и не развешивал их из-за подписи; он держал их в ящике под замком.
In the great opera-house a terrible yearning came on him to see his son.	Сидя в громадном зале, старый Джолион почувствовал непреодолимое желание повидать сына.

He remembered the days when he had been wont to slide him, in a brown holland suit, to and fro under the arch of his legs; the times when he ran beside the boy's pony, teaching him to ride; the day he first took him to school.	Ему вспомнились те дни, когда он раскачивал на коленях мальчугана в полотняном костюмчике; то время, когда он бегал рядом с пони и учил Джо ездить верхом; тот день, когда он первый раз отвез его в школу.
He had been a loving, lovable little chap!	Джо всегда был славный, приветливый мальчик!
After he went to Eton he had acquired, perhaps, a little too much of that desirable manner which old Jolyon knew was only to be obtained at such places and at great expense; but he had always been companionable.	В Итоне он, может, чуточку переборщил, набираясь хороших манер, которые, как старому Джолиону было известно, только в таких местах и приобретаются, и за большие деньги; но он всегда оставался хорошим товарищем.
Always a companion, even after Cambridge—a little far off, perhaps, owing to the advantages he had received.	Всегда хороший товарищ, даже после Кэмбриджа — быть может, чуточку сдержанный благодаря тем преимуществам, которые ему дало образование!
Old Jolyon's feeling towards our public schools and 'Varsities never wavered, and he retained touchingly his attitude of admiration and mistrust towards a system appropriate to the highest in the land, of which he had not himself been privileged to partake….	Отношение старого Джолиона к закрытым школам и университетам оставалось неизменным: он трогательно сохранил и уважение и недоверие к воспитательной системе, которая была предназначена для избранных и к которой сам он не удостоился приобщиться…
Now that June had gone and left, or as good as left him, it would have been a comfort to see his son again.	Сейчас, когда Джун уехала и покинула или почти что покинула его, встреча с сыном принесла бы ему утешение.
Guilty of this treason to his family, his principles, his class, old Jolyon fixed his eyes on the singer.	Чувствуя, что он предает свою семью, свои принципы, свой класс, старый Джолион перевел глаза на певицу.
A poor thing—a wretched poor thing!	Жалкое зрелище!
And the Florian a perfect stick!	А Флорестан; какое убожество!
It was over.	Опера кончилась.
They were easily pleased nowadays!	Как мало нужно теперь, чтобы доставить людям удовольствие!
In the crowded street he snapped up a cab under the very nose of a stout and much younger gentleman, who had already assumed it to be his own.	В толпе на улице он завладел кэбом под самым носом у какого-то солидного, много моложе его самого, джентльмена, который уже считал кэб своим.
His route lay through Pall Mall, and at the corner, instead of going through the Green Park, the cabman turned to drive up St. James's Street.	Путь старого Джолиона лежал через Пэл-Мэл, и на углу кэбмен, вместо того чтобы поехать через Грин-парк, свернул на Сент-Джгмсстрит.
Old Jolyon put his hand through the trap (he could not bear being taken out of his way); in turning, however, he found himself opposite the	Старый Джолион просунул руку в окошечко (он не выносил, когда кто-нибудь нарушал его привычки); оглянувшись, однако, он увидел, что находится напротив
'Hotch Potch,' and the yearning that had been secretly with him the whole evening prevailed.	«Всякой всячины», и сокровенное желание, не оставлявшее его весь вечер, взяло верх.
He called to the driver to stop.	Он приказал остановиться.
He would go in and ask if Jo still belonged there.	Он зайдет и спросит, состоит ли еще Джо членом клуба.

He went in.	Он вошел.
The hall looked exactly as it did when he used to dine there with Jack Herring, and they had the best cook in London; and he looked round with the shrewd, straight glance that had caused him all his life to be better served than most men.	В холле все было по-прежнему, как в те времена, когда он заходил сюда обедать с Джеком Хэрингом, — ведь здесь держали самого лучшего повара в Лондоне. Старый Джолион обвел стены тем острым прямым взглядом, благодаря которому его всю жизнь обслуживали лучше, чем большинство других людей.
"Mr. Jolyon Forsyte still a member here?"	— Мистер Джолион Форсайт все еще состоит членом клуба?
"Yes, sir; in the Club now, sir.	— Да, сэр; он сейчас здесь, сэр.
What name?"	Как прикажете доложить?
Old Jolyon was taken aback.	Старый Джолион был застигнут врасплох.
"His father," he said.	— Его отец, — ответил он.
And having spoken, he took his stand, back to the fireplace.	И, сказав это, занял место у камина, повернувшись спиной к огню.
Young Jolyon, on the point of leaving the Club, had put on his hat, and was in the act of crossing the hall, as the porter met him. He was no longer young, with hair going grey, and face—a narrower replica of his father's, with the same large drooping moustache-decidedly worn.	Собираясь уходить из клуба, молодой Джолион надел шляпу и только что хотел пройти в холл, когда к нему подошел швейцар, Джо был уже не молод; в его волосах сквозила седина, лицо — копия отцовского, только чуть поуже, с точно такими же густыми обвислыми усами — носило явные следы усталости.
He turned pale.	Он побледнел.
This meeting was terrible after all those years, for nothing in the world was so terrible as a scene.	Встретиться после всех этих лет ужасно, потому что в мире нет ничего ужаснее сцен.
They met and crossed hands without a word.	Они подошли друг к другу и молча обменялись рукопожатием.
Then, with a quaver in his voice, the father said:	Потом, с дрожью в голосе, отец сказал:
"How are you, my boy?"	— Здравствуй, мой мальчик!
The son answered:	Сын ответил:
"How are you, Dad?"	— Здравствуйте, папа!
Old Jolyon's hand trembled in its thin lavender glove.	Рука старого Джолиона в светлой тонкой перчатке дрожала.
"If you're going my way," he said, "I can give you a lift."	— Если нам по дороге, — сказал он, — я тебя подвезу.
And as though in the habit of taking each other home every night they went out and stepped into the cab.	И, как будто подвозить друг друга домой каждый вечер было для них самым привычным делом, они вышли и сели в кэб.
To old Jolyon it seemed that his son had grown.	Старому Джолиону показалось, что сын вырос.
'More of a man altogether,' was his comment.	«Сильно возмужал», — решил он про себя.
Over the natural amiability of that son's face had come a rather sardonic mask, as though he had found in the circumstances of his life the necessity for armour.	Всегда присущую лицу сына приветливость теперь прикрывала ироническая маска, как будто обстоятельства жизни заставили его надеть непроницаемую броню.
The features were certainly those of a Forsyte, but the expression was more the introspective look of a student or philosopher.	Черты лица носили явно форсайтский характер, но в выражении его была созерцательность, больше свойственная лицу ученого или философа.
He had no doubt been obliged to look into himself a good deal in the course of those fifteen years.	Ему, без сомнения, приходилось много задумываться над самим собой в течение этих пятнадцати лет.
To young Jolyon the first sight of his father was undoubtedly a shock-he looked so worn and old.	С первого взгляда вид отца поразил молодого Джолиона — так он осунулся и постарел.
But in the cab he seemed hardly to have changed, still having the calm look so well remembered, still being upright and keen-eyed.	Но в кэбе ему показалось, что отец почти не изменился тот же спокойный взгляд, который он так хорошо помнил, такой же прямой стан, те же проницательные глаза.
"You look well, Dad."	— Вы хорошо выглядите, папа.
"Middling," old Jolyon answered.	— Посредственно, — ответил старый Джолион.
He was the prey of an anxiety that he found he must put into words.	Его мучила тревога, и он считал себя обязанным выразить ее словами.
Having got his son back like this, he felt he must know what was his financial position.	Раз уж он выбрал такой путь, чтобы вернуть сына, надо узнать, в каком состоянии находятся его финансовые дела.
"Jo," he said, "I should like to hear what sort of water you're in.	— Джо, — сказал он, — я бы хотел знать, как ты живешь.
I suppose you're in debt?"	У тебя есть долги, должно быть?
He put it this way that his son might find it easier to confess.	Он повел разговор так, чтобы сыну было легче признаться.
Young Jolyon answered in his ironical voice:	Молодой Джолион ответил ироническим тоном:
"No!	— Нет.
I'm not in debt!"	У меня нет долгов.
Old Jolyon saw that he was angry, and touched his hand.	Старый Джолион понял, что сын рассердился, и коснулся его руки.
He had run a risk.	Он пошел на риск.
It was worth it, however, and Jo had never been sulky with him.	Но рискнуть стоило; кроме того, Джо никогда на него не сердился раньше.
They drove on, without speaking again, to Stanhope Gate.	Они доехали до Стэнхоп-Гейт, не говоря ни слова.
Old Jolyon invited him in, but young Jolyon shook his head.	Старый Джолион пригласил сына зайти, но молодой Джолион покачал головой.
"June's not here," said his father hastily: "went of to-day on a visit.	— Джун нет дома, — поторопился сказать отец, — уехала сегодня в гости.

I suppose you know that she's engaged to be married?"	Ты, вероятно, знаешь, что она помолвлена?
"Already?" murmured young Jolyon'.	— Уже? — пробормотал молодой Джолион.
Old Jolyon stepped out, and, in paying the cab fare, for the first time in his life gave the driver a sovereign in mistake for a shilling.	Старый Джолион вышел из кареты и, расплачиваясь с кэбменом, в первый раз в жизни дал по ошибке соверен вместо шиллинга.
Placing the coin in his mouth, the cabman whipped his horse secretly on the underneath and hurried away.	Сунув монету в рот, кэбмен исподтишка стегнул лошадь по брюху и поторопился уехать.
Old Jolyon turned the key softly in the lock, pushed open the door, and beckoned.	Старый Джолион тихо повернул ключ в замке, отворил дверь и кивнул сыну.
His son saw him gravely hanging up his coat, with an expression on his face like that of a boy who intends to steal cherries.	Молодой Джолион смотрел, как отец вешает пальто: степенно и все же с таким видом, словно он мальчишка, который собирается красть вишни.
The door of the dining-room was open, the gas turned low; a spirit-urn hissed on a tea-tray, and close to it a cynical looking cat had fallen asleep on the dining-table.	Дверь в столовую была отворена; газ низко-прикручен; на чайном подносе шипела спиртовка, рядом, на столе, с совершенно беззастенчивым видом спала кошка.
Old Jolyon 'shoo'd' her off at once.	Старый Джолион сейчас же согнал ее оттуда.
The incident was a relief to his feelings; he rattled his opera hat behind the animal.	Этот инцидент принес ему облегчение; он постучал цилиндром ей вслед.
"She's got fleas," he said, following her out of the room.	— У нее блохи, — сказал он, выпроваживая кошку из комнаты.
Through the door in the hall leading to the basement he called "Hssst!" several times, as though assisting the cat's departure, till by some strange coincidence the butler appeared below.	Остановившись в дверях, которые вели из холла в подвальный этаж, он несколько раз крикнул «брысь», точно подгоняя кошку, и как раз в эту минуту внизу лестницы по странному стечению обстоятельств появился лакей.
"You can go to bed, Parfitt," said old Jolyon.	— Можете ложиться спать, Парфит, — сказал старый Джолион.
"I will lock up and put out."	— Я сам запру дверь и потушу свет.
When he again entered the dining-room the cat unfortunately preceded him, with her tail in the air, proclaiming that she had seen through this manouevre for suppressing the butler from the first….	Когда он снова вошел в столовую, кошка как на грех выступала впереди него, задрав хвост и показывая всем своим видом, что она с самого начала поняла эту уловку, с помощью которой ему удалось избавиться от лакея.
A fatality had dogged old Jolyon's domestic stratagems all his life.	Какой-то рок преследовал все домашние хитрости старого Джолиона.
Young Jolyon could not help smiling.	Молодой Джолион не мог удержаться от улыбки.
He was very well versed in irony, and everything that evening seemed to him ironical.	Он был далеко не чужд иронии, а в этот вечер, как ему казалось, все имело иронический оттенок.
The episode of the cat; the announcement of his own daughter's engagement.	Эпизод с кошкой; известие о помолвке его собственной дочери.
So he had no more part or parcel in her than he had in the Puss!	Значит, старый Джолион так же не властен над ней, как и над кошкой!

And the poetical justice of this appealed to him.	И поэтическая справедливость всего этого нашла отклик у него в сердце.
"What is June like now?" he asked.	— Расскажите про Джун, какая она теперь стала? — спросил он.
"She's a little thing," returned old Jolyon; "they say she's like me, but that's their folly.	— Маленького роста, — ответил старый Джолион, — говорят, есть сходство со мной, не это вздор.
She's more like your mother—the same eyes and hair."	Она больше похожа на твою мать — те же глаза и волосы.
"Ah! and she is pretty?"	— Вот как! Хорошенькая?
Old Jolyon was too much of a Forsyte to praise anything freely; especially anything for which he had a genuine admiration.	Старый Джолион был слишком Форсайт, чтобы откровенно похвалить что-нибудь; в особенности то, чем он искренно восхищался.
"Not bad looking—a regular Forsyte chin.	— Недурненькая, настоящий форсайтский подбородок.
It'll be lonely here when she's gone, Jo."	Мне будет очень тоскливо, когда она уйдет. Джо.
The look on his face again gave young Jolyon the shock he had felt on first seeing his father.	Выражение его лица снова поразило молодого Джолиона, как и в первую минуту встречи.
"What will you do with yourself, Dad?	— Что же вы теперь будете делать один, отец?
I suppose she's wrapped up in him?"	Она, наверное, только о нем и думает?
"Do with myself?" repeated old Jolyon with an angry break in his voice.	— Что я буду делать? — повторил старый Джолион, и в голосе его послышались сердитые нотки.
"It'll be miserable work living here alone.	— Да, унылое занятие — жить здесь в одиночестве.
I don't know how it's to end.	Я не знаю, чем это кончится.
I wish to goodness…." He checked himself, and added: "The question is, what had I better do with this house?"	Я бы хотел… — он оборвал себя на полуслове и потом добавил: — Весь вопрос в том, как мне поступить с домом.
Young Jolyon looked round the room.	Молодой Джолион оглядел комнату.
It was peculiarly vast and dreary, decorated with the enormous pictures of still life that he remembered as a boy-sleeping dogs with their noses resting on bunches of carrots, together with onions and grapes lying side by side in mild surprise.	Она была большая и мрачная, по стенам висели громадные натюрморты, которые он помнил еще с детства: собаки, спавшие, уткнув носы в пучки моркови, по соседству с лежавшими тут же в кротком изумлении связками лука и винограда.
The house was a white elephant, but he could not conceive of his father living in a smaller place; and all the more did it all seem ironical.	Дом был явной обузой, но он не мог представить себе отца живущим в маленьком доме; и это только подчеркивало иронию, которую он видел сегодня во всем.
In his great chair with the book-rest sat old Jolyon, the figurehead of his family and class and creed, with his white head and dome-like forehead, the representative of moderation, and order, and love of property.	В большом кресле с подставкой для книги сидит старый Джолион — эмблема своей семьи, класса, верований: седая голова и выпуклый лоб — воплощение умеренности, порядка и любви к собственности.
As lonely an old man as there was in London.	Самый одинокий старик во всем Лондоне.

There he sat in the gloomy comfort of the room, a puppet in the power of great forces that cared nothing for family or class or creed, but moved, machine-like, with dread processes to inscrutable ends.	Так он сидит, окруженный унылым комфортом, марионетка в руках великих сил, которые не знают снисхождения ни к семье, ни к классу, ни к верованиям и, как автоматы, грозно движутся вперед к таинственной цели.
This was how it struck young Jolyon, who had the impersonal eye.	Вот что увидел молодой Джолион, умевший отвлеченно смотреть на жизнь.
The poor old Dad!	Бедный старик-отец!
So this was the end, the purpose to which he had lived with such magnificent moderation!	Вот, значит, ради чего он прожил жизнь с такой поразительной умеренностью!
To be lonely, and grow older and older, yearning for a soul to speak to!	Остаться одиноким и стареть все больше и больше, тоскуя по живому человеческому голосу!
In his turn old Jolyon looked back at his son.	И старый Джолион в свою очередь тоже смотрел на сына.
He wanted to talk about many things that he had been unable to talk about all these years.	Ему хотелось поговорить с ним о многом, о чем приходилось молчать псе эти годы.
It had been impossible to seriously confide in June his conviction that property in the Soho quarter would go up in value; his uneasiness about that tremendous silence of Pippin, the superintendent of the New Colliery Company, of which he had so long been chairman; his disgust at the steady fall in American Golgothas, or even to discuss how, by some sort of settlement, he could best avoid the payment of those death duties which would follow his decease.	Нельзя же было, в самом деле, посвящать Джун в свои соображения о том, что земельные участки в районе Сохо должны подняться в цене; рассказывать ей о той тревоге, которую ему причиняет зловещее молчание Пиппина, управляющего «Новой угольной компании», где он так давно председателем; о своем неудовольствии по поводу неуклонного падения акций «Американской Голгофы»; нельзя же обсуждать с ней вопрос о том, каким образом лучше всего обойти выплату налога на наследство после его смерти.
Under the influence, however, of a cup of tea, which he seemed to stir indefinitely, he began to speak at last.	Однако под влиянием чая, который он рассеянно помешивал ложечкой, старый Джолион, наконец, заговорил.
A new vista of life was thus opened up, a promised land of talk, where he could find a harbour against the waves of anticipation and regret; where he could soothe his soul with the opium of devising how to round off his property and make eternal the only part of him that was to remain alive.	Ему открылись новые жизненные просторы, земля обетованная, где можно говорить, можно укрыться в тихой пристани от бури предчувствий и сожалений; успокоить душу опиумом всяческих уловок, направленных на то, чтобы округлить свое состояние и увековечить единственное, что останется жить после него.
Young Jolyon was a good listener; it was his great quality.	Молодой Джолион умел слушать: это всегда было его большим достоинством.
He kept his eyes fixed on his father's face, putting a question now and then.	Он не сводил глаз с отца, время от времени вставляя вопрос.
The clock struck one before old Jolyon had finished, and at the sound of its striking his principles came back.	Пробило час, а старый Джолион еще не успел сказать всего, но вместе с боем часов к нему вернулись его принципы.
He took out his watch with a look of surprise:	Он с удивленным видом вынул карманные часы.
"I must go to bed, Jo," he said.	— Мне пора спать, Джо.

Young Jolyon rose and held out his hand to help his father up.	Молодой Джолион поднялся и протянул руку, помогая отцу встать.
The old face looked worn and hollow again; the eyes were steadily averted.	Это старческое лицо снова показалось ему утомленным и осунувшимся: глаза отца упорно смотрели в сторону.
"Good-bye, my boy; take care of yourself."	— Прощай, мой мальчик; береги себя.
A moment passed, and young Jolyon, turning on his, heel, marched out at the door.	Прошла минута, и, повернувшись на каблуках, молодой Джолион зашагал к двери.
He could hardly see; his smile quavered.	Он почти ничего не видел перед собой; его улыбающиеся губы дрожали.
Never in all the fifteen years since he had first found out that life was no simple business, had he found it so singularly complicated.	Ни разу за все пятнадцать лет, пробежавшие с тех пор, как он впервые понял, что жизнь не простая штука, не казалась она ему такой сложной.