Борис Верхоустинский - Атаман (сборник)

Никон спотыкается и валится к ногам Павлухи, барахтается, как неуклюжий медведь, и обнимает пропитанный дегтем сапог Павла.

— Павлуха! Родной мой, хочу тебе ноженьку поцеловать.

Целует мокрую кожу и рад.

Встает, бьет себя кулаками в грудь.

— Эва! тутотка! тутотка, Павел, подлый ты человек! Давай сожжем келью. Чего в ней. Уйду я, Павел, все поломаю, раз-зорю-ю!

Он садится рядом с Павлом. Глаза у него большие и красные.

— Сожжем, Павел, сожжем! В-во! Пущай келья горит, лес горит! В-во! На нож! — подает он Павлу сапожный нож, которым днем чинил посох. — Режь космы. Режь, а то самого в горло стукну!

Поворачивается спиной к Павлу. Тот сгребает в руку кольца Никоновой гривы и окарначивает его.

— Ладно, — говорит Никон, — уходим. А Степку возьму с собой, чтоб его во лесях не слопали.

Он надевает полушубок и скуфью, снимает беспокойно взирающего на свет петуха с жердочки и уходит из кельи в темный лес. За ним плетется и Павел.

— Жечь не буду! — вдруг решает Никон. — Пьяненький я. Может, к утру очухаюсь и восплачусь.

— А куда я?

— А и ты со мной! — гневно кричит Никон. — В посад, в трактир.

Вступают в глубокую тьму; как слепцы, натыкаются на сучья. Слабый огонек, освещающий оконце кельи, смотрит им вслед одиноко и жалобно.

Уныло стучат сухие вершины сухостойных деревьев, словно кости сошедшихся в ночи мертвецов.

Путь далек…

«Новая жизнь» № 2, 1912 г.

Как белая лилия она, а щеки ее матово-розовые. Глаза же карие, задорно бегающие. Ходит по городу с черным портфелем под мышкой и преважно надувает губы. Мальчишки у лотков и шустрые газетчики окидывают проницательными взорами модное пальто с куньим воротником и принимают за курсистку, идущую на занятия, но глубоко ошибаются: это Женечка; в ее объемистом портфеле не лекции и учебники, а образчики материй, прейскуранты усовершенствованных паровых молотилок, описания пишущих машин и два-три настольных календаря.

…Подходит к парадному подъезду, швейцар лениво отрывается от газеты и распахивает дверь, сердито оглядывая стройную фигуру нарушительницы его покоя.

Женечка, не удостоив его взглядом, величественно проплывает мимо, подымается по лестнице и озабоченно морщит переносицу, что-то соображая.

С апломбом звонит:

— Господин Дудов дома?

— Выпивши…

— Доложите.

Сует в руку мужиковатой горничной визитную карточку с задумчивыми готическими буквами:

«Евгения Николаевна Осокина.

Представительница фирмы „Хлебопашец“,

компании „Описки“

и издательства „Золотые Паникадила“».

— Гони ее к черту! — звероподобно рычит где-то в перспективе матерый голос, и дверь с шумом захлопывается за Женечкой, потому что:

— Они нализавшись, злющие…

— Нахал! — мысленно бушует Женечка, важно спускаясь по лестнице и опаляя хмурого швейцара молниеносным взглядом, за то, что он прислуживает таким грубиянам, как господин Дудов.

— Газетку не пожелаете? — подкатывается на улице газетчик. Женечка роется в желтеньком портмоне, вытаскивает серебряный пятачок и покупает левейшую газету. Потом влетает в вагон трамвая и утопает в новостях дня; ее розовый носик выглядывает из-за газеты очень многозначительно.

— Ай… ай… ай! — вдруг не выдерживает она. — Сормовские-то 96! И куда только мы катимся…

— Иван Петрович! Голубчик вы мой, здравствуйте! — неожиданно замечает она вошедшего в вагон знакомого. — Присаживайтесь сюда, веселее будет…

— Кого я вижу! — радуется Иван Петрович. — Мое почтение-с, уважаемая Евгения Николаевна. Давненько не виделись. Что новенького слыхать?

— Да вот с сормовскими швах…

— Эх! — отмахивается рукой Иван Петрович. — И не говорите, везде застой.

— И младотурки пошатываются.

— Да, да, представьте себе…

Потом оба замолкают, погруженные в степенное раздумье.

— Какая у вас малюсенькая ручка! — неожиданно осклабляется Иван Петрович, и его лошадиная физиономия озаряется робкой улыбочкой.

Но Женечка обдает его ледяной струйкой презрения: потакать ухажерам она не охотница.

— Н-да, сормовские… Не ожидала!

Собеседник смущается, не зная хорошо чего собственно Женечка не ожидала. Наконец, не выдерживает этой пытки — поднимается:

— Счастливо оставаться… Мне здесь.

— Au revoir! — сухо отвечает Женечка и вновь погружается в газету. Прочитав ее от доски до доски, бережно складывает в портфель и вытаскивает из кармана записную книжку:

«Присяжный Тарантасов думает купить машину с открытым шрифтом. Надо будет потом заехать к нему… Кстати и календарь всучу: все-таки с двух рублей сорок копеек комиссионных. Если три — вот тебе уже и рубль двадцать»…

Вагон останавливается. Женечка проскальзывает, шелестя шелковыми юбками, на площадку, выскакивает…

Снова подъезд, швейцар, лестница и на этот раз миловидная горничная с плутоватыми глазами.

— Мосье Козодоев дома?

— Дома-с.

— Проведите меня к нему.

Горничная проводит.

— Пожалуйста! — предлагает в кабинете Женечке стул тучный хозяин с сизоватым носом и вытаращенными глазами, похожими на мерзлые луковицы.

— Чем могу быть полезен?

— А вот, видите ли, я принесла вам прейскурант усовершенствованных паровых молотилок. Последнее слово техники. Машины безукоризненны. Вне конкуренции! Доставка за наш счет. Перед нашею фирмой Мак-Кормик ничто.

— Прекрасно, прекрасно… Очень приятно слышать, но…

— Непременно купите; если вы желаете, можно и в рассрочку.

— Постараюсь, постараюсь… — мнется хозяин, незаметно поглядывая на пышную грудь гостьи, а она хмурит черные густые брови и оживленно расписывает достоинства паровых молотилок.

— Вне конкуренции! Уверяю вас. В большом хозяйстве незаменимы.

И уже подсовывает потеющему хозяину какую-то загадочную бумагу:

— Вот здесь и там… Распишитесь.

— Господи! — пыхтит хозяин, но — делать нечего, — подписывается.

«Какая жалость, что у этого болвана уже валяется на столе календарь», — думает Женечка, мельком осматривая комнату и прощаясь:

— Через неделю молотилка на месте. Теперь удобно: снег.

— Снег! Именно снег! — ни к селу ни к городу повторяет покупатель и смущается, точно его невзначай щелкнули по носу.

Женечка, очень довольная сделкой, выходит на многолюдную улицу и быстро шагает к присяжному Тарантасову, уверенно поглядывая на прохожих, как человек, знающий себе цену.

Вскоре пушка ударяет бб-ум! Адмиральский час.

Тарантасов, долго отлынивая от навязываемой ему пишущей машины, утомляет Женечку, так что, покинув его, она чувствует потребность червячка заморить. Входит в ресторан средней руки, выпивает рюмочку дрей-мадеры, заказывает себе завтрак и поспешно съедает его. Потом достает из кармана юбки изящную слоновую коробочку и вынимает из нее маленькую папиросочку, закуривает. С наслаждением втягивает в себя струйки ароматного дыма и слегка щурится. Щечки ее розовеют, а глаза игриво усмехаются. Женечка чуть-чуть опьянена выпитой рюмкой дрей-мадеры. Но это ей нравится, хочется изогнуть спину и замурлыкать. Однако, дел еще по горло. Женечка поспешно расплачивается и вновь смешивается с уличной толпой.