Светолик Ранкович - Лесной царь

А мама, несчастная добрая мама, как она обрадовалась своему дитятку, своей опозоренной, осмеянной дочери! Все от нее отворачиваются, как от какого-то чудовища, одна мать протягивает свои слабые старческие руки, обнимает, прижимает к груди свою милую упрямицу, целует — глядит не наглядится — и снова целует. Тает в блаженстве материнское сердце, катятся по щекам горячие слезы… Это было в тот день, когда они вернулись, неделю тому назад, а сейчас? Что сказала бы бедная старушка сейчас, увидя ее униженной, оскорбленной и за ненадобностью выброшенной на улицу?.. И негде ей склонить обесчещенную голову!..

А отец, что скажет отец, когда услышит об этом?.. Известно что, и он будет прав!.. О, как страшно я наказана за свое детское упрямство!.. А люди?..

Что же все-таки будет?.. Да, пришел конец, дальше идти некуда, но что делать? Умереть? Но зачем? Кому от этого польза? Кто бы тому порадовался? Кого повеселила бы моя смерть? Мать?.. Отца?.. Подруг?.. Нет, что им радоваться моей смерти… А его?.. Да, ему моя смерть на руку; ведь он и так заявил, что может меня убить! Как это он сказал: «…все может случиться, как с Мато или с Вуйо». Дескать, что с ними сделал, то и с тобой учиню. А потом: «Думаешь, жить без тебя не могу?» О-о-о!.. А я-то думала, что не смогу его пережить, умру, сложу рядом свою голову, если случится с ним беда… Думала, что́ я без него, для чего и жить после его смерти! А он говорит, что и сейчас у него на каждый палец по одной… Я шла за ним, как верная собака, всю душу ему отдавала, он же в это время искал других, вот и нашел себе на каждый палец по одной. А сейчас?.. Сейчас он хочет, чтоб меня вовсе не было, хочет взять другую… Одну, двоих, троих на мое место… Этого тебе хочется? Нет! Пока я жива, другую ты не возьмешь! Насмеяться над моими муками, перенесенными ради тебя, над моим позором и выгнать, как собаку! И он еще клянется счастьем гайдука — больше ему клясться нечем, — что не шутит. Ну, погоди, я тоже не шучу… Не шутила я, когда растоптала свою честь, когда опозорила свой дом и свое имя, когда ради тебя отвернулась от всех людей, не стану шутить и сейчас! Ты хочешь моей смерти, чтобы тебе удобней было веселиться. Раз так, то и я хочу твоей смерти! Пусть лучше ты умрешь, чем смотреть мне, как еще и ты будешь попирать мою честь… да смеяться с другими надо мной, поруганной изгнанницей!

Но что же делать? Убить его собственными руками? Не могу и не хочу… Он умрет — и все! Ни о чем не узнает, мук не изведает. Я опять бы терзалась всю жизнь, а он успокоился бы навеки… не хочу я так… Пусть и он помучается, пусть заглянет в глаза неумолимой смерти, пусть знает, что гибель я ему принесла… Пусть мы будем оба страдать!»

Легко, точно ее ветром перенесло, Станка перескочила через ограду и, не колеблясь и не размышляя больше, быстро, чуть не бегом, направилась к уездному тракту. Страшное намерение возникло в ее голове внезапно, как молния, и она не хотела больше над ним раздумывать. Шла она как в горячке, впрочем, у нее действительно начиналась горячка. Станку трясло в ознобе, а ноги, не чувствуя ни стужи, ни усталости, быстро ступали по холодной росистой траве. Только бы скорей, только бы поспеть вовремя! Вот она выбралась на дорогу, зашагала через ручейки, по колючкам и камням, ушибая и раня ноги…

После полуночи Станка очутилась перед уездной управой. Она очень устала, но, ни минуты не передохнув, вошла в калитку, перебежала двор и остановилась на лестнице, перед дверью, которую приняла за вход в главную канцелярию. Дверь же эта вела в прихожую квартиры уездного начальника.

Станка замолотила по двери крепким кулаком. Дверь затряслась, из коридора донеслось глухое эхо. Никто не откликнулся. Заколотила еще сильней… В коридоре заскрипели половицы, и испуганный, сонный голос спросил:

— Кто там?

— Открой! — крикнула она громко, сознавая уместность своего требования.

Снова заскрипели половицы, потом послышалось шлепанье босых ног по кирпичам.

— Кто такая? — спросили уже более спокойно через двери.

— Открой скорей, спешное дело… Разве не слышишь, женщина!..

Замок щелкнул, дверь распахнулась, и Станка вошла в коридор.

— Кой черт тебя таскает по ночам? Зачем стучишь? Чего тебе надо?

— Начальника мне… Где начальник?..

— Зачем тебе ночью понадобился начальник? — крикнул сердито стражник.

— Нужен, я скажу ему… только ему…

— Э, милая, это каждый дурак явится и поднимет тревогу за здорово живешь. Не могу я будить начальника из-за всякой ерунды… Надо знать причину.

— Джюрица… Выдам ему гайдука Джюрицу живьем… вот чего хочу… беги буди его!

Стражник сразу посерьезнел, почесал за ухом и строго спросил:

— Ты-то кто такая?.. Уж не обман ли?..

— Станка, слыхал про такую.

— А-а! Это дело другое, — сказал он, подошел к наружной двери, запер ее и сунул в карман ключ.

— Тогда придется будить. Погоди здесь, — сказал он, распахнув перед ней дверь в какую-то комнату.

В тот же миг отворилась соседняя дверь, и оттуда высунулась взлохмаченная голова начальника.

— Что там, Милисав? — крикнул он, не переступая порога.

— Пришла, господин начальник, женщина, что живет с Джюрицей… Вас спрашивает, говорит, будто хочет выдать его!

— Запри-ка поскорей наружную дверь! — тихо шепнул начальник.

— Запер, вот ключ.

Начальник, как был неодетым, вышел в коридор. Увидав, что лампа едва горит, он сказал стражнику:

— Отверни лампу!

Когда яркий свет упал на Станку, начальник, пристально поглядев на нее, спросил:

— Ты в самом деле Станка?

— Да, сударь.

— Зачем пришла?

— Ты слыхал… Хочу выдать Джюрицу.

— Странно! Ты ведь живешь с ним.

— Расскажу все с глазу на глаз…

— Хорошо. Милисав, разбуди жандармов и стражников. Пусть живо оденутся и седлают лошадей. С оружием… знаешь. А ты, Станка, ступай сюда.

Начальник ввел ее в одну из комнат, зажег на столе свечу, набросил на себя какую-то одежду и сел на стул.

— Садись, передохни. Вижу, ты очень устала Станка оглянулась по сторонам и села на стул.

— Где сейчас Джюрица?

— У Йово Дикича в нашем селе. Спит сейчас и завтра днюет у него. Но идти надо немедля, чтобы схватить его до рассвета. После он не дастся живым в руки.

Начальник поглядел на нее внимательно. Ознобная дрожь, лихорадочный блеск в глазах, сухие, запекшиеся губы, нервное подергивание головы наводили на мысль, что женщина не в себе.

— Ты, как бы сказать, нездорова… Ты не болела на этих днях?

— Болела?.. До сей поры никогда не хворала, а сейчас… все равно!.. Бежала я всю дорогу, спешила очень, чтоб поспеть вовремя.

— Ну, сейчас мне все толком объясни — как ты хотела. Когда и почему порвала с Джюрицей?

Станка коротко и несвязно рассказала о ночном происшествии. Начальник, тотчас все сообразив, захотел воспользоваться ее состоянием для дальнейшего следствия, прервал ее и спросил: