Асорин - Асорин. Избранные произведения

Возле двери одной из мельниц мы остановились.

— Хавьер, — спросил дон Хасинто мельника, — она скоро будет работать?

— Сейчас будет, — ответил Хавьер.

Вам кажется странным, что дон Алонсо Кихано Добрый принял мельницы за великанов? Ветряные мельницы, как раз во времена Дон Кихота, являлись необычайным новшеством; в Ламанче их ввели в употребление в 1575-м, на это указывает Ричард Форд в своем «Handbook for travellers in Spain» [54] «Карманный справочник для путешествующих по Испании» ( англ. ). . «Должен сказать, — писал Джироламо Кардано в книге „De rerum varietate“ [55] «О разном» ( лат. ). в 1580-м относительно этих мельниц, — это такое чудо, что, если бы я в него поверил до того, как увидел своими глазами, меня бы сочли простаком». Нет ничего удивительного в том, что воображение славного ламанчца воспламенилось при виде этих неслыханных, удивительных машин.

Однако Хавьер уже вскарабкался по перекладинам крыльев своей мельницы и начал натягивать на крылья паруса; бушует яростный ветер, четыре паруса уже натянуты. Вот крылья уже вращаются: сначала медленно, потом все быстрее. Внутри башенка мельницы состоит из трех сужающихся этажей; в нижнем помещаются мешки с зерном; средний — это то место, куда по широкому желобу ссыпается мука; на верхнем — крутятся два жернова, размалывая зерно. На этом последнем этаже есть маленькие окошки, откуда, как с дозорной вышки, просматривается вся округа. Дряхлая машина работает с глухим шумом. Я разглядываю через одно из окошек необъятную, бесконечную, красную, с участками зеленоватого цвета, равнину; желтые дороги длинными, извивающимися полосами теряются вдали; сверкают на солнце далекие белые стены; небо заволоклось серыми облаками; ревет ураганный ветер. А по тропинке на косогоре движутся муравьиной цепочкой одетые в траур, подняв, защищаясь от холода, верхние юбки на головы, женщины, которые ходили этим утром, в пятницу великого поста, к дальней церкви облобызать ноги вильяхосского Христа и возвращаются теперь медленно, черные, задумчивые, печальные, по пустынной, красной равнине…

— Мария Хесус, — спрашиваю я, придя вечером домой, — свет будет еще не скоро?

— Да придется еще подождать немножко, — говорит она.

Я усаживаюсь в погруженной в сумерки комнате; слушаю тиканье часов; колокола звонят Angelus.

Мельницы Криптаны все вертятся и вертятся.

Как зовут этих милых, этих симпатичных, этих любезных, этих остроумнейших друзей из Криптаны? Не дон ли Педро, дон Викториано, дон Бернардо, дон Антонио, дон Херонимо, дон Франсиско, дон Леон, дон Луис, дон Доминго, дон Сантьяго, дон Фелипе, дон Анхель, дон Энрике, дон Мигель, дон Грегорио и дон Хосе? В четыре часа утра я услышал сквозь сладкий сон неясный шум, похожий на эхо далекого урагана, на гул огромного водопада. Я в испуге проснулся; снаружи доносятся хриплые звуки труб, стук в двери, торопливые шаги. «В чем дело? Что происходит?» — спрашиваю я себя в ужасе. Шум возрастает; я ощупью одеваюсь, смущенный, оробевший. Несколько сильных ударов сотрясают дверь. И чей-то голос кричит:

— Сеньор Асорин! Сеньор Асорин!

Я открываю дверь и при свете ночника, свечей, факелов вижу изрядную толпу мужчин, которые кричат, смеются, прыгают, машут руками и трубят в огромные морские раковины, заполняющие весь дом своим громким гудением.

— Сеньоры! — восклицаю я со все возрастающим страхом и недоумением.

Один из этих сердечных, этих остроумных сеньоров выходит вперед и собирается говорить; тут же все умолкают; наступает глубокая тишина.

— Сеньор Асорин, — говорит идальго, — мы — Санчо Пансы из Криптаны, мы явились, чтобы похитить вас.

Я все еще ничего не понимаю. Что означают эти слова, кто они, эти сеньоры — Санчо Пансы из Криптаны? Куда они хотят увести меня? Однако вскоре эта жуткая тайна разъясняется: в Криптане нет Дон Кихотов. Аргамасилья гордится тем, что она родина Рыцаря Печального образа. Криптана желает быть представительницей и истолковательницей практического, острого и доброго ума несравненного Санчо Пансы. Сеньор, только что кончивший говорить, — дон Бернардо, другие — дон Педро, дон Викториано, дон Антонио, дон Херонимо, дон Франсиско, дон Леон, дон Луис, дон Доминго, дон Сантьяго, дон Фелипе, дон Анхель, дон Энрике, дон Мигель, дон Грегорио и дон Хосе.

— Мы Санчо Пансы из Криптаны, — повторяет дон Бернардо.

— Да, — говорит дон Викториано, — в других местах Ламанчи пусть считают себя Дон Кихотами, если им так нравится, здесь мы все чувствуем себя духовными братьями и товарищами Санчо Пансы.

— Поживете здесь два-три дня, — добавляет дон Леон, — сами увидите, как мы от всех от них отличаемся.

— И чтоб поскорее убедить вас в этом, — заключает дон Мигель, — мы решили сейчас же похитить вас.

— Сеньоры, — восклицаю я, намереваясь произнести короткую речь; но мои ораторские таланты весьма ограничены. И я удовлетворяюсь тем, что молча пожимаю руки дона Бернардо, дона Педро, дона Викториано, дона Антонио, дона Херонимо, дона Франсиско, дона Леона, дона Луиса, дона Доминго, дона Сантьяго, дона Фелипе, дона Анхеля, дона Энрике, дона Мигеля, дона Грегорио и дона Хосе. И все мы трогаемся в путь; морские раковины вновь трубят; гремят шаги по камням внутреннего дворика. Заря угасает. На улице стоит длинная вереница колясок, кабриолетов, повозок, ослов, груженных дровами для костра, сковородами и огромными сосудами из рога, полными оливкового масла. И вот тут, когда мы рассаживаемся по повозкам, среди громких криков и суеты, постепенно начинает исчезать холодность, принужденность, налет сдержанности и церемонности первых минут. Я уже коренной Санчо Панса из этой благородной Криптаны. Я еду в коляске между доном Бернардо и доном Леоном.

— Как все это на ваш взгляд, сеньор Асорин? — спрашивает дон Бернардо.

— На мой взгляд, чудесно, дон Бернардо, — отвечаю я.

Вы уже знакомы с доном Бернардо, у него серо-бело-желтая борода, он носит большие очки и с цепочки его часов свисает маленький стальной камертон. Этот камертон означает, что дон Бернардо музыкант, считаю необходимым добавить, — даже если вам это уже известно, — что дон Бернардо, к тому же, фармацевт. По дороге, когда мы едем в нашей коляске, дон Бернардо делает мне одно интересное признание.

— Сеньор Асорин, — говорит он, — я сочинил гимн Сервантесу, к юбилею.

— Замечательно, дон Бернардо, — отвечаю я.

— Желаете послушать, сеньор Асорин? — спрашивает он.

— С превеликим удовольствием, дон Бернардо, — отвечаю я.

Дон Бернардо слегка откашливается, откашливается еще раз и, пока повозка страшно встряхивает нас на ухабах, тихо запевает: