Марк Криницкий - Ангел страха. Сборник рассказов

Комариный писк повторился. И казалось, что уже поют два голоса, а не один. Он попробовал заткнуть уши пальцами. Стало как будто легче. Тогда он бросился на женину постель и зарылся головой в подушки.

Заботливая рука покрыла его сверху одеялом. Он слышал, как Варя молилась и крестила над ним пространство на все четыре стороны, и хитро чему-то улыбался.

На другой день Живарев проснулся довольно рано и все лежал и слушал, как жужжат мухи.

Жужжали мухи двух сортов: большие и маленькие. И каждый сорт жужжал по-своему. Было интересно и не хотелось вставать.

В сущности, если подумать серьезно, что мы знаем о жужжании мух? Ничего. Жужжат и жужжат. Но это, может быть, совсем не так. Может быть, это очень серьезно, что мухи жужжат.

«Впрочем, все равно», — подумал он равнодушно.

Нет, не все равно. Он спустил ноги с кровати. Почему все равно? Почему он должен жить, закрыв глаза и задавив в себе потребность мыслить. Он этого не хочет.

Живарев стукнул кулаком по железной спинке кровати, так что кулак потом долго и сильно болел.

И отлично. Он все-таки хочет и будет думать назло всем.

Вошла Варя, но он угрюмо повалился опять на кровать и, повернувшись к стене, натянул на себя одеяло. Мухи звенели на разные голоса.

Когда Варя вышла, озабоченно постояв у окна, он опять начал слушать. Теперь было совершенно ясно, что в их жужжании была определенная правильная ритмичность.

«Впрочем, это может быть, вздор», — подумал Живарев.

Ему стало неприятно и тошно, и он хотел, вскочив, отворить окно и выгнать мух, но вдруг ему показалось, что в их жужжании можно различить нечто похожее на отдельно произносимые слова.

Может быть это — самовнушение. Постарался разубедить себя. Как и откуда у мух могут быть слова? Прислушался — и опять слова, слова, длинный и бессвязный, сбивчивый разговор, тихий, однообразный и упорный. Говорят, говорят, точно хотят что-то выразить.

Напрягся, чтобы понять. Но ведь, смысл трудно уловить. И, главным образом, это производят мухи большого размера. Их всего три.

Подумал: обладают ли тем же свойством меньшие мухи? Их было много, но, за жужжанием больших мух, их было слышно слабее.

Он отворил половину окна и осторожно, боясь выпустить маленьких мух, выгнал по одной мухе больших. Притворил и прислушался. Результат получался тот же.

Живарев начал быстро одеваться. Ему хотелось немедленно же приступить к изучению этого странного явления. Несомненно, эти мухи, как и мухи вообще, производили свои странные звуки, напоминающие членораздельную речь, особым движением крылышек. Летая постоянно около людей, они, вполне естественно, могли испытывать на себе влияние колебания звуковых волн, порождаемых произносимыми вслух словами, и научиться совершенно автоматически подражать им.

В это время вошла опять Варя. Он хотел сообщить ей о замеченном оригинальном явлении, но вспомнил ночное приключение и только загадочно ухмыльнулся.

Она строго и вместе печально посмотрела на него. Он посвистал и, ничего не говоря, отворил стремительно обе половинки окна и стал выгонять мух. Ему хотелось, чтобы теперь набрались из комнаты новые и чтобы таким образом сопоставить результаты и выяснить, все ли мухи обладают этим загадочным свойством. Впоследствии он решил составить нечто вроде словаря мух и даже попытаться записать отдельные фразы. Мухи летают повсюду и могут воспринять в себя решительно все. Они точно маленькие летающие фонографы. Могут быть мухи из Англии, Германии, Исландии и даже Гренландии.

Наконец, отчего не предположить, что мухи перенимают (конечно, невольно) отдельные слова и даже целые фразы друг от друга, младшие от старших и, таким образом, сохраняют слова, а через них события и мысли давно исчезнувших поколений. Быть может, если мухи, которые передают что-либо о Рамзесе и других еще более древних, египетских фараонах. Почем знать!

…Был праздничный день и, когда Живарев уселся в палисаднике за утренний чай, которого он впрочем не пил, к нему пришли в гости его приятели: Василий Силантьев и Лука Моисеевич Пузырь.

Василий Силантьев недавно приехал из столицы, очень гордился столичным новеньким платьем и тросточкой. Лука Моисеевич был одет по-крестьянски и Силантьева слегка презирал, как городского лодыря.

Обыкновенно они, сидя у Живарева, ссорились. Но сейчас Живарев дал другое направление разговору.

Дождавшись, когда жена ушла хлопотать по хозяйству, он спросил:

— Слыхали вы, Лука Моисеевич, как разговаривают мухи?

Он нарочно спросил именно в этой форме, чтобы тем вернее поразить Луку.

Лука Моисеевич обидчиво прищурился и ничего не сказал, Живарев весело рассмеялся. Силантьев, вывернул руки и осмотрев концы своих рукавов, улыбнулся тоже. Ему нравилось, что Живарев смеется над Пузырем.

— Нет, я серьезно, — сказал Живарев, обращаясь уже к Силантьеву. — Совершенно серьезно. Я сам был сначала удивлен. Да вот…

Он прислушался.

— Нет в комнате слышнее особенно у окна. Вероятно, резонанс. Да.

Силантьев внимательно уставился на Живарева и продолжал усмехаться, стараясь показать, что он понимает мистификацию Живарева, но как человек столичный, принимает ее всецело за счет Луки.

Лука Моисеевич продолжал молча пить чай, как будто думая о чем-то постороннем, но на самом деле сосредоточенно обдумывай свое положение. Наконец, он с шумом допил последний глоток, перевернул чашку и, аккуратно положил огрызок сахара на донышко, сказал:

— Благодарствуйте.

И начал искать около себя шапку.

Это рассердило Живарева.

— Я говорю совершенно серьезно, — сказал он. — Понимаете? Серьезно! Не желая пользоваться превосходством своего образования и глумиться над вами. Да, мухи разговаривают. Говорят несколько похоже на то, как мы с вами.

Он даже покраснел от напряжения. Василий Силантьев визгливо засмеялся. Лука Моисеевич тоже улыбнулся, но тотчас же сделался серьезен.

— Вот чудеса, — сказал он. — Как же это понимать? Через вино все.

И он шумно вздохнул. Силантьев продолжал заливаться и весь корчился от смеха.

Живарев встал, указывая Силантьеву грозно на калитку.

— Вон отсюда!

Силантьев махнул рукой и, сняв с дерева картуз, провел его рукавом по ворсу, потом вытер пестрым платком слезы и надев картуз плотно на голову, сказал:

— Чистая погибель.

И вышел. Лука остался сидеть. Он сочувственно смотрел на Живарева, пока тот, жестикулируя сам с собой, усаживался на прежнее место.

— Мужик! Нахал! Деревенский ухажер!

— Как же это они, то есть, говорят? — поинтересовался Лука. — Особенные что ли какие мухи, отдельные от прочих?

Живарев испытующе посмотрел на Луку. Но глаза Луки образовали две узкие, как лезвие ножа, блестящие щелки.