Анджей Струг - Новеллы и повести

— И по крайней мере добрую половину солдат из окопов! И черт с ней, с Францией!

Они помирились немедленно, как и подобает порядочным людям и добрым коллегам. Подписание официального заключения отложили до вечера. Еще раз решили прибегнуть к точной науке. Полковник, хотя и с нескрываемым нежеланием, присоединился, однако, к мнению младших коллег о том, чтобы подвергнуть Дужара действию аппарата F. Если он выдержит испытание, то отправится домой, как неизлечимый. Если же образумится, будет отослан в свою часть, а оттуда на фронт. Преступление его по соображениям человечности останется в тайне.

— Но ведь аппарат F — это не что иное, как пытка, — вздохнул полковник.

— Весьма результативный при частичных поражениях. Он рекомендуется всеми инструкциями. В семидесяти трех процентах он поднимает людей на ноги.

— Оставим это! Пожалуйста, оставим это!

В комнате № 49 на стене тоже висел плакат с веселым солдатом. Это было пустое белое помещение, ничего в нем не было, кроме хирургического кресла и скромного белого шкафчика. Унтер-офицер санитар ввел Дужара и принялся за дело. Открыл шкафчик и начал вынимать из него какие-то странные вещи: тяжелые запертые ящички и что-то вроде блестящих металлических гребней, какие-то пластинки, переключатели и запутанные провода. Напевая под нос «Мадлен», он устанавливал и укреплял все это, привинчивал и подгонял. Дужар не обращал на него внимания, он равнодушно смотрел на улицу. В окно стучал осенний дождь, струясь по стеклам. Ветер тормошил старый вяз, срывал с него остатки намокших желтых листьев и уносил их вверх. Они долго кружились в воздухе в фантастическом, безумном танце, а потом уплывали куда-то вдаль стаей, а вместо них на оловянном небе появлялись новые. Вяз шумел и скрипел на ветру, сумерки в комнате сгущались все больше и больше.

— Ну и погодка, а?.. Хороший хозяин собаку не выгонит! Славно в такое время под крышей? А? Чисто, тепло, сухо, безопасно. Не то, что там. Грязь по колено, все промокло, до последней нитки, ни сесть, ни лечь, снаряды, мины… А?

Эта глупая болтовня, дождь, ветер, угрюмое небо неожиданно вызвали у Дужара вспышку ненависти, невнятное воспоминание; он содрогнулся. Из осеннего ненастья через стекло неожиданно заглянуло какое-то давно погребенное видение, в один миг вывернув все в нем наизнанку. И, к его собственному величайшему изумлению, вознегодовал, закричал в нем кто-то чужой.

— Молчи, идиот! Откуда ты знаешь, как там на самом деле, если ты никогда там не был? Ты, крыса тыловая, катафальщик несчастный.

— Я не был? Под Дуомо — два месяца, на переднем крае. Дуомо! Соображаешь, дубина?! Подожди, я тебе сейчас устрою, сейчас тебе тепло станет. Сейчас станет известно, кто тыловая крыса.

Дужар уже пожалел, что сорвался, но еще больше он удивлялся самому себе. Что это его понесло? И призрак воспоминаний улетел вместе с этими кружащимися листьями. Его охватила скука, сонливость, глаза у него слипались.

— Господин капрал, не могу ли я немного посидеть на этом кресле? — спросил он вежливо.

— Подожди, еще насидишься, не знаю только, будет ли тебе в нем так уж удобно.

Вошел майор, Дужар вытянулся перед ним у стены. В нем ожил страх и забрезжило тяжелое предчувствие. Он смотрел в лицо майора и пытался отгадать, что должно произойти, но майор даже не взглянул на него и занялся проверкой аппарата. Он долго осматривал его, ковырялся, наконец Дужар увидел у него в руках как бы большие плоские часы. Золотая стрелка дрожала на них, металась взад и вперед.

— Все в порядке.

— Ну, садись, садись, — пригласил Дужара капрал.

Выл ветер, дождь сек в стекла, в комнате совсем потемнело, только молодой солдат на стене сиял красками, смеялся и все куда-то стремился в задорном своем порыве. Дужар уселся в удобном кресле и отдыхал. Он был изнурен, словно после долгого марша, после какой-то тяжелой работы. Некоторое время он сонно смотрел, как капитан застегивает ремни у него на руках и ногах, потом клюнул носом раз, другой и задремал.

Внезапно страшная боль пронзила его с головы до ног. Он рванулся, но ремни держали крепко.

В комнате было почти темно. Буря бесновалась; сквозь стекла, залитые дождем, чернели сучья вяза, изломанные, перекрученные. Сгромадилась и насупилась вереница окон противоположного крыла, на крыше метался белый флаг, огромный красный крест на нем трепетал, как будто хотел сорваться и улететь в неведомую даль. Только через мгновение заметил Дужар в мрачных сумерках две черные тени, стоящие по обе стороны окна, и задрожал. Вдруг все это исчезло.

Взорвалось ужасающее сияние и поразило неожиданной болью, которая пронзила его до мозга костей. Боль сокрушала череп, разрывала внутренности, давила и душила. Он забился, заметался, напрягая последние силы. Но не мог ни вздохнуть, ни крикнуть, ни сдвинуться с места, на руках и на ногах у него скрипели новые, прочные ремни.

Вдруг боль прекратилась, словно отрезанная. Его охватило сладостное облегчение, слабость, апатия. Если бы не ремни, он сполз бы, стек на пол, разлился бы, как масса густой жидкости. Он не чувствовал себя, не видел ничего, струя пота заливала ему глаза. Низко опустилась голова и висела тяжело на окоченевшей шее.

Майор забеспокоился, выругался.

— Ну что? Ну что, черт возьми? Как ты себя теперь чувствуешь? Говори же, Дужар?

Но Дужар уже ничего этого не слышит и ничего не отвечает.

Потому что капитан Флешар стоит перед ним и отвязывает маску. Конец газовой атаки, можно передохнуть, стереть с глаз едкий пот. Капитан снимает маску…

Дужар затрясся — под козырьком каски лицо трупа улыбается ему ощерившимися зубами. Но из черных глазниц исходит прежнее сияние человечности и доброты.

— Что, Дужар, явился и ты?

— Явился, явился, господин капитан!

Какая радость! Заглядевшись на любимого человека, Дужар застыл по стойке смирно.

— Repos!.. Вольно, Дужар.

Эта привычная команда простерла над ним блаженство. Он растворился в нем и замер.

В зале № 7 дежурный сержант снимал табличку с койки Дужара, санитар менял постель. Сосед с правой стороны читал в газете последнее сообщение с фронта: «Героической атакой после надлежащей артиллерийской подготовки вновь захвачена ферма Сен-Беат. Неприятель понес тяжелые потери». Сосед с левой стороны писал письмо жене:

«Дорогая Люция! К сожалению, уже через неделю меня выпишут из госпиталя, но по крайней мере я получу отпуск на три дня и увижу тебя и детей, а потом будь что будет, тут уж ничего не поделаешь».

В комнате № 49 майор писал рапорт на столе, накрытом зеленым сукном. Он испортил уже третий бланк, потому что был зол и у него дрожали руки.

Из правого крыла здания высунулись два солдата в рогатых голубых фуражках, неся тело, покрытое одеялом. Они отступили назад, поставили носилки в дверях и выглядывали на улицу, пока кто-то не крикнул с лестницы: