Анджей Струг - Новеллы и повести

Потом появлялся офицер в красном кепи с четырьмя галунами и начинал слоняться по залу. Он бродил долго, зевал от скуки, но бродил. Приближался, отступал назад, подходил к дверям, казалось, что теперь-то уж он благополучно уйдет и на этом все кончится. Дужар наблюдал за ним с замиранием сердца. И всегда-всегда, в тысячный раз безжалостный майор появлялся возле него. Чаще всего он заходил сзади и вырастал над ним внезапно. Он никогда ничего не говорил. Только стоял и смотрел все понимающими, насмешливыми глазками. Дужар извивался в страхе и муке. Это неистребимое привидение сковывало его ужасом и страшно терзало. Он не мог оторвать от него взгляда, и всякий раз наступало мгновение, когда его словно тонкой длинной иглой пронзало предположение, что, может быть, вопреки всему, этот майор — настоящий, живой человек. А если он настоящий, то и эти бесчисленные койки тоже, выходит, существуют наяву, и, значит, те люди, те трупы… Водоворот ужаса. Призрачные химеры войны, из которой он никак не может вырваться.

Майор стоял и сверлил его взглядом, улыбался благодушно и насмешливо. Еще ни разу он не сказал ни одного слова, хотя с другими разговаривал, со всеми разговаривал. Он чего-то ждал и, казалось, давал понять: «У меня есть время, посмотрим, кому это скорее надоест». Но что именно?

В том-то и заключалась главная хитрость. Дужар пытался разгадать ее и так и эдак: в чем же тут дело? Он боялся влипнуть в какое-нибудь неприятное приключение. Он столько испытал, что особенно его уже ничто на могло волновать, но этот майор был слишком опасен. Его таинственное молчание и непоколебимая уверенность в себе внушали ужас. К майору никак нельзя было привыкнуть, потому что он являлся неожиданно и становился все опаснее.

Время шло. Однажды Дужар заметил, что липы за окном пожелтели, листва поредела, и теперь была видна какая-то церковь, которой раньше не было. Негр давно уже куда-то подевался, и на его койке перебывало много неизвестных. Молодой человек без ноги и без руки чуть ли не сто раз рассказывал ему, где и как потерял он ногу и руку, — это был любопытный парень, потому что тоже придумал войну. Другой не обращал на Дужара никакого внимания, целыми днями читал книги и газеты, а кроме того, от него отвратительно пахло. Третий был совершенно невыносим, — он все время веселился и непрерывно рассказывал анекдоты. Возле него день-деньской толклись люди, отвратительно хихикая и гримасничая. Майор тоже подходил к нему каждый день и смеялся вместе с остальными, но даже и тут он не спускал глаз с Дужара, следил за ним и, казалось, говорил: «Ну, подожди же, подожди, доберемся мы и до тебя…»

Уже три, а может, четыре раза снилось ему, что он стоит в белой комнате перед длинным столом, за которым сидели люди в белых длинных халатах. Конечно, это были переодетые офицеры, они щупали его, обстукивали и по очереди задавали ему разные дурацкие вопросы. Он отвечал всегда одно и то же, — да и что еще мог он сказать?

— Разбудите меня, тогда я начну говорить, а так чего зря молоть? Уж будто я не знаю, господа хорошие, вас тут нет вовсе, и ничего нет! Разбудите же меня, если можете.

Однажды появился толстый генерал и долго ходил по залу со свитой офицеров в мундирах и белых халатах. Время от времени генерал останавливался около чьей-нибудь койки и наклонялся над лежащим. Дужар не обращал на это особого внимания, пока генерал вместе со всей сворой не оказался прямо перед ним. Введенный в заблуждение обычными своими снами, он вскочил и сел на койке. Все смотрят на него, смотрит и майор, который стоит тут же за генералом, и усмехается. Генерал читает бумагу, поднимая седые брови высоко над золотыми очками.

— Дужар — солдат четыреста семнадцатого полка пехоты!..

— Господин генерал, никакой я не солдат, — прервал его Дужар, но майор посмотрел на него так свирепо, что он сразу осекся; генерал тоже был, видно, глухой, потому что не обратил на это никакого внимания.

— Республика, благодарная тебе за твое исключительное, беспримерное мужество, проявленное в боях при захвате фермы Сен-Беат одиннадцатого, двенадцатого и тринадцатого мая прошлого года, награждает тебя.

Офицер подал что-то генералу, генерал наклонился над сидящим и приколол ему к рубашке цветную полосатую ленточку с каким-то тяжелым предметом. Дужар смотрел на все это с изумлением, а почувствовав, что генерал берет его за руку, вздрогнул, но не посмел вырвать у него руку, потому что майор, стоящий сзади, просто испепелял его взглядом.

— Солдат Дужар, благодарю тебя за верную службу. Солдат Дужар, нет ли у тебя каких-либо пожеланий, которые не выходят, однако, за рамки действующих уложений?

— Так точно, есть, господин генерал: прошу меня разбудить!

Генерал еще выше поднимает седые брови, но майор уже шепчет ему что-то на ухо, и генерал бросает на Дужара суровый взгляд, отворачивается и уходит, уводя за собой всю толпу.

Примерно раз в неделю после обеда из города приходили нарядные дамы и барышни с шоколадом, с папиросами, с цветами. Зал наполнялся щебетом женских голосов, который казался тут неуместным, был чем-то противоестественным в своем неожиданном очаровании. Иногда, не часто, появлялись комедианты, актеры и актрисы, декламировали патриотические стихи и пели «Марсельезу», «Шан де Депа» и другие известные вещи, а когда доходили до «Мадлен», вместе с ними вопил весь зал. Дужар поневоле слушал эти выступления. Такие и им подобные сцены терзали Дужара особенно сильно, потому что декламация волновала его до слез, хотя он большей частью не понимал даже слов. Говорили по-французски, но как-то совсем иначе.

Зато комические номера, взрывы смеха доводили его до исступления, — ах, как он жаждал одиночества и покоя! Аплодисменты же, которые срывались и гремели после исполненного номера, ввергали его каждый раз в старый ужасный сон про ночную беспорядочную стрельбу, когда ничего не видно и испытываешь только чувство страха. Все хлопали, а он прятался с головой под одеяло.

Однажды на возвышении, где обычно восседал сержант, он заметил двух бородатых, одетых в черное. Один был очень толстый, а другой господин настолько худ, будто отдал первому все свое мясо и остался при одних костях. Толстый гремел так, что каждое слово звенело в ушах. Худой говорил тихонько, но оба толковали об одном и том же — долго, нагло, бессовестно, прямо в глаза хвалили солдат, а в уплату за это домогались от них нового героизма и стойкости вплоть до победы, которая и так, впрочем, заранее обеспечена. Война — победа, война — Франция, война — народ, война и война, каждое второе слово — война. Неожиданно Дужар с яростью, которая, несмотря на все пережитое, иногда охватывала его во сне, сорвался с койки и закричал на толстого бородача. Собственный голос, как бывает в снах, показался ему чужим и тихим, хотя он орал изо всей силы.