Джордж Джиссинг - Мученики пера

Но облегченіе продолжалось недолго; мелкія заботы этого дня вскорѣ пробудили въ немъ сознаніе горькой, позорной дѣйствительности. Что должны думать о немъ родные и знакомые Эми? Романистъ, который не можетъ писать романовъ; мужъ, который не можетъ содержать жену и ребенка; литераторъ въ роли писца на недѣльномъ жалованьи, — сколько пищи для злыхъ языковъ! И какъ выйти изъ этого положенія?

Хорошо-ли онъ поступилъ? Не лучше-ли было-бы послушаться Эми? Ему рисовались мирные уголки суссекскаго берега, зеленыя волны, съ мелодическимъ ропотомъ разбивающіяся о прибрежныя скалы; онъ ощущалъ во рту солоноватый вкусъ живительнаго морского вѣтра... Кто знаетъ, не пришло-ли бы вдохновеніе при такихъ условіяхъ?

Да, еслибы его поддерживала любовь Эми. Но она разлюбила его и видѣла въ немъ только препятствіе къ своему счастью. Какую ненависть читалъ онъ иногда въ ея глазахъ! Не о немъ заботилась она, понуждая его уѣхать, а только объ одной себѣ, о своихъ будущихъ выгодахъ, если онъ опять начнетъ писать.

«Она была-бы довольна, еслибы я умеръ. Да, она была-бы довольна», думалъ онъ.

Но ему некогда было предаваться своимъ размышленіямъ; нужно было идти нанимать перевозчиковъ. Къ четвергу квартира должна была быть очищена.

Онъ вышелъ, но, запирая за собою дверь, услышалъ приближающіеся шаги по лѣстницѣ и увидѣлъ лоснистый цилиндръ Джона Юля.

— А! здравствуйте! вскричалъ тотъ, поднявъ голову. — Я вижу, что я чуть не опоздалъ. Можно васъ задержать на нѣсколько минутъ?

— Войдите.

Въ комнатѣ былъ безпорядокъ. Рирдонъ придвинулъ стулъ и самъ сѣлъ. Онъ старался казаться спокойнымъ, но плохо успѣвалъ въ этомъ.

— Эми, конечно, знаетъ вашъ новый адресъ, сказалъ Джонъ, закуривая съ позволенія хозяина папиросу.

— Разумѣется. Зачѣмъ я сталъ-бы скрывать его?

— Я не то хочу сказать; но... можетъ быть, вы смотрите на эту разлуку какъ на окончательную?

Рирдонъ не любилъ своего шурина, зная его за большого эгоиста и снобса. Тонъ, какимъ онъ началъ этотъ разговоръ, показался ему оскорбительнымъ, и онъ холодно возразилъ:

— Я ничего не считаю окончательнымъ и полагаю, что затрудненія не уменьшатся отъ нашихъ разсужденій о нихъ. Разсуждать слишкомъ поздно.

— Мнѣ кажется, напротивъ: самое время.

— Прежде всего, позвольте спросить: вы пришли ко мнѣ отъ имени Эми?

— Въ нѣкоторомъ смыслѣ, да. Собственно говоря, Эми не посылала меня къ вамъ, но послѣ того, что случилось, мнѣ или моей матери необходимо было повидаться съ вами.

— Я полагалъ, что это дѣло касается только насъ съ Эми.

— Конечно, споры между супругами лучше всего предоставлять рѣшать имъ самимъ. Но въ настоящемъ случаѣ есть исключительныя обстоятельства... Я полагаю, что объяснять ихъ нѣтъ надобности.

Рирдонъ не зналъ что сказать; онъ понялъ намекъ Юля и почувствовалъ всю мѣру своего униженія.

— Мы желали-бы знать, долго-ли Эми проживетъ у своей матери, прибавилъ молодой человѣкъ, вполнѣ сохраняя свое самообладаніе.

Онъ курилъ папиросу, вставленную въ янтарную трубку, и казалось, смаковалъ достоинство своего табака. Рирдонъ глядѣлъ на его изящные сапоги и панталоны.

— Это зависитъ отъ моей жены, машинально отвѣтилъ онъ.

— Однако, послушайте, Рирдонъ, сказалъ Джонъ, переложивъ одно колѣно на другое; — неужели вы серьезно думаете, что Эми можетъ жить въ такой квартирѣ, какую вы въ состояніи занимать, получая всего пять фунтовъ въ мѣсяцъ?

— Нѣтъ, я знаю, что это невозможно, но я предложилъ ей то, что въ состояніи дать.

Ему стоило большихъ усилій сдерживать рѣзкія выраженія, просившіяся на языкъ.

— Стало быть, это зависѣло не отъ нея, и нельзя предвидѣть, когда кончится настоящее положеніе.

— Я знаю только, что при первой возможности доставить моей женѣ приличное помѣщеніе, я приглашу ее вернуться ко мнѣ, отвѣтилъ Рирдонъ устало-равнодушнымъ тономъ.

— Но когда-же это будетъ, позвольте узнать?

Юль переступилъ границу; въ послѣднихъ словахъ его звучало слишкомъ явное презрѣніе.

— Я не признаю за вами права дѣлать мнѣ эти вопросы, — тѣмъ болѣе, такимъ тономъ.

Джонъ докурилъ папиросу и всталъ.

— Я пришелъ не съ тѣмъ, чтобы ссориться съ вами; но я долженъ прибавить, что такъ-какъ я дѣлю съ моею матерью расходы по содержанію нашего дома, то вопросъ этотъ касается меня очень близко; и не мѣшало-бы и вамъ интересоваться имъ поболѣе, чѣмъ вы это дѣлаете.

Рирдонъ, уже устыдившійся своей вспышки, помолчалъ и потомъ холодно отвѣтилъ:

— Вы высказались достаточно вразумительно, и я постараюсь доказать, что вы говорили не напрасно. Имѣете вы еще что-нибудь сказать мнѣ?

— Кажется, ничего; честь имѣю кланяться.

Они холодно простились и Рирдонъ заперъ за гостемъ дверь. Немного погодя, онъ и самъ вышелъ изъ дома, но уже не съ тою цѣлью, съ которою раньше собирался выйти. Онъ прямо отправился къ мебельщику, чтобы позвать его къ себѣ и продать всю свою мебель за исключеніемъ самыхъ необходимыхъ предметовъ, которыми онъ располагалъ меблировать свою комнату, такъ-какъ немеблированную комнату можно было нанять дешевле.

Спустя часъ, вся лишняя мебель была продана за 18 фунтовъ стерлинговъ, и Рирдонъ отправился въ Ислингтонъ, чтобы отказаться отъ нанятыхъ имъ вначалѣ двухъ комнатъ и нанять всего одну, изъ самыхъ дешевыхъ. Часа два проискалъ онъ свою идеальную мансарду и наконецъ нашелъ ее въ одномъ изъ узкихъ проулковъ этого квартала. Комната ходила по полкронѣ въ недѣлю. Подкрѣпившись послѣ того въ закусочной, Рирдонъ вернулся домой и написалъ въ своемъ бывшемъ кабинетѣ, на единственномъ оставшемся у него столѣ, слѣдующее письмо:

«Прилагаю при семъ 20 фунтовъ стерлинговъ. Мнѣ напомнили, что содержаніе ваше обременитъ вашихъ родственниковъ, и я счелъ за лучшее продать мебель. Посылаю вамъ всѣ деньги, въ которыхъ я не имѣю непосредственной надобности. Завтра вы получите ящикъ съ вещами, которыя я не счелъ себя въ правѣ продавать. Какъ скоро я начну получать мое жалованье, половина его будетъ препровождаться къ вамъ каждую недѣлю.

Э. Рирдонъ».

Далѣе слѣдовалъ его будущій адресъ.

Вложивъ въ конвертъ письмо и деньги, онъ самъ отнесъ пакетъ къ Мистриссъ Юль и, позвонивъ, вручилъ служанкѣ, наказавъ отдать въ руки Мистриссъ Рирдонъ.

Негодованіе, гордость, чувство обиды поддерживали его весь этотъ день въ напряженномъ состояніи; но когда онъ вернулся въ свою пустую квартиру, всѣ эти чувства заглушились невыразимой тоской. Онъ бросился на свое кресло-кровать и болѣе часа пролежалъ въ какомъ-то оцѣпенѣніи.

Несмотря на холодъ въ комнатѣ, онъ не сталъ разводить огня; но голодъ заставилъ его встать и поискать въ шкафу чего-нибудь съѣстного. Онъ нашелъ остатки вчерашняго обѣда и, какъ усталый работникъ, сталъ ѣсть попросту руками и ножомъ, поставивъ тарелку къ себѣ на колѣни. На что ему было деликатничать? Онъ чувствовалъ себя совершенно одинокимъ въ мірѣ; единственною близкою душой оставался ему Биффенъ. Эти обнаженныя комнаты были символомъ его жизни; все у него было отнято, потому-что онъ ни за что не могъ болѣе платить. «Будь благодаренъ и за тѣ крохи, которыми ты можешь еще поддерживать свою жизнь, говорилъ онъ себѣ. Человѣкъ имѣетъ право лишь на то, за что онъ можетъ платить деньгами. Ты полагалъ, что любовь составляетъ исключеніе. Глупый идеалистъ! Любовь-то первая и бѣжитъ отъ бѣдности. Живи на твои 12 шиллинговъ въ недѣлю и довольствуйся воспоминаніями о прошломъ!»