Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Пусть черт возьмет панов!

Управляющему и его помощникам противостояла бушующая, кричащая толпа. Посреди — исцарапанный черт. На голове его качался один сломанный козий рог, другой торчал кверху; изо рта свисал суконный красный язык; из порванной во время драки маски светились горящие глаза. Звенели бубенчики. Свобода и конституция — в образе безобразного дьявола, окруженного раздраженной толпой, «чернью», — предстали здесь перед управляющим в самом неприятном для господ виде. Господа побледнели. Только стражник втайне посмеивался над мужиками: начали бормотать что-то о законах, о порядке… а сами улизнули прежде, чем можно было сосчитать до пяти. Вот когда разыгралась настоящая комедия! Черт кричал больше всех. Провозглашал вольность, говорил о конституции, называя «братцем» каждого, кто его слушал. Он мог бы побрататься с самим сатаной, если бы тот обещал ему помогать в борьбе против господ. Пиво лилось рекой, распаляя гнев и радость, ненависть и надежду…

Ни короля, ни королеву никто не преследовал. Их величества встретились на опушке леса, откуда были видны врановские огни. Здесь они остановились. Ружена запыхалась и, тяжело дыша, прежде всего поправила платье, которое измялось и порвалось, когда она пробиралась сквозь ельник, кусты ежевики и терновника. Одна туфля была потеряна; здесь и там свисали лохмотья белого платья; шея была обнажена по грудь.

— Давай я тебе помогу, — предложил Иржик и стал приводить в порядок ее одежду. Прорехи в ткани привлекали его взор, волновали кровь…

— Доигрались! — сказала она смеясь. — Вот так история!

Он тоже засмеялся, и оба, уставшие от бега, уселись на мох. Тень от деревьев скрывала молодых людей, никто не видел их, кроме луны. Никто не слышал их, кроме тихого бора. Они очутились во власти мгновения. Говорят, что в такие минуты люди теряют голову, и эти минуты дороги, потому что разум молчит. Ружена потеряла голову, забыла о Матоуше…

Луна плутовски подмигивала Матоушу, когда он после полуночи возвращался домой. Охмелевший победитель загляделся на ночное светило, и спьяна ему показалось, что проказница-луна ухмыляется.

— Не смейся! — закричал он и хотел погрозить ей кулаком.

«Нет… Она не смеется. Это я смеюсь», — поправил он сам себя и пошел дальше. Но он ошибался. Луна все видела и действительно смеялась. Утром на другой день, отрезвев, Матоуш узнал, что вчера он выиграл сражение с господами за свободу, но проиграл учительское место. Теперь у него была забота, как бы не проиграть и Руженку. Чувство к ней росло в сердце, он обезумел от любви. В нем трудно было узнать прежнего озорного сапожника…

Сознание людей — это только небольшой островок среди таинственных глубин их внутренней жизни. Этот островок у Матоуша был заполнен любовью, а любовь постепенно сменялась ревностью.

Люди удивлялись происшедшей с ним перемене; некоторые многозначительно показывали пальцем на лоб. Но мозг его был в порядке, только сердце стонало, а уста часто шептали: «Черт с ним, с учительством… Только бы добиться Розарки!»

Из тенет любви его спасло великое зарево золотой свободы. Оно заиграло на горах, словно весна, веселя сердца даже уставших от жизни стариков.

А у Ружены было два сердца, и в каждом по стреле: одна показывала на Матоуша, другая на Иржика. Любовь ее металась между обоими. Сердце было рассечено на две половины; в мозгу же упрямо засела одна мысль: «Хочу быть госпожой учительшей!»

По примеру других общин создали свой отряд народной обороны и жители Вранова. Они называли его «гвардией». Гвардейцы проходили военное обучение. Старый капрал обучал их в хорошую погоду в поле, а во время дождя — в зале у старосты. Матоуш был в числе самых усердных. Во время занятий он забывал даже о Ружене… Однажды в воскресенье, после обеда, она с Иржиком сидела на пригорке около дома, в тени ясеней.

— Посмотри, Иржик, как красиво идет гвардия на учение. Они пошли в горы. С ними и Матоуш… Ну что же, ему это идет… Красивый парень…

Эта похвала как булавкой уколола Иржика. Он промолчал.

— А почему ты не с ними?

— Это неприлично для учителя.

— Ты еще не учитель.

— Но я хочу им быть, а это могло бы мне повредить в глазах господ.

— Нечего так бояться всего, ведь у нас теперь свобода.

— Свобода… свобода, — повторял он, не зная, что дальше сказать.

— Почему ты так кисло говоришь об этом?

— Знаешь, Розарка… Священник в своих проповедях говорит странные вещи.

— Черт с ним, со священником и его проповедями! Нельзя во всем попам верить. Люди уже не боятся их, как раньше, и не дают им столько денег. А это им не по вкусу.

И снова Иржик почувствовал себя так, словно кто-то булавкой уколол его в мозг, где прочно и удобно обосновалась мысль о пане патере.

Разговор не вязался: повеяло холодом. С минуту они молчали. Потом Ружена заговорила снова:

— Пойдешь к ним?

— Я еще подумаю.

— Что-то долго ты думаешь!.. Если бы я была мужчиной, то не раздумывала бы ни одной минуты… Жаль, что женщинам нельзя.

— Ты хотела бы стать Властой или Шаркой? Помнишь, я читал тебе о них в книге по чешской истории?

— Это было бы прекрасно!

— Что же, ты хотела бы перебить мужчин?

— Нет, но я ездила бы на коне, носила бы саблю, а мужчин приставила бы к прялке и корыту.

Смеялись ее губы и глаза, смеялось все лицо.

Но Иржик хмурился.

— Так как же? Смотри туда, на гору, как хорошо они маршируют!

— Жаль, — прервал ее Иржик, — что этот капрал Лейка не знает чешского устава и все время командует по-немецки: айнс, цвай, айнс, цвай… Я видал это недавно в зале у старосты.

— Подумаешь, какое дело! Только была бы у нас гвардия… Тебе бы это тоже было к лицу. С ружьем или пикой — ты бы стал другим человеком и шагал бы по команде капрала: айнс, цвай, айнс, цвай!

Она смеялась без умолку. Сбила у него с головы шапку, запустила пальцы в волосы и стала ерошить их. А у Иржика от этого электрические искры разбегались по всему телу. Он подсел к ней ближе и положил ей руку на плечо. Она отодвинулась.

— Так ты хочешь, чтобы я стал гвардейцем?

— Не хочу, а приказываю!.. Ружье или пику в руки! Айнс, цвай, айнс, цвай!

Иржику стало не по себе. Душа у него ушла в пятки.

— Слушаюсь, иду.

Через минуту Иржик уже шагал вверх по склону холма, чтобы присоединиться к гвардейцам. Ружена посмотрела ему вслед и, надув губы, прошептала:

— Жаль Матоуша.

Долгие дни сменяли короткие ночи, и вот наступила троица.

Прилетело известие: Виндишгрец обстреливает Прагу! И в горах от села к селу вспыхнули огни: «Идем на помощь Праге!»

Этот призыв передавался от горы к горе, словно электрический ток в приемники. «К Праге!» — отозвалось и в голове Матоуша. Подавлено было мужское самолюбие, которое с особой силой проявляется тогда, когда человек чувствует себя одиноким, когда он утрачивает связь со средой, его окружающей, когда его стремления не соответствуют общим. Мужское достоинство и любовь не умерли в нем, но под влиянием великих событий отступили на второй план.