Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

То, что для Матоуша стало радостью, несчастьем оказалось для Иржика. Раз вечером, после работы, они сидели с Руженой под ясенем.

— Так, значит, завтра у старосты будет решено, что гвардия выступит вся, как один человек.

— Я знаю. — Иржик подавил вздох.

— Конечно, ты пойдешь тоже?

Он ответил после паузы:

— Пойду.

— Почему ты говоришь так нерешительно?

— Оттого, что нужно будет расстаться с тобой.

— Ведь ты вернешься… Оставаться дома, когда все остальные уйдут! Это позор!

Он машинально повторил:

— Позор.

— Хорошенько приготовься к походу… Тебе дали ружье?

— Я научился стрелять, но мне дали не ружье, а копье, и то ржавое.

— Погоди. У отца на чердаке под крышей спрятано старое ружьишко еще с той поры, когда он молодым охотился в господском лесу.

Ружена побежала домой и вскоре появилась с ружьем в руках. Отец вышел вместе с ней.

— Это, — объяснял он, — старое солдатское ружье. Я купил его давным-давно тайком от стражника… Ружена, нет ли у нас сала или жира?

Она принесла. Отец смазал ружье, продул ствол, шомполом прочистил все внутри. Дочь помогала счищать ржавчину.

— Так, — сказала Розарка, держа в руке ружье, — теперь все в порядке.

— Это, — добавил старик, — ружье для пуль, но его можно заряжать и дробью. Возьмите побольше пакли для патронов, про запас.

— Пакли… пакли… — вздыхал про себя Иржик.

— Ну, дай вам бог здоровья, счастливого возвращения, — попрощался старик и ушел домой.

Они остались вдвоем. Ружена возилась с ружьем, приложила его к щеке и прицелилась в ворону, летящую над избой.

— Батюшки, для меня оно слишком тяжело… Для солдата подходяще, но не для женщины… На, возьми… Ну, встань-ка да покажи, как ты будешь шагать с ружьем на плече.

Он встал. Ружена дала ему в руки ружье.

— Зайди еще завтра показаться. Я сварю тебе парочку крутых яиц, чтобы ты не проголодался… А теперь — покойной ночи!

Ружена проводила его взглядом. И он не спеша поплелся к своему домику, вспоминая, что читал где-то, будто для сохранения жизни страх столь же необходим, как и храбрость. Он размышлял о своем страхе, как мудрец о проблемах вселенной. Думал о том, как он струсит перед матерью, когда она увидит его с ружьем.

— Господи Иисусе, что это ты тащишь? — спросила она, как только сын вошел в дом.

— Вы же видите… Старое ружье…

— Выбрось его.

— Оно ведь не заряжено.

Иржик поставил ружье в угол и вошел в избу.

— Господи боже!.. И ты хочешь идти в Прагу? Образумься, опомнись! Своя рубашка ближе к телу. Ведь тебя могут убить… Так что же ты будешь делать?

— Староста велел гвардейцам собраться завтра вечером, и тогда на совете все решится.

— Решится, решится… Ты что ж, послушаешься чужих и покинешь старуху мать?

Она заплакала и сквозь слезы продолжала:

— Это тебя Розарка подговорила. Эта девка принесет тебе несчастье. Если уж хочешь жениться, так выбери себе другую невесту.

— Оставьте Розарку в покое.

— Как же мне на нее не жаловаться, если она тебя в беду тянет… Комедиантка!

Маленькое, высохшее в щепку тело старухи сгорбилось и тряслось, как осиновый лист. Но серые глазки горели огоньками, а язычок работал без устали. Иржик вздыхал, почесывался, а душонка в нем металась, как карп на песке.

— Иржик, обещай, что ты не пойдешь в Прагу, не оставишь старую мать. Ведь я одной ногой уже в могиле… Когда ты вернешься, может быть буду я лежать на кладбище рядом с покойным отцом. Ну, отвечай же!

— Я подумаю до утра.

Иржик не спал всю ночь. Его трясло от страха. Он боялся, что над ним будут смеяться, если он изменит гвардии, боялся за свою жизнь, за мать, за Ружену, которую у него может отбить Матоуш, боялся, что если он останется дома и не выполнит обещания, Ружена отвернется от него. Наконец страх, мучивший его, победил.

Иржик уснул только под утро, когда куры уже покинули курятники и петух, горделиво выступая, готовился запеть.

Мать варила к завтраку картофель и, суетясь у печи, с четками в руке бормотала молитву богородице. Вдруг ей пришла в голову спасительная мысль.

«Надо успеть, пока он не проснулся», — сказала она себе, когда пришла очередь читать «Отче наш», и вышла из избы.

— Боже ты мой, смотри, Розарка: к нам идет старая Махачиха, — взглянув в окно, удивился отец. Он встал и, повернувшись спиной, незаметно выскользнул из избы, чтобы с утра не встретить старуху.

— Розарка, — заныла Махачиха, едва переступив порог, — я пришла к тебе насчет Иржика. Не позволяй ты ему идти с гвардией!

— Я не могу ему ни запрещать, ни приказывать!

— Он может погибнуть в этом походе, и ты потеряешь своего парня. Ты же знаешь, что он хочет на тебе жениться.

— Знаю и то, что вы его отговариваете от этого и по всей деревне кричите, что я комедиантка.

— Ну, Розарка, не сердись. Я пришла не ругаться с тобой, а по-хорошему попросить. Он тебя послушает… Посмотри, на что я похожа. А если он уйдет из дому, я не вынесу, умру.

Ружена уже израсходовала весь свой гнев и заговорила спокойнее:

— Но ведь и женатые идут. А они оставят дома не только матерей, но и жен, детей и все свое добро…

— Вот то-то и оно, что оставляют добро, их семьи смогут прожить… А мне как быть? У меня за душой ни гроша. Только изба, а от нее куска хлеба не откусишь.

Старуха расплакалась. Она знала, что слезы ее единственное оружие. Розарка смягчилась, чувствуя, что победила свою противницу.

— Если бы я была мужчиной, не посмотрела бы ни на что и пошла бы с ружьем на помощь Праге.

— Не всякий такой храбрец. Иржи не такой, как ты. Поверь мне, он сам не хочет идти, только боится, что…

— Что?

— Ну… тебя боится. Вот и выходит, что все зависит только от тебя. Прошу тебя, не делай меня несчастной!

Видно, старухе удалось смягчить девушку. От прежней горячности Розарки не осталось и следа. Но раньше, чем она смогла ответить Махачихе, на пороге появился Иржик.

— Я вас ищу, мама. Куда вы дели ключ от чулана? Там лежит дратва, а я должен поскорее дошить Пацаку башмаки в дорогу.

— Хорошо, что ты здесь, сынок… Розарка, скажи ему, о чем я пришла тебя просить.

— Да, Иржик, я убедила тебя пойти с гвардейцами. А мама просит, чтобы я тебя отговорила. Так как же ты поступишь теперь?

Иржик быстро ответил:

— Так, как ты посоветуешь.

— Оставайся с матерью.

Глаза его заблестели; он воскликнул радостно:

— С матерью и с тобой!

Когда он уходил, Розарка поглядела ему вслед, презрительно надула губы и прошептала:

— Трус… Жалко Матоуша.

В омуте жизненных забот, среди бездны горестей и изнурительной работы засверкали огоньки, которые осветили тьму векового рабства. То были не блуждающие огоньки, что поднимаются из болот и мерцают в ночной тьме, — нет, это был яркий свет, забивший из сердец людей, забросивших свои дела, избы, своих возлюбленных, своих жен, детей и все, что наполняло тяжелые дни их жизни.