Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

«Что ему здесь надо?.. Ну, подожди, я тебе покажу!»

Священник берет в руки книгу, читает сначала апостольское послание, затем евангелие и, наконец, начинает проповедь. Он хороший оратор: слова сыплются из его уст, как град из темных туч, который должен уничтожить на божьем винограднике ядовитые плевелы, посеянные в этом году сатаной. Священник громит газеты и газетчиков, сбивающих народ с пути; громит всех, кто провозглашает какую-то новую веру и тем отравляет народ. Повысив голос, приступает он к последней части своей проповеди:

— Даже среди нас, даже в этом божьем храме сегодня есть такие безбожники, такие смутьяны. Я мог бы указать пальцем на одного из них: он стоит здесь передо мной. Он не уйдет от божьей кары. Эта кара постигнет не только его, но и всех тех, кто в союзе с сатаной хочет бороться против святой церкви и против самого бога. Само небо подает нам знамение. Вы все, конечно, слышали эту ужасную весть. Дева Мария, статуя которой стоит в Железном Броде на площади, поздно вечером, в день своего праздника, озарила свою святую голову лучами, которые засияли в ночной темноте, словно лучи солнца, так что все кругом осветилось. Затем она повернула лицо к нашим горам, подняла руку и трижды погрозила пальцем, после чего сейчас, зимой, в небе сверкнула молния и загремел гром… Братья и сестры во Христе, поняли ли вы это чудесное знамение? Содрогнитесь, безбожники, содрогнитесь, грешники! Вечное наказание адских мук ждет вас после смерти. Ибо грозит вам уже и наша заступница, сама дева Мария.

Проповедник передохнул, словно и сам был потрясен ужасом этого чуда. Пауза еще больше усилила впечатление. Прихожане оцепенели от страха. У одних выступил на лбу холодный пот, у других по коже забегали мурашки, у многих захватило дыхание. В костеле тишина. То там, то здесь слышатся приглушенные вздохи.

— Не верьте ему! — вдруг раздалось на весь костел. Это Матоуш ответил на угрозы проповедника.

— Будь ты проклят, безбожный богохульник и нарушитель религиозных обрядов! — рассвирепел священник.

— Лжет он! — повторил смутьян и крикнул, обращаясь к собравшимся: — Никакого ада нет! Не бойтесь его!

Священник исступленно возопил:

— Выведите его вон!

Несколько набожных прихожан бросаются выполнять приказ.

— Не старайтесь! Я сам уйду!

Люди смотрят вслед уходящему Матоушу, поражаясь дерзости, которая кажется им смертельным грехом, неслыханным преступлением. Они потрясены той смелостью, с которой он, словно тяжелым цепом, ударил по их душам. Когда после проповеди закончилась обедня, народ гурьбой повалил из костела… и тут же перед храмом стал собираться в кучки… Никто не спешил домой; страх и изумление поблекли и остыли. Люди стали обсуждать случившееся:

— Насчет этого чуда пан патер, пожалуй, немного переборщил.

— Не хулите святого отца… Моя золовка сама видела, что все было так, как рассказывал патер.

— Как знать, может быть бесноватый сапожник все-таки прав…

— Выпил как следует и прибежал болтать, что ему спьяна на ум взбрело. Ведь если бы ада не было, куда бы девались ростовщики, когда им приходит конец?!

«Если нет ада, то, значит, нет ни рая, ни чистилища», — размышляет молодой Гоуса, но помалкивает.

Тяжелый камень упал в стоячую воду, волны бьются о берег. Религиозные чувства отравлены ядом, в голову заронена искра сомнения. Перед храмом и в трактирах ведутся нескончаемые разговоры и споры о происшедшем; по всему селу обсуждается неслыханное событие; шум и беспокойство. Все говорят о сапожнике. Молчит только Розарка, возвращаясь домой из костела. Она поражена смелостью Матоуша и даже не отвечает Иржику, который обзывает этого богохульника и безбожника самыми последними словами. Когда муж несколько раз повторил, что это дело грозит тюрьмой, она строптиво надувает губки и шепчет про себя: «Ну и пусть!»

В этом всеобщем смятении осталось спокойным только время. Солнце уже закатилось, замерли его часы на стене костела; говорила одна только надпись: «Sine sole nihil sum»; зато механические башенные часы медленно и спокойно отбили двенадцать часов. Они были похожи на старого философа, который ничему не удивляется, и действовали как точный и надежный механизм, в котором движется колесо вечности.

— Матоуш, говорят, тебя упекут в тюрьму, — сетовала мать, возвратившись вечером из Богдаловиц, куда ходила в гости к сестре.

— Пожалуй.

— Меня просто оторопь берет, сынок, от всего того, что ты наговорил в костеле про этот ад.

— Вы-то попадете в рай, мама. Разве мало этого ада вы видели на свете?

— Господи… хватила и голода и… но тебя все-таки заберут за твое богохульство, за Пайлу, за драку с богатыми крестьянами. Пресвятая дева, что я буду делать без тебя?

Мать расплакалась. Ее слезы гасили возбуждение в разгоряченной душе Матоуша. Он боялся этих слез. Они всегда действовали на него парализующе, обезоружили и сейчас. Он утих, как ягненок, и стал успокаивать старушку:

— Ничего не бойтесь, мама.

— Как же не бояться? Придется мне голодать. Ноги уже отказываются служить. Разве только напряду кое-как пряжи на несколько грошей.

— Я перепишу на вас свою избу с садом, и добрые люди одолжат вам под нее денег. На них и проживете, пока я вернусь из тюрьмы.

— Эх, сынок, добрых людей на свете нет… А были… были…

Старушка вспомнила, что в ее молодые годы все выглядело иначе, лучше, красивее. Когда-то Матоуш смеялся над ней, говоря, что теперь даже солнышко не светит так ярко и не греет так тепло, как в то время, когда ей было двадцать лет; что даже птицы не поют теперь так хорошо. Но сегодня он оставил мать в покое и без возражений выслушал ее повествование о молодых годах. Когда же она досыта нахвалилась тем, что давно уже увяло и осталось только приятным воспоминанием, они стали говорить о том, что будет с ней, если его осудят. Матоуш утешал, уговаривал, пытаясь внушить бодрость и надежду. Мать охотно поддавалась его уговорам, а когда он погладил ее по щеке, ей стало так радостно на сердце, словно он погладил ее душу. Все страхи были забыты.

После ужина сын собрался уходить.

— Куда опять?

— Пойду в гости к Бедрникам, а вы прилягте.

— Только подготовлю на завтра лен для пряжи и подсчитаю пасмы, что намотала вчера.

Старушка приготовила лен, подсчитала пасмы и отправилась спать в свой чулан. Оставшись один, Матоуш начал быстро ходить по горнице от окон к дверям, словно хотел разбежаться для прыжка. Горечь материнских слез и ее заботы потеряли свою остроту, и он еще раз мысленно переживал сегодняшний день. Все в нем кипело, все полыхало; мысли перегоняли одна другую. Но против кого направить удар? Он хотел бы ходить от села к селу и говорить беднякам: «Мир существует не только для помещиков, священников и панов! Всех, кто не работает, запрягите в плуги и сохи, дайте им в руки мотыги, пилы, топоры, шила, дратву, каблуки. Заставьте их работать, а не захотят — гоните!»