Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

Друзья уселись в чаще березового молодняка.

— Ну, рассказывай, Войта!

— Помнишь, Матоуш, как мы однажды летом разговаривали об Утопии, о чудесном острове, где нет ни господ, ни рабов и где люди владеют всем сообща.

— Как же не помнить! У меня это из головы не выходит, по ночам снится.

— Так знай, что мы уже плывем к этой чудесной земле.

— Кто?

— Не спрашивай, а читай!

Войта протянул ему одну из листовок.

— Здесь говорится о Бакунине, — сказал Матоуш, прервав чтение. — Мне знакомо это имя, но я о нем почти ничего не знаю.

— Это — русский, — объяснил Пехар. — Он разносит по свету революцию; революцию против всех, кому следует свернуть шею…

— Арнольд… Лоуков… Заговор… костры на горах… великий бунт на всей земле, где будет создана социалистическая республика, а землю и все богатства господ разделят среди бедных.

— Да, — подтвердил Войта, — это-то и есть опасное плавание по морю в бурю.

— А доплывем мы до этого острова?

— Плох тот воин, который, идя в бой, думает о поражении… Хочешь идти с нами?

— Пойду с тобой хоть в ад.

— Но пока, — улыбнулся Войта, — недалеко: только в Лоуков. Я хочу с тобой завтра рано утром сходить к Веруначу и Буриану. Арнольд хорошо знает обоих и во всем доверяет им. Мы должны всюду разбрасывать листовки и поднимать народ против господ. Будешь помогать?

Сердце и голова Матоуша пылали, словно в огне.

— Я готов умереть за этот остров, ей-богу, пусть хоть вешают. Я твой, ваш!

Друзья искренно пожали друг другу руки и пошли обратно в село.

— Так ты сбросил поповскую рясу?

— Да, и вместе с ней сбросил тяжкое бремя.

— Бремя? — спрашивал товарищ.

— Да… страшное бремя веры… Подумай только… Всеведущий бог, которому известно не только все настоящее, но и все будущее, сотворил ангелов, хотя знал наперед, что некоторых из них он сам за непокорность сбросит в пропасть ада… Всеведущий бог сотворил человека, зная заранее, что выгонит его за непослушание из рая, обречет его со всем потомством на нужду, страдание, горе и пошлет, как и дьявола, в пекло. Так, согласно всем церковным ученьям, самое доброе, святое, самое милосердное божество сотворило существа, жизнь которых полна бедствий, бесконечных мучений, голода; существа, которые по окончании их мученического земного пути оно же само бросает к черту в пасть на вечные муки. А подумай дальше… этот всемогущий и вездесущий бог, сотворивший вселенную, вечность времени, бесконечность пространства, превратился в человека со всеми его слабостями, пошел на крестное страдание, чтоб самого себя наказать за то, что его первое творение — человек — тысячу лет назад съел одно яблочко, нарушив запрет… Нет, всего этого не выдержит ни мой разум, ни мое сердце, хотя их вдохнул в меня тот же создатель, который будто бы повелевает верить в силу уничтожающую и притесняющую. Бремя это тяжко еще и оттого, что люди представляют бога как человека, более того, как старого, нервозного, докучливого еврея, который дает одному, отбирает у другого, бичует одного, попустительствует другому, мстит, злобствует, даже впадает в исступление. Таким представляли его евреи, когда Моисей водил их в пустыне.

Помолчав, Войта вздохнул и сказал:

— Все это я преодолел, и лучше об этом не думать. Нас ждет другое… Так, значит, завтра рано утром двинемся в Лоуков с листовками, и ничто нас не сможет остановить.

Друзья еще долго беседовали. Было около полудня, когда они расстались.

— Правда, об этом лучше не думать… нас ждут иные дела, — повторял Матоуш, приближаясь к дому.

Он был исполнен отваги и решимости.

Где-то написано, что жизнь мужчины — это битва за кусок хлеба, стремление к самке и борьба с противником. Матоушем тоже владели мужские инстинкты, но больше всего — стремление к борьбе против тех, кто держал мир в узде. Теперь он нашел не только товарища по борьбе, а целую армию заговорщиков. Матоуш ощущал в себе то радость, то страх: ведь в бою всегда есть чему радоваться и чего бояться. Сидя за работой, он до самого вечера думал о том, что прочел и услышал на Гавловой просеке. Потом во сне Матоуш зажигал костры на вершинах гор; народ восставал, шел в Прагу, а он сам ехал на коне со всеми. Все это было еще прекраснее, чем в прошлом году весной, когда славили конституцию и жгли барщину. Перед Матоушем простирались широкие поля зеленой озими, из которой выглядывали красные головки полевого мака. Ах, чего только не было в его воспаленном мозгу! Много такого, что получше и поважнее, чем товары в его жалкой лавчонке.

На другой день рано утром друзья отправились в Лоуков. Пехар нес листовки. Он шел, погруженный в свои мысли, молча, ничего не замечая. Зато Матоуш все видел и все слышал. Он слышал скворца, слышал дрозда, лес пел ему весеннюю песню. Он видел, как утреннее солнце купается в реке Изере, вдоль которой они шли, как оно светит с неба и из глубины вод. Старики называют май «терновой почкой». Но распускался не только терн, распускалась и радость жизни. Матоушу хотелось рассказать всему миру о предстоящих великих событиях: и сплетницам-бабкам, собиравшим в барских лесах хворост, и девушкам в голубых и красных одеждах, певшим на полях, даже мальчишкам, что пасли скот на холмах и громко щелкали бичами. В нем сидели дьявол и ангел, и они не ссорились, а вместе танцевали рейдовак [16] Чешский национальный танец. , смеясь над горем и печалью. Матоуш не замечал, что друг шел рядом, молчаливый и замкнутый. Только у самого Лоукова Матоуш обратился к нему:

— Остановимся сперва в трактире у Верунача.

— У Верунача? — спросил Войта, очнувшись от тяжелых дум. Сердце у него сжалось. Он усмехнулся. В воспоминаниях промелькнула Тонча. Недолгой была их юношеская любовь, но песня ее звучала в его душе даже тогда, когда Войта был далеко-далеко, за темными лесами.

В горнице никого нет. Только кот мурлычет на печи и зелеными глазами смотрит на двери, над которыми вырезана и раскрашена надпись: «Сегодня за деньги, завтра даром». Видно, кот учится читать. «Завтра даром», — рассмеялись в лицо Матоушу раскрашенные каракули. Он нахмурился, но потом улыбнулся:

— Войта, завтра даром.

— Да, — согласился товарищ, — завтра даром!

Трактирная шутка словно воскресила их радужные надежды. Из соседней комнаты вышла девушка.

«Тонча!» — хотел воскликнуть Пехар и пожать ей руку, но остановился, пораженный ее грустным видом. Васильковые глаза девушки были печальны, щеки, розовые, как зреющие ягоды, залиты слезами; светлые волосы заплетены в косы. Такой он видел ее в последний раз, когда признался, что по настоянию матери станет священником и пойдет в семинарию.

— Тоничка, что с тобой?

Девушка взглянула на Матоуша и смутилась.