Ицхок-Лейбуш Перец - Избранное

Я оставил себе только три комнаты справа да заезжий дом и шинок. Дела пока из рук вон: мужики будто зареклись не пить водку. А тут еще помещику пришло в голову открыть в окрестных деревнях бакалейные лавочки и чайные. Что и говорить, да смилуется над нами бог! Все глаза проглядишь, пока увидишь мужика.

Ты пишешь, что кто ни приезжает, говорит о моих солидных доходах, так знай же — у людей глаза завидущие, заработать какую-нибудь трешку не легче, чем рассечь посохом море. А тут свадьба Бейле-Соши на носу, и я поседел от забот. Расходы невообразимые, в долг никто не дает, а у невесты нет еще шелковой пелерины. В довершение всего моей Хаве-Гитл сразу же после свадьбы придется ехать к доктору. Можешь себе представить, каково ей, если уж лекарь Шмуел велит ехать, господи спаси и помилуй. Я и с ребе советовался, долгие годы ему, он тоже велит ехать в Варшаву. День ото дня Хаве-Гитл все больше надрывается от кашля, кашляет так, будто дрова колет.

А то, что ты пишешь, дорогая сестра, будто собираешься попросить нашу люблинскую родственницу связать тебя с адвокатом, чтоб передать меня в руки иноверцев, если я отвечу не так, как тебе хочется, то меня этим не напугаешь. Во-первых, я не сомневаюсь, что дальше слов дело не пойдет. Такая праведница, как моя сестра, сумеет сделать выбор между судом раввина и судом светским, не будь они рядом помянуты… Ты не сделаешь этой глупости, добропорядочной женщине она не к лицу. А если бы ты даже захотела, то твой муж, сто двадцать лет жизни ему, не согласился бы на такой неблаговидный поступок. Ведь к ребе ему тогда уже путь заказан, даже в молельню не сможет носа показать.

И вообще я тебе не советую тратиться на адвокатов; несносный народ они, эти адвокаты, им только давай и давай, а перестанешь давать, они тебя и знать не знают.

Помнишь историю, которую рассказывал нам отец, мир праху его? Может быть, забыла, так я тебе напомню. Однажды в Томашове умер еврей, и дочь его, разводка, побежала к асессору с просьбой выделить ей по закону страны часть наследства. И вот во время ее разговора с асессором дома у нее упал с очага уголек. В одну минуту дом запылал, и у женщины, да минет нас такая беда, сгорел ребенок!

Ты должна раскаяться в том, что писала. Правда, «в горе человек за себя не отвечает», горе, как говорится, отнимает разум… И все же на том свете, сестра Хана, это может, не дай бог, тебе повредить. Возьми на себя какой-нибудь обет, постись хотя бы через день!

Я, со своей стороны, от всего сердца прощаю тебя. И когда ты, с божьей помощью, приедешь на свадьбу моей дочери, все будет забыто и ты будешь радоваться вместе с нами в добрый час. Только смотри, о суде и не заикайся, боже сохрани!

Пуще всего меня берет досада на твоего мужа, выдающегося талмудиста, да не меркнет светоч его, который даже о здоровье своем не напишет. Если он на меня сердит, то это грех. Кому-кому, но ему-то ведь известно изречение о сердитом. Потом у нас в городке прошел слух, что в грозные дни [58] Грозные дни — еврейские религиозные праздники Новый год и Судный день. По представлению верующих, в эти дни на небесах решаются судьбы обитателей земли. твой муж не поехал к ребе и молился в синагоге с миснагедами. И еще говорят, будто он хочет бросить священные занятия и обучиться ремеслу, собственными руками свой хлеб добывать задумал. Ты не можешь себе представить, как это меня огорчает, ибо — что же будет с торой? Кто ее будет изучать, если не такие умные головы, как твой муж?

Твой муж не должен забывать, что только на таких условиях наш отец, мир праху его, и породнился с ним! В наше время, когда все народы взялись за торговлю и доходы падают с каждым днем, тем более справедливо, чтобы делами занимались женщины, а мужчины изучали священное писание. И тогда бог смилуется. Пусть уж лучше твой муж станет раввином, резником, меламедом наконец, только не купцом. Я бы и сам послал к нему на обучение с полным содержанием моего Мойшеле, если бы был уверен, что он не отвратит мальчика от моего ребе.

Смотри же, пусть твой муж не делает глупостей. А ты открой лавчонку или лотком обзаведись. Заслуги отцов как с твоей стороны, так и со стороны твоего мужа, да не померкнет светоч его, несомненно, будут вам зачтены.

Отчаяние, которым пропитано твое письмо, за сердце хватает, гони его от себя. Человек, утративший надежду, хуже животного, прости господи. Он прозябает на земле, как сирота без отца. Помни, что есть бог на небе, да будет благословенно имя его, он нас не оставит.

Уныние — это признак того, что человек потерял веру, перестал уповать на провидение, а отсюда, упаси бог, недалеко и до самого худшего, о чем мне вслух даже не хочется говорить.

Напиши мне также, сестра моя Хана, как у вас с горохом? Хромой Иойхонен и подслеповатый Иойне, ты ведь их знаешь, крупные купцы, подняли цены на горох, и у нашего помещика нет на посев. Авось удастся с божьей помощью сделать дело. Может быть, это предопределено свыше, и я покрою хотя бы часть расходов по свадьбе. Даром я от тебя ничего не потребую, упаси бог. Если только дело выгорит, я вышлю деньги на дорогу для тебя и для твоего ученого мужа, долгие годы ему, чтобы вы приехали на свадьбу Бейле-Соши, да еще и подарок куплю за тебя, свадебный подарок невесте.

Сердечный привет от Хаве-Гитл, долгие годы ей; она бы сама написала тебе, но у нее сегодня ярмарка. Приехали два купца из замостьенских обжор и требуют непременно фаршированную рыбу. Невеста, дай ей бог здоровья, пошла к портному на примерку. А меня тут оставили одного сторожем у очага.

Смотри же, господом богом заклинаю тебя, сестра моя Хана, ничего не принимать близко к сердцу, гнать от себя печаль и жить надеждой. Тот, кто не забывает накормить червячка на земле и птицу в гнезде, и тебя не оставит.

Передай привет мужу от меня, твоего брата

Долгих лет и благоденствия моей сестре госпоже Хане, пусть живет и здравствует!

Твое второе письмо я получил. Оно было пропитано слезами и полно нападок на меня, на мою жену Хаве-Гитл, долгие годы ей, и даже на мою дочь-невесту, и это мне стоило много крови, ибо — за что? Сестра моя Хана, ты пишешь, что я, как разбойник в лесу, напал и зарезал тебя, помилуй бог; что я и моя жена изгнали тебя из родительского дома. А дочь мою Бейле-Сошу ты чуть ли не распутницей считаешь, оттого что она шьет себе шелковые платья. Ну, что я могу тебе на это ответить? Мне остается только слушать и молчать, потому что я знаю, как тебе приходится… Знаю, что слова эти не ты говоришь, а боль твоя кричит.

Но ты не права. Я вовсе не злодей, упаси бог! Пусть прямо с улицы явится человек и скажет, что кафтан на моем теле принадлежит не мне, а ему, я, не говоря ни слова, пойду с ним к раввину. И с тобой так же. Когда ты, бог даст, приедешь на свадьбу, мы пойдем к раввину, только к раввину! Иначе мы с тобой не договоримся.