Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

Отец и мать быстро переглянулись, но не произнесли ни слова. Когда девушка ушла, они молча стали разглядывать простую обстановку комнаты. Мари спустила шаль на плечи, а Михкель расстегнул пуговицы на шубе. Снимать верхнюю одежду они не стали, Михкель даже шапку держал в руке. Видимо, они считали свое пребывание здесь временным. Возможно, они мысленно задавали себе вопрос, почему сын и невестка приказали проводить их не в какую-нибудь из своих комнат, а в людскую. Почему они не пригласили их, как гостей, к обеду? Кто знает… Об этом они не сказали друг другу ни слова. Губы их были крепко сжаты.

Конечно, им нетрудно было догадаться, что они не подходят к обществу важных господ. Ведь девушка назвала имена нескольких помещиков, которые сегодня впервые в гостях у пастора. Но одно обстоятельство особенно укололо их, и об этом они, просидев больше часа, наконец заговорили.

— Хоть бы кусочек хлебца достать! Так есть хочется, что живот подвело, — шепотом заговорил Михкель.

— У меня тоже, — подтвердила Мари. — Могли бы они хоть сюда прислать нам еду. Я ведь знаю, как долго господа сидят за столом.

— Наверно, прислуге некогда или она забыла.

— Конечно, забыла. Разве прислуга о чем позаботится! Но ты, старик, не ной, потерпи, как я терплю!

Старик послушался и больше не ныл. Вместе со старухой он храбро переносил муки голода. Оба молча прислушивались к беготне в передней, к стуку тарелок, звону бокалов и веселому смеху.

— В неудачный день мы приехали, — заметил наконец Михкель, когда молчание, царившее в комнате, стало гнетущим. — С сыном словом не перекинешься, а невестку и не увидишь.

Мать сначала ничего не ответила, только вздохнула потихоньку. Потом она сказала скорее себе, чем старику:

— Мы точно забытые…

И оба снова замолчали. Прошло четверть часа, потом еще и еще четверть, а пастор все не являлся. Наконец в комнату вошла Вийю. Видимо, ей было любопытно взглянуть на родителей пастора.

— Ну как, скоро господа откушают? — спросила хозяйка Соонисте.

— Уже пьют кофе… Скучно вам, должно быть, ждать… Да и проголодались, наверно. Но барыня и барин ничего не сказали насчет того, чтобы накормить вас. Забыли, наверно. А сама я тоже не догадалась, да и времени не было. Спросить у барыни?

— Напомните господину пастору, что мы его ждем, — попросила мать. — Еда потерпит!

Но господин пастор уже явился. Наконец-то! Вийю шмыгнула в дверь, а пастор Яксон уже протягивал родителям руку.

— Как это вы забрались в такую даль? — заговорил он, слегка пожав обоим руки. — И так неожиданно! Могли бы написать, что приедете…

— Хотели устроить тебе приятную неожиданность, — ответила мать.

— Это хорошо, но вот видите, у меня комнаты полны гостей… Выбрали неудачный день…

— Это ничего, — сказала мать, — мы только хотели послушать твою проповедь и повидать тебя.

— Да и сноху, — добавил отец.

— Ах да, вы ее еще не видели! Но она сейчас так занята с гостями… Сами понимаете, я просто не знаю, когда у нее будет время. Она занята, как, впрочем, и я… Какой неудачный день сегодня!.. Поговорить нам как следует не придется, мне опять нужно идти… В гостях у меня сегодня помещики, — сами понимаете, они любят, чтобы за ними ухаживали… Ну, как дела дома? По-старому? Ну, ну, это замечательно…

Господин пастор разговаривал так торопливо, такими отрывистыми фразами и при этом так беспокойно переминался с ноги на ногу, что, казалось, он считал свое пребывание в этой комнате не совсем приличным. После нескольких ничего не значащих фраз он, действительно, повернулся к двери, чтобы уйти. Но уже в дверях он о чем-то вспомнил:

— Вас накормили? Нет? Жаль, жаль, об этом мы совсем забыли! Сейчас же прикажу подать вам поесть.

И родители услышали, как он позвал в передней Вийю и сказал ей:

— Поскорее накорми этих стариков!

А Михкель и Мари опять остались одни.

«Лошадь выпрягать не велел», — подумал отец.

«Не предложил переночевать», — подумала мать.

И оба мысленно добавили: «Не обещал показать нам невестку».

Но они не сказали друг другу обо всем этом ни слова. Так они и сидели молча, пока им не принесли поесть. Вийю посоветовала им снять шубы, а то станет жарко. Теперь оба вспомнили, что и пастор мог бы предложить им раздеться. Но и об этом не было сказано ни слова. Матушка только вздохнула про себя: «Жаль, жаль, выбрали такой неудачный день!»

Они молча поели, развлекаясь разглядыванием разных коробочек и вырезанных из модного журнала картинок, наклеенных девушками на стены. Отцу очень хотелось выкурить трубочку. Но мать не позволила. Тогда он отправился «взглянуть на лошадь» и через несколько минут вернулся. Где-нибудь за углом, верно, дымком затянулся.

Посидели еще немножко. Наступили сумерки. А потом стемнело. Они еле различали друг друга, лиц уже не было видно.

— Мать, давай собираться домой!

— Давай!

— Им ведь сегодня некогда…

— Известное дело, некогда… Сам понимаешь — важные гости…

— Ну, так отправимся!

— Да, отправимся… Но сначала надо попрощаться…

— Не знаю, стоит ли беспокоить их… Скажем девушке.

— Жалко как будто так уезжать… Девушка могла бы попросить их сюда. Надо хоть за обед поблагодарить…

— Так скажи девушке!

Мать открыла дверь, и когда Вийю через некоторое время прошла мимо, она позвала ее и попросила сообщить пастору, что они собираются домой.

Пастор пришел через некоторое время, но опять без супруги.

— Уже домой? — воскликнул он ласково, почти сердечно. — Жаль, очень жаль, но знаете что: приезжайте еще разок, когда ляжет хороший санный путь! Сегодня, вы сами видите, такой неудачный день… Моя супруга ни на шаг не может отойти от гостей — сейчас она им играет на рояле. Даже на ужин думают остаться… Но если еще раз приедете, все равно когда, это не важно — ведь мы никуда не денемся и, даст бог, будем жить здесь, — тогда… тогда… мы будем более в своей среде… Ну, так прощайте, привет домашним и доброго вам пути…

Они снова сидят на телеге. Понурившись, рядышком. Их лица сечет холодный дождь, злой ветер щиплет носы. Колеса и копыта швыряют грязь на полость телеги и на одежду. После теплой комнаты старикам холодно; они дрожат. Холодная, гнетущая темень окружает их. Они не видят друг друга; они только чувствуют, что они вместе — вместе в радости и в горе.

Они не произносят ни слова. Это молчание продолжается час, два. Затем мать говорит нежным, тихим голосом:

— Но как хорошо он говорил проповедь!

А отец тепло отвечает:

— Да, хорошая была проповедь!

— На пустой желудок, не евши, слушать можно, — добавляет мать.

— Да и не хочется, чтобы кончалась, — замечает отец.

— И каждое словечко такое правильное, такое душевное…