Юхан Смуул - Эстонская новелла XIX—XX веков

— Не знаю, такой ли уж он трусливый, как ты говоришь, — сказал Карли, — слышала вчера вечером, какие он байки плел, ха-ха-ха!

Отец тоже громко засмеялся.

А Мирьям снова фыркнула:

— Тьфу! Мне нечего, тебе больше ответить — тьфу!

Брат вскоре ушел, мать прилегла на постель, отец вернулся в сад, к пчелам, а Мирьям принялась размышлять о событиях последних двух дней, пытаясь вникнуть в их суть. События эти ошеломили ее своей непоследовательностью. Мирьям вдруг захотелось заплакать, зареветь во весь голос, — она не знала, как быть со своими прежними представлениями, которые все еще жили в ней.

Она еще больше насупилась, раз-другой прошлась по комнате, забралась обратно в угол и стала думать о той поре, когда она всем существом своим переживала безнадежное одиночество, когда ей казалось, что мир житейского опыта наверняка таит в себе много приятных неожиданностей. «Если любить, так уж любить, — думала она в то время. — Славный и пригожий молодой человек подойдет к тебе и обнимет — неужто вырываться и убегать от него?» До самого вчерашнего вечера она считала, будто отношения между парнем и девушкой — не что иное, как сладостные вздохи в теплой летней ночи, дерзкий страстный поцелуй в губы, безумно-смелое объятие и трепетно-покорное подчинение. И вот он пришел, самый желанный на свете, позвал ее в чуткой темноте, и она послушно отозвалась, благоговейно ожидая, что же последует дальше, а он лишь дружески приласкал ее, погладил ее руку и в довершение всего прошептал на ухо скромную просьбу — одолжить несколько крон. О господи, неужели в этом и состоит таинственная привилегия взрослых людей, — неужели и впрямь она такая непривлекательная, что даже вызывает отвращение?

На небо набежали тучи, но погода оставалась по-прежнему мягкой и теплой. Сквозь стоящие на подоконнике цветы повеяло ветерком — он принес с собою запах песка и зеленой листвы. Было очень тихо, маленький поселок, казалось, безмятежно спал; мужчины и парни ушли на фабрики, старики и старухи отдыхали, лишь изредка воздух оглашался радостными криками играющих детей.

Чувствуя расслабляющую усталость, Мирьям поднялась, взяла с кровати одеяло и платок, вышла в сад. Ей волей-неволей пришлось переброситься двумя-тремя словами с отцом, — он залез в смородину и, сощурившись, наблюдал за пчелами, хлопочущими возле летков. Затем Мирьям ушла от него подальше, улеглась, тотчас уснула, и тотчас же ей приснилось, будто она куда-то спешит, а на душе у нее тепло и радостно.

Хотя она ни на минуту не забывала, что лежит в саду и спит, сновидение становилось все явственнее, отчетливо врезываясь в сознание. Она будто бы все идет и идет по дороге, и она твердо знает, куда именно идет, и на ней воскресное платье, и на голове у нее венок, и на сердце очень тревожно и очень радостно; вот она видит поворот дороги, и она твердо знает, что сразу за этим поворотом должны стоять в ряд прекрасные здания, и там она, Мирьям, будет жить, ведь она же достойна того, чтобы жить там. И, высоко подняв голову, Мирьям бежит навстречу открывающимся перед нею неизведанным просторам, но… вдруг словно срывается с вершины горы в пропасть: там, за поворотом дороги ни одного приличного здания, великолепия и красоты нет и в помине, там стоят лишь прижатые к земле лачуги, а вокруг них будто пенится грязь.

«Ступай дальше, ступай же дальше», — подталкивает ее кто-то сзади.

«Нет, не хочу», — возражает Мирьям и тотчас же просыпается; с великой радостью видит она, что над нею все еще простирается прозрачно-голубое небо, а не какой-то грязный свод, под который толкали ее в недавнем сновидении.

Мирьям спала, по-видимому, очень долго, — солнце снова сияло, и было уже за полдень. Неподалеку храпел отец, да так громко, что даже его любимые пчелы с любопытством кружились над ним — прямо над самым пучком его седой бородки. Вдруг Мирьям встрепенулась: на мостках через канаву послышались шаги — кто-то отворил и затворил скрипучую калитку.

Мало ли кто мог прийти, но Мирьям почувствовала:, это Антс, ее милый. Охваченная тревогой, она сразу же закрыла глаза. Попыталась притвориться спящей, дышать спокойно и размеренно… но это ей как-то не удавалось.

Украдкой глянув сквозь полузакрытые ресницы, она увидела моряка, который как раз вышел из дому и поглядывал по сторонам.

Мирьям снова закрыла глаза. Шаги прошелестели по траве, затем парень остановился и что-то пробормотал себе под нос. Потом легонько свистнул от удивления. Стояла такая тишина, что можно было расслышать, как высоко на рябине перескакивали с ветки на ветку птицы, постукивая коготками по коре. Шаги стали опять приближаться, послышались возле самой смородины, и наконец тревожное ожидание девушки окончилось, ее окликнули.

— Мирьям, ты спишь? — спросил Антс.

Тишина.

— Мирьям, спишь, да?

Тишина.

Отважный мореход отрывисто засмеялся, сел на траву и снова заговорил:

— Ты никак и в самом деле заснула? Я не стал бы тревожить твой сон, если бы не… Слышь, милая, проснись же!

И он легонько тряхнул девушку за локоть, провел по ее щекам влажными пальцами и наконец слегка ущипнул за руку.

Мирьям разозлилась; не в силах больше притворяться, она открыла глаза и сердито спросила:

— Что вам угодно?

— Как так — что мне угодно? — удивился парень. Глаза девушки смотрели на него сердито, они словно кололи его, и он, оторопев, добавил: — Ведь это же я, послушай… Ты что, не узнаешь меня?

— Убирайтесь отсюда! — тихо, но решительно сказала Мирьям.

Долговязый моряк попробовал было шутить, видимо, подумав, что милая рассердилась на него из-за его ночных похождений:

— Ну и ну. Самодержица сущая! Что с того? Матросское дело, пойми…

— Убирайтесь отсюда! — повторила девушка.

Антс попытался перевести разговор на другое:

— Тебе что, неохота было идти сегодня на работу?

— А вам какое до этого дело? — ответила Мирьям.

— Нет, но… — сказал парень.

— Так или иначе, я не одолжу вам больше ни цента.

— Слышь, милая, если бы ты знала, где и с кем я был, ты, пожалуй, не злилась бы на меня, — стал он объяснять немного погодя. — Вечером, когда я ушел отсюда, я решил найти того старого приятеля, которому был должен, но получилось так, что столкнулся на набережной… угадай — с кем? Со своим капитаном. Ему, оказывается, тоже стало скучно. Он сразу протянул мне руку, — здравствуй, дескать, дорогой эстонский друг, Антс, и так далее. Ладно, мол, «здрасте». Приглашает меня в кабачок, я отказываюсь. Мы немало препирались, я и наш капитан, но где тут устоять. Еще рассердишь, чего доброго, начальство, хотя до сих пор мы с ним неплохо ладили. Хорошо — пошли. Ну и веселье было! Дорогие вина так и лились. К утру старик здорово нализался — вот и пришлось мне шаг за шагом тащить его к пароходу, точно здоровенную копну сена. Кто другой, послабее, и не справился бы с этакой ношей. Ну, все это протянулось часов до девяти. Я шибко устал и отдохнул малость на своей старой койке. Так время и прошло. Ты не сердись, милая.