Мао Дунь - Избранное

Железные плечи Цайси мерно двигались, как два рычага, работали без устали. Лицо его блестело от пота, глаза радостно сверкали. Он заорал частушку, которую часто пели у них в деревне:

Сюшэн понял, что Цайси пел для того, чтобы поиздеваться над ним. Одутловатое лицо его стало смертельно бледным, ноги задрожали. Вдруг в пояснице что-то дернуло, руки перестали слушаться и выпустили весло, он откинулся назад и бессильно опустился на доски.

— Сюшэн! Что с тобой? — испуганно спросил Цайси, оборвав свою частушку и не переставая при этом грести.

Сюшэн с поникшей головой ничего не отвечал.

— Толку от тебя никакого, — пожалев его, заметил Цайси, — ладно, отдохни-ка. — Тут словно вспомнив о чем-то, он посмотрел вдаль, туда, где река на горизонте сливалась с небом. Прошло немного времени, и он снова во всю глотку заорал свою песню.

— Цайси! — неожиданно закричал Сюшэн, поднимаясь. — Ты можешь не горланить? Сам знаю, что толку от меня никакого, болен я и ничего не могу. Но я считаю, что лучше сдохнуть с голоду, чем быть рогоносцем.

Таких прямых разговоров раньше никогда не бывало, и так решительно Сюшэн никогда не высказывался. Впрочем, Цайси не обратил на это внимания. Он посмотрел на позеленевшее от злости, исказившееся в горькой гримасе лицо Сюшэна, и в душе у него шевельнулось раскаяние. Еще бы, ведь хотя эта частушка была довольно распространенной, слова ее уж слишком были похожи на те необычные отношения, которые сложились между ними троими, и неудивительно, что Сюшэну это резануло слух. Цайси почувствовал, что ему не стоило распевать с таким довольным видом; получалось, что он высмеивает племянника и демонстрирует перед ним свою силу. Но с чего это Сюшэн вдруг заговорил, что «лучше с голоду подохнуть»? На самом деле Цайси немало сделал для его семьи, а то, что сейчас сказал Сюшэн, прозвучало так, будто он старается показать себя «настоящим хозяином дома», а ему, Цайси, нужно убираться на все четыре стороны. Тут он тоже разозлился.

— Ладно, ладно, раз ты хочешь, чтобы я ушел, я так и сделаю, — сухо произнес он, невольно начиная грести медленнее.

Сюшэн, казалось, совершенно не обратил внимания на его реакцию и, не сказав в ответ ни слова, окончательно пал духом и опустился на корточки.

— Но, — суровым и холодным тоном добавил Цайси, — впредь запрещаю тебе бить жену. Такая женщина — чем тебе она не нравится? У нее же ребенок будет, это частичка нашей семьи.

— Не твое дело! — подскочил, как сумасшедший, Сюшэн, голос у него с визга перешел на хрип. — Моя баба, захочу — убью!

— Кто, ты? Посмей только! — круто развернувшись, Цайси сжал кулаки и уставился на Сюшэна.

У того по всему телу прошла дрожь.

— Еще как посмею! Мне жить надоело. Каждый год торопят — зерно сдавай, налоги собирают, долги требуют: тянут все, что можно. Живешь только сегодняшним днем и не знаешь, что будешь есть и одевать завтра, да ведь я еще болен. Надоело жить! Жизнь — это одно несчастье!

Медленно опустив голову, Цайси разжал кулаки; горечь и печаль переполняли его душу, которая словно пылала огнем. Лодкой никто не управлял, и она стала поперек течения. Подсознательно взяв в руки весло, Цайси сделал один гребок, но перед глазами у него все равно оставался его несчастный племянник.

— Эй, Сюшэн! Нельзя все сваливать на судьбу! Жена не виновата в твоих несчастьях, терпеливо сносит все невзгоды, помогает тебе справляться с делами. Ты ругаешь ее, она молчит, бьешь, а она не кидается в ответ на тебя с кулаками. Ты этим летом заболел, так ей пришлось ухаживать за тобой несколько ночей напролет.

Глаза Сюшэна, который растерянно все это слушал, наполнились слезами, тело его обмякло, и он опустился на корточки, свесив голову. Через некоторое время, он печально произнес, обращаясь к самому себе:

— Умру — и ладно, все равно родственников у меня нет, если сдохну, вы все только обрадуетесь.

— Сюшэн, а ты не боишься, что так говорить грешно? Зачем думать, что все желают твоей смерти? Все живут, и ты живи, все когда-нибудь помрут, и ты помрешь.

— Ну-ну, так уж никто и не хочет моей смерти? Просто этого не говорят вслух, а думают про себя.

— Кого ты имеешь в виду? — обернулся Цайси, рука его с веслом замерла.

— Либо того, кто у меня под носом, либо ту, что дома.

— Ай! Не возводи напраслину! У нее перед тобой совесть чиста.

— Что, совесть? Когда жена гуляет направо и налево, у нее тоже совесть есть, да?! — повысил голос Сюшэн, но получилось у него это не от негодования, а от собственного бессилия.

— Эх! — вздохнул Цайси и замолчал. Конечно, в его отношениях с женой племянника было о чем раскаиваться, но рассуждения Сюшэна ему совсем не понравились. Он считал, что если у жены больного мужчины есть какой-то приятель на стороне, то это никак не вяжется с тем, есть у нее совесть или нет. Но ведь кроме того, что она спала еще с одним мужчиной, больше ничего не изменилось, по-прежнему она оставалась женой Сюшэна и делала всю работу по дому ничуть не хуже, чем раньше.

Хотя Цайси думал именно так, он не мог всего этого выразить словами. Но, глядя на угнетенное состояние Сюшэна и сознавая, что тот совсем не понимал свою «добропорядочную жену», ему хотелось снова хорошенько растолковать племяннику, что к чему.

Цайси был не в состоянии сладить с собой, и тогда он молниеносно вскочил и начал грести, как сумасшедший, не разбирая дороги, чтобы выплеснуть свой гнев.

— Тьфу ты, черт побери! Снег пошел! — заорал Цайси, поднимая лицо, разгоряченное от злости.

— А-а, — слабо отозвался Сюшэн, тоже поднимая голову.

К этому времени ветер заметно усилился, кружа хоровод белых снежинок, мелькавших перед глазами. Небольшая кумирня, кладбище, каменный мост и старые большие деревья, служившие ориентирами в просторах бескрайних полей, уже были не видны — их поглотила снежная круговерть.

— Сюшэн! Скорей давай домой! — крикнул Цайси, одним прыжком перемахивая на нос лодки и выхватывая у него бамбуковый шест. Быстро отталкиваясь, ему удалось выбраться в маленькую протоку. Еще один поворот — и они вышли на большую воду. Цайси показалось, что впереди в снежном мареве плыли две лодки; наверняка это были односельчане, ездившие за водорослями.