Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Помощник секретаря никому не показывал своих книг, но порой, когда окна его библиотеки открывались, с улицы можно было видеть полки, заставленные книгами, от пола до потолка.

Таковы были его привычки; однако в последнее время они вдруг стали меняться, что вызвало пересуды во всем квартале. Раньше майора посещали только кум и крестница, но с недавних пор к нему начал приходить — три раза в неделю, по определенным дням — низенький, тощий, бледный господин с гитарой в замшевом футляре. Соседей это сразу заинтересовало. Гитара в таком почтенном доме! Что случилось?

В тот же вечер одна из самых хорошеньких соседок майора и ее подруга стали прогуливаться по улице туда-сюда, вытягивая шеи, когда проходили мимо открытого окна нелюдимого помощника секретаря.

Подглядывание оказалось небесполезным. Майор сидел на диване рядом с тем самым господином, который держал в руках «деревяшку», как будто бы приготовившись на ней играть. Майор внимательно слушал его объяснения: «Смотрите, майор, вот так». Струны издавали жалобный звук, и учитель говорил: «Это нота “ре”, запомнили?»

Этого было вполне достаточно: соседи тут же заключили, что майор учится играть на гитаре. Но что случилось? Такой серьезный человек — и занимается такой ерундой!

Одним солнечным днем — светило мартовское солнце, яркое, безжалостное, — около четырех часов, к окнам домов на тихой улице Сан-Жануарио с обеих сторон внезапно прильнули люди. Даже девушки в доме генерала подбежали к окну. Что такое? Проходят солдаты? Пожар? Ничего подобного: майор Куарезма, опустив голову, медленно, точно запряженный в повозку бык, брел по улице, держа под мышкой пресловутую гитару.

По правде говоря, инструмент был должным образом упакован в бумагу, но обертка не скрывала полностью его форм. Это неслыханное зрелище несколько поубавило почет и уважение, которыми майор Куарезма пользовался у окрестных жителей. «Он пропал, он сошел с ума», — говорили они. Сам майор, однако, невозмутимо продолжал свои занятия — вероятно, потому, что не заметил убыли в почете и уважении.

Это был невысокий, худой человек, который носил пенсне и всегда ходил потупившись; но когда он пристально смотрел на кого-нибудь или на что-нибудь, его глаза за стеклами проницательно блестели, словно он стремился проникнуть в самую сердцевину человека или вещи.

При этом обычно взор майора был опущен, словно он разглядывал кончик своей короткой бородки. Он всегда ходил во фраке — черный, синий или серый в полоску, это всегда был фрак. Голову его, как правило, украшал очень высокий цилиндр с широкими полями — старинного фасона, причем майор точно знал, к какой эпохе относится цилиндр.

В тот день дверь ему открыла сестра, спросив:

— Будешь обедать сейчас?

— Пока нет. Подождем Рикардо: сегодня он обедает с нами.

— Поликарпо, ты должен образумиться. Мужчина в возрасте, уважаемый, занимающий солидное положение в обществе, связался с рифмачом, почти что со скоморохом! Нехорошо.

Майор поставил к стене свой зонтик от солнца — старый, со стержнем из цельного куска дерева и ручкой, украшенной перламутровыми ромбиками, — после чего ответил:

— Ты сильно ошибаешься, сестрица. Это предрассудок — думать, будто человек, играющий на гитаре, принадлежит к низам общества. Модинья [1] Городская песня, близкая к романсу. — это истинное выражение национального духа, и он требует гитары. У нас этот жанр оказался забыт, но, например, у лиссабонцев прошлого столетия он был в чести: отца Калдаса охотно слушали дворянки. Англичанин Бекфорд очень хвалил его.

— Но это было в другие времена, а теперь…

— А что теперь, Аделаида? Согласись, что мы не должны допустить гибели наших традиций, подлинно национальных обычаев…

— Ладно, Поликарпо, не хочу с тобой спорить. Продолжай чудачить.

Майор вошел в ближайшую комнату, в то время как его сестра скрылась в глубине дома. Куарезма разделся, вымыл руки, облачился в домашнюю одежду, направился в библиотеку и уселся в кресло-качалку, чтобы передохнуть.

Это было обширное помещение с окнами, выходившими на боковую улицу, сплошь заставленное железными стеллажами, числом около десятка. В каждом насчитывалось четыре полки, не считая небольших полочек, отведенных под самые значительные труды. Человек, который медленно обвел бы взглядом это собрание, поразился бы тому, в каком духе оно было составлено.

Из беллетристики имелись сочинения бразильских авторов или тех, кто считался таковым: Бенто Тейшейра, создатель «Прозопопейи», Грегориу де Матос, Базилиу да Гама, Санта-Рита Дуран, Жозе де Аленкар (весь), Маседу, Гонсалвес Диас (весь), не считая многих других. Можно было поручиться, что на стеллажах майора присутствуют все бразильские и причисленные к ним писатели, начиная с восьмидесятых годов. Обильно были представлены и труды по истории Бразилии: хронисты, Габриэл Соарес, Гандаво, Роша Пита, Висенте ду Салвадор, Армитажи, Айрес ду Казал, Перейра да Силва, Гандельман («Geschichte von Brasilien»), [2] «История Бразилии» (нем.). Мело Мораес, Капистрано де Абреу, Сауси, Фарнхаген и прочие сочинения, более редкие или менее известные. А взять описания путешествий и исследований: какое богатство! Ганс Штаден, Жан де Лери, Сент-Илер, Марциус, принц Нойвид, Джон Мейв, фон Эшвеге, Агассис, Коту де Магальяйнс, а также Дарвин, Фрейсине, Кук, Бугенвиль и даже знаменитый Пигафетта, ведший хронику путешествия Магеллана, — постольку, поскольку эти последние говорили о Бразилии, вкратце или подробно.

Была и справочная литература на разных языках: словари, учебники, энциклопедии, краткие руководства.

Из всего этого становилось ясно, что предпочтение, отдаваемое творчеству уроженцев Порту-Алегри и Магальяйнса, не было следствием незнания литературных языков Европы — напротив, майор вполне сносно владел французским, английским и немецким, и если не говорил на них, то все же мог читать и правильно переводить. Причина заключалась в особом умственном расположении, в сильном чувстве, руководившем Куарезмой. Поликарпо был патриотом. Еще в юные годы — примерно в двадцать лет — любовь к родине всецело захватила его. Это не была обычная, пустая любовь на словах — это было серьезное, сильное, всепоглощающее чувство. И никаких политических или бюрократических амбиций: Куарезма стремился — вернее, патриотизм заставлял его стремиться — к возможно более полному познанию Бразилии. Он размышлял о ее ресурсах, чтобы затем разработать средства решения проблем, прогрессивные меры, с полным знанием дела.

Неизвестно, где именно он родился, но точно не в Сан-Паулу, и не в Риу-Гранди-ду-Сул, и не в Пара. Ошибочно было бы считать его, даже отчасти, каким-нибудь регионалистом: Куарезма был прежде всего бразильцем. Он не отдавал предпочтение той или иной части своей страны: южные пампы со стадами скота, кофе Сан-Паулу, золото и алмазы Минас-Жерайса, красоты Гуанабары, возвышенности Паулу-Афонсу, вдохновенный Гонсалвес Диас, порывистый Андраде Невес по отдельности не внушали ему пылкой любви. Он ценил все это вместе — слитное, объединенное, увенчанное флагом с созвездием Южного Креста.