Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Она звучала так: «Практическая бухгалтерия — это искусство или наука должным образом оформлять государственные расходы и доходы».

Помимо премии и перевода, ему пообещали должность директора при первой же вакансии.

Услышав, что говорят адмирал, генерал и впервые приглашенные гости, майор не удержался от замечания:

— Лучшая карьера после военной — финансовая, вы не находите?

— Да… Конечно, — согласился доктор Флоренсио.

— Я не хочу говорить о людях с высшим образованием, — поспешил уточнить майор. — Эти…

Рикардо почувствовал себя обязанным сказать что-нибудь и выпалил первое, что пришло в голову:

— Все профессии хороши, когда есть состояние.

— Это не так, — возразил адмирал, приглаживая одну из прядей. — Не буду говорить ничего плохого о других профессиях, но наша… Что скажете, Алберназ? Что скажете, Иносенсио?

Алберназ поднял голову, словно желал поймать воспоминание в воздухе, и ответил:

— Все так, но в ней есть свои сложности. Когда ты попадаешь в засаду, там огонь, тут выстрелы, один умирает, другой кричит, как при Курупаити, тогда…

— Вы были там, генерал? — спросил гость, который был другом Женелисио.

— Не был. Я заболел и вернулся в Бразилию. Но Камизао… Вы не представляете, каков он был… Вы ведь знаете, Иносенсио?

— Если бы я там был…

— Полидоро получил приказ наступать на Саусе, Флорес был слева, и мы обрушились на парагвайцев. Но эти негодяи хорошо окопались, они не теряли зря времени…

— Там был сеу Митре, — вставил Иносенсио.

— Да, был. Мы неистово атаковали. Пушки палили оглушительно, пули летали повсюду, люди мерли как мухи… Ад, да и только!

— И кто же победил? — поинтересовался один из впервые приглашенных гостей.

Все удивленно переглянулись, кроме генерала, считавшего, что парагвайцы проявили исключительную дальновидность.

— Парагвайцы, именно так: они отразили нашу атаку. Поэтому я и говорю, что наша профессия прекрасна, но есть свои «но»…

— Это ничего не значит. При проходе мимо Умайта [21] В 1868 году, во время Парагвайской войны, бразильские корабли смогли прорваться по реке мимо парагвайской крепости Умайта, что позволило замкнуть ее блокаду. тоже… — начал адмирал.

— Вы были на борту?

— Нет, я прибыл позже. Меня оттеснили и не назначили на корабль, так как участие в рейде равнялось продвижению по службе… Так вот, при проходе мимо Умайта…

В гостиной уже царило оживление — там начались танцы. Лишь изредка кто-нибудь оттуда заглядывал к беседующим. Смех, музыка и все прочее, о чем было легко догадаться, не отвлекали этих людей от их воинственных забот. Генерал, адмирал и майор ошеломляли мирных горожан, перечисляя сражения, в которых они блистали отсутствием, и доблестные схватки, в которых они не участвовали.

Миролюбивый, хорошо поевший, выпивший несколько немалых бокалов вина гражданин как никто другой способен оценить рассказы о войне. Он видит лишь живописную, так сказать, образную часть баталий и боев: здесь стреляют только залпами, а если кого-то убивают, это малозначащий факт. Сама Смерть в этих рассказах теряет свое трагическое измерение: всего лишь три тысячи убитых!

К тому же в изложении генерала Алберназа, никогда не бывавшего в бою, все подслащалось: то была война из детской книжки, война с народной картинки, где отсутствуют обычные в таких случаях кровопролитие и жестокость.

Рикардо и доктор Флоренсио, тот самый инженер по канализации, два недавних знакомца Алберназа, раскрыв рты, слушали с восторгом и завистью о воображаемых подвигах трех военных, причем почетный майор был настроен наименее миролюбиво — он, единственный из всех, участвовал в военных действиях. Тут вошла госпожа Марикота, как всегда проворная и хлопотливая, сообщавшая празднику движение и жизнь. Она была моложе мужа, и волосы на ее маленькой голове, сильно контрастировавшей с необъятным телом, все еще оставались совершенно черными. Тяжело дыша, она обратилась к генералу:

— Шико, что это такое? Я должна общаться с гостями, приободрять девушек… Все в зал!

— Сейчас идем, госпожа Марикота, — откликнулся кто-то.

— Нет, — быстро ответила хозяйка, — вот прямо сейчас. Пойдемте, сеу Калдас, сеу Рикардо! Идемте, сеньоры!

И она стала подталкивать их под руки, одного за другим.

— Быстрее, быстрее, дочка Лемоса сейчас будет петь. А потом вы… Вы слышали меня, сеу Рикардо?!

— Конечно, сеньора, для меня это приказ…

И они прошли в зал. По пути генерал на мгновение остановился, приблизился к Корасао дуз Отрусу и поинтересовался:

— Скажите, как поживает наш друг Куарезма?

— Хорошо.

— Вы пишете ему?

— Иногда. Генерал, я хотел…

Генерал повернул голову в его сторону, поправил пенсне, которое начало падать, и спросил:

— Что именно?

Рикардо был смущен воинственным видом, с которым Алберназ задал вопрос. Поколебавшись, он выпалил, боясь замяться:

— Я хотел бы, чтобы вы достали мне билет, бесплатный билет, тогда я смогу повидать его.

Генерал постоял с опущенной головой, потом почесал затылок и сказал:

— Это непросто. Но приходите завтра ко мне на службу.

Они продолжили путь. Шагая, Корасао дуз Отрус добавил:

— Я скучаю по нему, и кроме того, мне неприятно… Вы понимаете, человек с именем…

— Приходите ко мне завтра.

Впереди них госпожа Марикота проговорила с раздражением:

— Ну где вы там!

— Идем, идем, — ответил генерал и обратился к Рикардо:

— Куарезма мог бы жить прекрасно, но он полез в книги… Вот в чем дело! Я не открывал ни одной книги уже сорок лет…

Они вошли в обширный зал, где висели два больших портрета в тяжелых золоченых рамах — внушительные портреты маслом Алберназа и его жены; убранство довершали овальное зеркало и несколько картин поменьше. О мебели ничего нельзя было сказать — ее убрали, чтобы освободить пространство для танцующих. Невеста с женихом, устроившись на диване, заправляли праздником. Здесь были платья с декольте, пара пиджаков, несколько рединготов и много фраков. Рикардо подошел к окну и стал смотреть на улицу сквозь щель в занавесках. На тротуаре было полно народу. При высоком доме имелся сад — только через него любопытствующие уличные зеваки могли хоть как-то наблюдать за праздником. Лала разговаривала с лейтенантом Фонтесом сквозь проем балкона. Генерал, наблюдая за этим, благословлял их одобрительным взглядом…

Девушка — известная всем дочь Лемоса — приготовилась петь. Сев за пианино, она положила перед собой ноты и заиграла. То был итальянский романс, который она исполняла превосходно, но с дурной манерностью, свойственной хорошо образованным девушкам. Наконец она закончила. Последовали всеобщие аплодисменты — правда, довольно прохладные.