Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Забота местных властей о своих городах порой принимает разнообразные и непредсказуемые формы. Иногда на одних участках улицы есть тротуары, на других — нет, одни проезды замощены, а другие, не менее важные, оставлены в естественном состоянии. Где-нибудь через пересохший ручей перекинут мост, который прекрасно содержится, а в нескольких шагах от него люди вынуждены перебираться через реку по кое-как переброшенным доскам.

На улицах встречаются элегантные дамы, в шелках и кружевах, которые с большим трудом уберегают свои роскошные наряды от грязи и пыли; встречаются рабочие в деревянных башмаках; встречаются франты, одетые по последней моде; встречаются женщины в простых ситцевых платьях; вечером все они возвращаются с работы — или прогулки — и смешиваются в единую толпу на улице или внутри квартала, и почти всегда самый нарядный из них входит далеко не в лучший дом.

В пригородах есть и другие интересные явления, не говоря уже об эпидемиях влюбленности или эндемическом спиритизме, и одно из них, малоизвестное — это меблированные комнаты (кто бы ожидал увидеть их здесь!). Дом, в котором с трудом поместилась бы даже небольшая семья, делится на комнаты, потом делится еще раз — получаются крохотные комнатки, которые сдаются беднякам. В этих клетушках встречается наименее приметная городская фауна, и нищета нависает над этими существами с лондонской неумолимостью.

Трудно вообразить себе более печальные и неожиданные занятия, чем те, которые свойственны обитателям этих клетушек. Кроме мелких служащих и курьеров разных ведомств, здесь можно обнаружить старух, изготовляющих кукольные кружева; скупщиков пустых бутылок; умельцев, которые вылегчают котов, собак и петухов; колдунов; собирателей целебных трав; и наконец, представителей разнообразных, еще более жалких профессий, о существовании которых средние и мелкие буржуа даже не догадываются. Бывает, что в такой каморке теснится целая семья, и глава ее порой ходит в город пешком, за неимением мелочи на поезд. Рикардо Корасао дуз Отрус жил в бедных меблированных комнатах в одном из предместий. Выглядели они сносно, но все же были меблированными комнатами в пригороде.

Рикардо проживал здесь уже несколько лет и любил этот дом, прилепившийся к холму; из окна его комнаты открывался широкий вид на городскую застройку от Пьедаде до Тодуз-ус-Сантус. Если смотреть вот так, сверху, в предместьях можно найти некую прелесть. Маленькие домики — синие, белые, охристые — вставлены между зелено-черных крон манговых деревьев, среди которых там и сям мелькают вершины высоких, величественных пальм — все это радует глаз, меж тем как путаница улиц сообщает картине оттенок демократической неразберихи, полного единения между обитателями этих мест; крошечный поезд пересекает предместье, поворачивая то вправо, то влево, демонстрируя гибкость межвагонных позвоночных сочленений, извиваясь, словно змея между камнями.

На все это глядел в окно Рикардо в минуты радости, удовлетворения, триумфа, страданий и тоски. И сейчас он тоже стоял здесь, перегнувшись через подоконник, уткнувшись подбородком в согнутую ладонь, оглядывая немалую часть прекрасного, великого, неповторимого города, столицы великой страны, душой которого он как будто был и чувствовал себя, выражая самые незначительные свои мечты и желания в стихах — и хотя стихи эти были сомнительными, плач гитары придавал им если не смысл, то оттенок лепета, жалобного стона страны-ребенка, которая еще не выросла…

О чем он думал? Он не только думал, но и страдал. Тот чернокожий упорствовал в своем стремлении передать через модинью что-нибудь осмысленное и обзавелся последователями. О нем уже говорили как о сопернике Рикардо; другие же утверждали, что этот парень заткнул за пояс Корасао дуз Отруса; а некоторые — неблагодарные! — понемногу стали забывать о творениях Рикардо Корасао дуз Отруса, о его упорном труде, призванном возвысить модинью и гитару, и даже не упоминали имени самоотверженного труженика.

Устремив взгляд вдаль, Рикардо вспоминал свое детство, деревню в глухой провинции, родительский домик, загон для скота и мычание телят… А сыр?

Этот сыр, плотный и твердый, уродливый, как та земля, но питающий так же щедро, как она — одного кусочка хватало, чтобы наесться за завтраком… А праздники? Печаль… А как он выучился играть на гитаре? Его наставник, Манеко Боржес, предсказал будущее своего ученика: «Ты пойдешь далеко, Рикардо. Гитара. Гитара хочет завладеть твоим сердцем».

Откуда же взялось это ожесточение, этот гнев, направленный на него — того, кто подарил этой земле, заселенной пришельцами, душу, сок, саму суть страны!

Из его глаз потекли горячие слезы. Он посмотрел на горы, окинул взглядом далекое море… Земля была превосходной, прекрасной, величественной, но выглядела неблагодарной и суровой со своим торчащим отовсюду гранитом, черным и зловещим, когда его не смягчала зелень листвы.

Так он стоял один, один вместе со своей славой и своими муками, не имея ни любимой, ни друга, ни того, кому можно довериться, — один, как Бог или апостол на неблагодарной земле, не желавшей выслушать от него благую весть.

Он страдал из-за того, что не мог склониться на грудь к другу и пролить слезы — вместо этого они падали на равнодушную землю. И он вспомнил известные стихи:

При этом воспоминании он посмотрел чуть ниже, на землю, и увидел, что в каменной лохани, которая служила всем обитателям дома, устроила стирку чернокожая девушка — видеть ее целиком он не мог. Она склонялась над тяжелой одеждой, поднимала ее над водой, слегка намыливала, колотила ею о каменный край и повторяла все это снова. Рикардо проникся сочувствием к этой бедной женщине, дважды несчастной — из-за своего общественного положения и цвета кожи. После этого прилива нежности он принялся размышлять о мире и о всяких несчастьях, на миг охваченный недоумением перед тайной жалкой человеческой судьбы.

Девушка, поглощенная работой и не видевшая его, запела:

То были его собственные стихи. Рикардо довольно улыбнулся, ему захотелось пойти и поцеловать эту бедную женщину, обнять ее… Случилось! Эта девушка принесла ему успокоение, ее смиренный и скорбный голос утишил его печаль! Ему пришли на ум стихи отца Калдаса, его счастливого предшественника, который выступал перед дворянками:

В конце концов, это было его подлинной миссией! Девушка закончила петь, и Рикардо не сдержался:

— Отлично, госпожа Алиса, отлично! Если бы это было не так, разве я попросил бы вас продолжать?