Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Так они и работали. Старый негр удалял кустарник — легко и быстро, привычными движениями; мотыга повиновалась ему, не встречая сопротивления почвы, и уничтожала сорные растения. Разгоряченный Куарезма вырывал комья земли, долго задерживаясь у каждого куста; порой движение оказывалось неверным и лезвие мотыги лишь скребло по земле — с такой силой, что поднималась жуткая пыль, как если бы там проскакал кавалерийский эскадрон. В таких случаях Анастасио вмешивался — робко, но наставительно:

— Не так, сеу майор. Не надо вонзать мотыгу в землю. Легче, вот так…

И он преподавал неопытному Цинциннату искусство обращения с древним орудием груда.

Куарезма снова брал его в руки, занимал исходную позицию и пытался со всей добросовестностью работать мотыгой так, как ему показали. Все было зря. Лезвие било по траве, мотыга вырывалась из рук, и птичка в небе иронически щебетала: «вот-ты-где!» Майор разъярялся, пробовал снова, уставал, обливался потом и в гневе бил изо всех сил — и не раз от неловкого удара мотыга валилась на землю, а Куарезма терял равновесие и падал лицом в землю, мать плодов и людей. Пенсне отлетало на близлежащий камень.

Майор окончательно приходил в бешенство и вновь принимался за работу, стараясь действовать еще точнее и усерднее; в наших мышцах настолько прочно сидит память о священном труде, дающем нам пропитание, что Куарезма все-таки приноравливался к допотопной мотыге. Через месяц он уже неплохо искоренял сорняки, не обливаясь при этом потом и делая перерывы, которых требовали его возраст и отсутствие привычки.

Иногда во время передышки верный Анастасио составлял ему компанию. Оба садились бок о бок в тени самого раскидистого дерева, вглядываясь в тяжелый летний воздух, который сворачивал листья на деревьях и придавал всему отчетливый оттенок мягкой покорности. В эти послеполуденные часы, когда жара, казалось, усыпляла все вокруг и заглушала тишиной саму жизнь, пожилой майор постигал душу тропиков, сотканную из противоречий. Так было и в тот день, о котором мы говорим: высокое, ясное, олимпийское солнце сияло над мертвенным оцепенением, вызванным им самим.

Там же, под деревом, они перекусывали остатками вчерашней трапезы, наскоро разогретой на сложенном из камней очаге, после чего продолжали работать до ужина. Куарезма был охвачен искренним воодушевлением — воодушевлением идеолога, стремящегося воплотить свою идею в жизнь. Его не раздражали первые признаки неблагодарности со стороны земли, ее нежная любовь к сорной траве и необъяснимая ненависть к оплодотворяющей мотыге. Он полол и полол — и даже не шел ужинать.

В этот раз он ел медленнее обычного. Он немного поговорил с сестрой, рассказал ей о сделанном за день — все эти рассказы сводились к тому, какого размера участок был очищен.

— Знаешь, Аделаида, завтра мы полностью расчистим землю под апельсиновыми деревьями: не останется ни одного куста, ни одного корня.

Старшая сестра не разделяла воодушевления по поводу расчистки, молча наблюдая за братом. Если она переехала вместе с ним, то лишь из привычки всюду сопровождать его. Конечно, она уважала брата, но не понимала. Она не могла уяснить, что стоит за его действиями и его внутренним возбуждением. Почему он не поступил так, как все — не получил диплома, не стал депутатом? Он, такой видный из себя… Годами сидеть над книгами и не стать никем — что за сумасбродство! Аделаида последовала за ним в «Покой» и, чтобы чем-то заняться, разводила кур, к великой радости брата, увлеченного сельским хозяйством.

— Все правильно, — говорила она, когда тот рассказывал ей о своей работе. — Главное — не заболеть… Целый день на этом солнце…

— Заболеть, Аделаида? Что ты! Разве ты не видишь, какое здоровье у сельских жителей? Если кто-то болеет, то лишь из-за того, что не работает.

После ужина Куарезма вставал у окна, выходящего на птичник, и кидал пернатым хлебные крошки. Ему нравилось наблюдать за ожесточенной борьбой между утками, гусями и курами, большими и маленькими: он видел в этом модель самой жизни с ее дарами и возможностями. После этого он осведомлялся, как обстоят дела в птичнике:

— Аделаида, утки уже народились?

— Еще нет. Через неделю.

И сестра добавляла:

— Твоя крестница в субботу выходит замуж. Ты не поедешь?

— Нет. Я не могу… Большой праздник, я буду чувствовать себя неловко… Пошлю ей молочного поросенка и индейку.

— Ах вот как! Ну и подарок!..

— Что ты?! Это традиция.

Именно такой разговор вели брат и сестра в тот день в столовой старого сельского дома, когда вошел Анастасио и сообщил хозяину, что к дверям дома подъехал всадник.

С того момента, как они здесь поселились, к Куарезме не являлся ни один гость, кроме местных бедняков, которые просили то и это, по сути — попрошайничали. Сам майор не заводил никаких знакомств и поэтому с удивлением выслушал слова старого негра. Он поспешил в гостиную, чтобы встретить визитера. Тот уже поднялся по небольшой лестнице, которая вела на веранду, и собирался пройти внутрь дома.

— Здравствуйте, майор.

— Здравствуйте. Прошу входить.

Незнакомец вошел и сел. Он выглядел бы самым обычным человеком, если бы не его полнота, которая не была какой-то необычной или чрезмерной, но создавала впечатление чего-то непристойного. Казалось, он приобрел свою полноту внезапно и с тех пор ел до отвала, боясь утратить ее со дня на день: так ящерица запасается жиром в предвидении суровой зимы. За пухлыми щеками отчетливо проглядывала его природная, нормальная худоба, и если ему суждено было стать толстяком, то не в этом возрасте — чуть за тридцать. Притом растолстеть он успел не везде: в отличие от щек, руки с длинными, веретенообразными, ловкими пальцами остались худыми.

Гость заговорил:

— Я лейтенант Антонино Дутра, чиновник налогового ведомства…

— Какая-нибудь формальность? — опасливо спросил Куарезма.

— Нет, майор, никаких формальностей. Мы знаем, кто вы такой. Мой визит не связан ни с какими неожиданными обстоятельствами или требованиями закона.

Чиновник откашлялся, достал две сигареты, предложил одну Куарезме и продолжил:

— Зная, что вы поселились здесь, я взял на себя смелость побеспокоить вас… Ничего важного… Надеюсь, что вы…

— Ради Бога, лейтенант!

— Я хотел попросить вас о небольшой услуге: дать немного денег на праздник Непорочного Зачатия Девы Марии, нашей святой покровительницы. Я казначей братства, созданного в ее честь.

— Превосходно. Очень правильное дело. Я не религиозный человек, но…

— Не имеет значения. Это местная традиция, и мы должны ее поддерживать.

— Правильно.

— Вам известно, — продолжил чиновник, — что люди в этих краях бедны. Наше братство тоже. Мы вынуждены полагаться на добрую волю наиболее состоятельных жителей округи. По этой причине, майор…