Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

— Подождите, я сейчас…

— Не беспокойтесь, майор. Это не срочно.

Он вытер пот, спрятал платок, посмотрел в окно и добавил:

— Какая жара! Не помню, чтобы здесь бывало такое лето. Вы хорошо устроились?

— Превосходно.

— Собираетесь заниматься земледелием?

— Собираюсь. Для этого я и поселился в сельской местности.

— Сегодня это невыгодно, а когда-то!.. Это поместье было настоящим сокровищем, майор! Столько фруктов! Столько зерна! Сейчас земля устала, и…

— Как это «устала», сеу Антонино?! Усталой земли не бывает… В Европе земледелием занимаются уже тысячи лет, и однако…

— Там работают.

— Почему нельзя работать и здесь?

— Это правда, но у нас здесь столько препятствий…

— Э, мой дорогой лейтенант! Преодолеть можно все что угодно.

— Время покажет, майор. На нашей земле можно жить только за счет политики, а все остальное — тьфу! Вот и сейчас все говорят только о выборах депутатов…

С этими словами чиновник устремил на простодушное лицо Куарезмы испытующий взгляд из-под своих толстых век.

— В чем же дело? — поинтересовался Куарезма.

Похоже, лейтенант ожидал вопроса — он сразу же оживился:

— Значит, вы не знаете?

— Нет.

— Объясню: правительственный кандидат — доктор Кастриото, честный парень, хороший оратор. Но некоторые председатели муниципальных советов округа решили противопоставить себя правительству, лишь потому, что сенатор Гуариба порвал с губернатором, и — раз! — выдвинули некоего Невеса, который не принес пользы партии и не имеет влияния… Что вы об этом думаете?

— Я… Ничего!

Налоговый чиновник был ошеломлен. Существовал человек, который, проживая в муниципальном округе Курузу и зная об этом, не интересовался размолвкой сенатора Гуарибы с губернатором штата! Невозможно! Поразмыслив, он медленно улыбнулся. Конечно, сказал он себе, этот мошенник хочет сохранить отношения с обоими, чтобы потом хорошо устроиться. Он собирается чужими руками жар загребать… Должно быть, это пронырливый честолюбец; надо подрезать крылья чужаку, который явился неизвестно откуда!

— Да вы философ, майор, — лукаво заметил он.

— Хотел бы я им быть! — простодушно воскликнул Куарезма.

Антонино еще немного поговорил об этом важном деле, но, отчаявшись проникнуть в тайные помыслы майора, погасил улыбку и сказал тоном человека, который собирается прощаться:

— Итак, майор, вы не откажетесь дать денег на праздник?

— Конечно.

И они распрощались. Перегнувшись через перила веранды, Куарезма смотрел, как гость садится на своего небольшого гнедого коня, блестящего от пота, толстого и норовистого. Проехав по дороге, чиновник вскоре скрылся из вида, а майор принялся размышлять о странном интересе, который эти люди проявляют к политической борьбе, предвыборным интригам, считая их чем-то важным и насущным. Он не понимал, почему ссора двух шишек должна вызывать распри между столькими людьми, далекими от этих сфер. Разве нет здесь хорошей земли, чтобы обрабатывать ее и пасти скот? Разве она не требует напряженной ежедневной борьбы? Почему бы не потратить усилия, которые отнимает вся эта суета с голосами и протоколами, на то, чтобы земля плодоносила, рождала новые существа, новые жизни? Это работа сродни той, что проделывают Бог и художники. Как глупо думать о каких-то губернаторах, когда наша жизнь полностью зависит от земли, а та нуждается в ласке, борьбе, труде и любви… Всеобщее избирательное право он считал подлинным бичом.

Раздался свисток поезда, и Куарезма стал наблюдать за его приближением. Тот, кто живет в отдаленных местах, с особым волнением наблюдает за приближением транспорта, связывающего нас с остальным миром. Его чувства — это смесь страха и радости. Он думает о хороших известиях, но в то же время и о плохих: ему доставят или одно, или другое, и это тревожит…

Поезд или пароход прибывают словно из неведомых краев, где царит Тайна, и привозят нам, помимо новостей обо всем вообще — хороших или плохих, — жест, улыбку, голос тех, кого мы любим и кто находится вдали от нас.

Куарезма подождал поезда. Тот подошел с пыхтением, вытянувшись, точно змея, у платформы станции, освещенной ярким еще светом заходящего солнца. Остановка была недолгой. Новый свисток, и поезд двинулся дальше, везя новости, друзей, сокровища и печали к другим станциям. Майор еще некоторое время думал о том, как все это грубо и уродливо, насколько современные изобретения отходят от идеала красоты, который передавали нам наши наставники на протяжении двух тысячелетий. Он посмотрел на дорогу, ведущую к станции. Кто-то шел по ней… И направился к его дому… Кто бы это мог быть? Куарезма протер пенсне и вгляделся в быстро шагавшего человека. Кто же это? Эта мятая шляпа, вроде шлема без забрала… Этот длинный фрак… Семенящая походка… Гитара! Это он!

— Аделаида, Рикардо приехал!

Если говорить об архитектуре Рио-де-Жанейро, то самые любопытные ее образцы встречаются в пригородах. Разумеется, причиной отчасти служат особенности прихотливого гористого рельефа, но свою роль сыграли и превратности строительства.

Нельзя представить себе ничего более неправильного, случайного, необдуманного. Дома, кажется, вырастали из семян, рассеянных ветром, а улицы затем приноравливались к домам. Есть широкие, как бульвары, проезды, есть узенькие переулки; много поворотов, ненужных петель — улицы словно бегут от прямых линий, объятые непреходящей священной ненавистью.

Порой они следуют в одном направлении, разделенные раздражающе правильными промежутками, порой удаляются друг от друга на большие расстояния и образуют плотно застроенные кварталы. Где-то дома громоздятся друг на друга в отчаянной тоске по пространству, а рядом простирается обширный пустырь, открывающий далекую перспективу.

Здания, а следовательно и улицы, разбросаны здесь как попало. Есть дома на любой вкус и любой формы.

Идя по улице, можно увидеть ряд домиков — дверь и окно на фасаде, больше ничего, — жалких и тесных, а следом — буржуазный особняк, из тех, где богато украшенный антаблемент увенчан вазами, он стоит на высоком цоколе и имеет несколько мезонинов, расположенных уступами. Удивившись ему, вы смотрите дальше вперед и видите дощатую хижину, покрытую жестью или даже соломой, вокруг нее — настоящий людской муравейник; а прямо перед вами — старый сельский дом, с верандой и колоннами в трудноопределимом стиле, и, похоже, он глубоко оскорблен, оказавшись в окружении разномастных недавних построек.

В наших пригородах нет ничего, что напоминало бы достопримечательности больших европейских городов, с их виллами, дышащими спокойствием и довольством, дорогами и улицами с хорошим покрытием из макадама; нет таких садов, ухоженных, вылизанных, причесанных — наши, если они вообще есть, бедны, уродливы и заброшены.