Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

— Есть письмо, Исмения?

— Пока нет, — ответила та, сдерживаясь изо всех сил.

Рикардо поерзал на стуле и похлопал рукой по столику, на котором стояла фарфоровая статуэтка; та опрокинулась на пол и почти беззвучно разбилась на бесчисленное множество осколков.

Это место нельзя было назвать безобразным, но не было оно и красивым. Тем не менее все здесь дышало спокойствием и удовлетворенностью — приют для человека, который находится в мире со своей судьбой.

Дом стоял на цоколе — некоем подобии большой ступени в маленьком холме, вдававшейся во внутренности дома; оттуда проходили в верхние помещения. Если смотреть от фасада, сквозь промежутки в бамбуковой изгороди, можно было увидеть равнину, которая заканчивалась у подножия дальних гор; перед самым домом по ней протекал стоячий ручей с грязной водой; чуть подальше время от времени пробегал поезд, разрезая светлую ленту долины с ее скошенной травой; слева выныривала дорога, с домами по обе ее стороны, которая вилась по равнине до самой станции, пересекая ручей. Поэтому из жилища Куарезмы открывался вид далеко на восток — до гор, обрывающихся к югу. Выбеленные стены выглядели празднично и изящно. При всем прискорбном архитектурном убожестве, свойственном нашим сельским жилищам, в нем были обширные залы, просторные жилые комнаты — все с окнами — и веранда с разномастными колоннами. Кроме главного дома, в «Покое» — так называлось имение — были и другие постройки: старая мельница, где колесо было снято, а печь сохранилась, и крытая соломой конюшня.

Не прошло и трех месяцев с тех пор, как Куарезма въехал в этот дом, стоявший в безлюдном месте, в двух часах езды от Рио по железной дороге. Перед этим он провел полгода в лечебнице на набережной Саудадес. Вылечился ли он? Кто знает? Кажется, да; бред прекратился, поступки и слова могли бы принадлежать обычному человеку, но то была лишь видимость — можно было предположить, что все это не закончилось, хотя речь теперь шла не о безумии, а о мечте, которую он лелеял столько лет. За эти шесть месяцев он получил не столько психиатрическую помощь, сколько отдых и благотворное уединение.

В клинике для душевнобольных Куарезма вел себя смиренно, не избегал бесед с сотоварищами: там были богачи, уверявшие, что они бедняки, бедняки, считавшие себя богачами, ученые, проклинавшие свою ученость, невежды, провозглашавшие себя учеными, — но больше всего он восхищался мирным старым торговцем с улицы Пескадорес, который мнил себя Аттилой. «А знаете, я ведь Аттила», — говорил кроткий старик. Он знал имя исторического деятеля, несколько приписываемых ему фраз, и больше ничего. «Я Аттила, я убил много народу», — вот и все.

Майор вышел из клиники печальным, как никогда. Из всех печальных вещей самая печальная — это безумие: оно угнетает и жалит больше всего остального.

Человек продолжает жить, как раньше, приобретя лишь незаметное расстройство — которое, однако, оказывается глубоким и почти всегда неизмеримым, делая его ни к чему не пригодным. Это заставляет думать о чем-то, что сильнее нас, что направляет нас и подталкивает; мы — всего лишь игрушки в его руках. В разные времена в разных странах безумие считалось священным. Причина этого, вероятно, — в чувстве, овладевающем нами, когда мы слышим нелепости из уст безумца: мы полагаем, что это говорит не он, что кто-то другой видит за него, осмысливает за него действительность, стоит за ним, будучи невидимым!..

После выписки Куарезма был пропитан печалью, царившей в клинике. Он вернулся домой, но вид знакомых вещей не смог уничтожить полученного им глубокого впечатления. Куарезма никогда не был человеком веселым, но теперь на его лице читалось еще большее отвращение ко всему — чувствовалось, что он сильно пал духом. Чтобы справиться с настроением, он поселился в этом праздничном загородном доме, где занялся сельским хозяйством.

Идея принадлежала, однако, не Куарезме, а его крестнице, предложившей ему провести остаток дней в тихом убежище. Увидев, что он подавлен, грустен и молчалив, что он не может собраться с духом даже для того, чтобы выйти на улицу, и живет затворником в своем доме в Сан-Кристовао, Ольга обратилась к крестному ласково, по-дочернему:

— Крестный, почему бы вам не купить дом с участком? Будет очень хорошо: вы станете выращивать растения, работать в саду, в огороде… Как по-вашему?

Несмотря на всю мрачность майора, при этих словах девушки выражение его лица мгновенно изменилось. То было его давнее желание: сделать землю источником пропитания, радости и богатства. Вспомнив о своих старых планах, он ответил:

— Ты права, дочка. Прекрасная мысль! В округе есть столько неиспользуемых земель… У нас в стране — самая плодородная в мире почва… Кукуруза дает два урожая в год, а из одного посеянного зерна вырастает четыреста…

Девушка почти устыдилась своего предложения. Ей показалось, что она воскрешает в сознании крестного угасшие было навязчивые идеи.

— Плодородные земли есть повсюду. Как по-вашему, крестный?

— Но мало какая из стран, — поспешил отозваться он, — сравнится в этом с Бразилией. Я сделаю так, как ты говоришь: буду сажать кукурузу, фасоль, картошку… Ты увидишь, как они вырастут, увидишь мой огород, мой сад, и убедишься в том, сколь плодородна наша земля!

Идея засела ему в голову и вскоре дала плоды. Участок был подготовлен; ожидали лишь хороших семян. Прежняя веселость к майору так и не вернулась, но мрачность ушла вместе с подавленностью, и его умственная работа совершалась теперь, так сказать, с прежней интенсивностью. Он справлялся о текущих ценах на фрукты, овощи, картофель, сладкий маниок. По его расчетам, пятьдесят апельсиновых деревьев, тридцать авокадо, восемьдесят персиковых деревьев и понемногу разных других, а также ананасы (золотая жила!), тыквы и менее важные культуры могли давать ежегодную выручку, превышающую четыре тысячи мильрейсов за вычетом расходов. Будет излишне приводить в подробностях все эти расчеты, основанные на выкладках из бюллетеней Национальной сельскохозяйственной ассоциации. Куарезма учел данные о средней производительности одного дерева и с одного гектара, о жалованье работников, о неизбежных потерях; а чтобы удостовериться насчет цен, он лично отправился на рынок. Он распланировал свою жизнь земледельца так же точно и тщательно, как и все остальные свои проекты. Он рассмотрел дело со всех сторон, взвесил плюсы и минусы, и был очень доволен, поняв, что оно выгодно с финансовой точки зрения, — не потому, что хотел составить себе состояние, а из-за того, что преимущества Бразилии тем самым демонстрировались в очередной раз.